На обратном пути в Новосибирск у Горбачева с Абелем зашел разговор о Короткове, тогда уже давно покойном. Абель отозвался о нем с высочайшим уважением и теплотой.
Под впечатлением разговора Горбачев, придя домой, почти дословно записал высказывания Абеля о своем бывшем начальнике:
«Саша — это прежде всего личность, и личность незаурядная. Его творческое мышление и эрудиция выражались в неординарных решениях сложных профессиональных вопросов, в остроумных и самобытных характеристиках людей, с которыми он сталкивался по работе, в живой и образной речи, в том числе и украшенной иногда крепкими выражениями, которые, однако, не огрубляли ее, а делали более убедительной и доходчивой. По большому счету это истинный труженик разведки, оставивший в ней свой заметный след. Как жаль, что ему был уготован слишком короткий век, который он прошел, не щадя себя».
Некоторые ветераны, работавшие с Коротковым и в Москве, и в Германии, вспоминают о нем, как о начальнике жестком, порой крутом и резком. В этих отзывах много правды. Но не следует забывать, что полковник, а позднее и генерал Коротков никогда не был общевойсковым строевым командиром. Фактически, если не считать шоферов из сержантов и старшин-сверхсрочников, под его непосредственным началом не было ни одного солдата. Те же военнослужащие срочной службы, что находились в Карлсхорсте, имели своих прямых командиров, которым и подчинялись напрямую. До генерал-майора Короткова им никакого дела не было, равно как и ему до них.
Подчиненные же Короткову сотрудники аппарата представительства КГБ являлись кадровыми офицерами, в большинстве своем старшими — майорами, подполковниками, полковниками. То есть людьми взрослыми, достаточно опытными и в профессиональном плане, и в чисто житейском, прослужившими в органах госбезопасности по меньшей мере лет десять. Многие из них прошли войну, были ранены, награждены орденами и медалями, не обойдены и ведомственными поощрениями. Потому и спрос с них был иной, нежели с солдата второго или даже третьего года службы. Потому в случаях серьезных промахов, упущений, не говоря уже о серьезных проступках, Коротков мог принимать решения и крутые, и жесткие. Следует учитывать и то, что служебные упущения, не говоря уже о серьезных нарушениях дисциплины, здесь, в Германии, могли повлечь за собой гораздо более серьезные последствия, даже непоправимые, нежели такие же дома, в Советском Союзе.
Правда, никто из обиженных Коротковым не мог привести примера, когда генерал накладывал взыскание или просто учинял словесную выволочку совсем уж ни за что. А вот примеров обратного автору рассказали немало.
Однажды случилось такое. Некий офицер, находясь, мягко говоря, в серьезном подпитии, возвращался в Карлсхорст из центра города на собственном «трабанте». Этот псевдонародный автомобильчик был настоящим курьезом автомобилестроения. Его нелепой формы кузов был изготовлен из какого-то стеклопластика и при серьезном ударе о препятствие раскалывался, как пустой орех. Мотор у него был маломощный, зато шум издавал невероятный. О злосчастных «трабантах» население ГДР сложило уйму анекдотов.
Завидев за рулем машины с «русским» номером явно нетрезвого водителя, полицейский, регулировавший уличное движение (их называют в Германии «вайсемаус» — «белая мышь», за традиционный длиннополый белый балахон, хорошо видный издалека даже в темноте), свистнул. Офицер и не подумал остановиться, наоборот, прибавил ходу. Полицейский, не привыкший к такой недисциплинированности, кинулся вдогонку за нарушителем на гораздо более мощной машине. Казалось, он вот-вот нагонит «трабант», у которого к тому же спустило одно колесо.
Но то ли офицер был первоклассным шофером, то ли сказалась известная поговорка-примета, что «пьяным и дуракам везет», но тем не менее он ушел от преследования, развив сумасшедшую для покалеченной малолитражки скорость, лихо петляя улицами и переулками.
Полицейский успел все же записать номер и, как положено добросовестному немецкому служаке, подал рапорт своему начальству. Тот переслал оный советскому военному коменданту. Последний легко установил, что машина принадлежит одному из подчиненных генерал-майору Короткову офицеров. О чем и доложил ему незамедлительно.
По тогдашним правилам офицера за букет столь злостных нарушений дисциплины полагалось незамедлительно отправлять первым же поездом в Советский Союз. Никто не сомневался, что несчастного ждет именно такая участь. И это при том, что ранее за ним ничего подобного не числилось, по службе он характеризовался положительно.
Решение Короткова было неожиданным, для многих просто необъяснимым. Он влепил проштрафившемуся офицеру все взыскания, на какие имел право в соответствии с дисциплинарным уставом советских вооруженных сил, но оставил в Карлсхорсте в той же должности!
— Конечно, он совершил серьезный проступок и заслуживает более строгого наказания, — сказал генерал на первом же совещании в аппарате. — Но! Он на паршивеньком «трабанте» (сам Коротков ездил на «мерседесе»), да еще со спущенным колесом в темноте ушел от преследователя-профессионала на куда более мощной машине. Значит, он человек решительный, смелый, и водитель к тому же первоклассный. Из таких получаются отличные разведчики. После того, конечно, как с них сойдет дурь…
«Дурь» с офицера, действительно, Коротков сбил, и тот впоследствии прекрасно служил на вверенном ему посту, не раз вспоминая своего крутого, но достаточно проницательного начальника.
Для многих немцев пятидесятые годы стали периодом шатаний, тяжелых раздумий, колебаний. Раскол страны на зоны сопровождался расколом в душах и сердцах миллионов людей. Нередко одному человеку что-то на Востоке очень нравилось, но что-то одновременно отвергалось. Бывало и обратное: проживающий на Западе немец не воспринимал многое происходящее в ФРГ как со стороны боннских, так и оккупационных властей. В частности, население чрезвычайно раздражало бесцеремонное поведение американских солдат и сержантов в их зоне и секторе Берлина. Случалось, что не в силах определиться, человек прямо-таки метался между Западом и Востоком. Конечно, уровень жизни в ГДР существенно уступал таковому в ФРГ по многим причинам и объективного, и субъективного характера. Но в ГДР были лучше развиты меры по обеспечению социальной защиты трудящихся, особенно пожилых людей. Здесь легче было получить образование, особенно среднее специальное и высшее. Людей небогатых впечатляла система бесплатного медицинского обслуживания, а также гораздо более низкая, нежели на Западе, квартирная плата и стоимость билетов на общественном транспорте и железной дороге.
Да и советские солдаты в ГДР на каждом шагу не попадались — командование просто не выпускало их, за редким исключением, за стены военных городков.
Самым ценным советским разведчиком в Федеративной Республике Германии на протяжении десяти лет был «Курт» — Хайнц Фельфе. Человек совершенно удивительный как по своему жизненному пути, полному превратностей и метаморфоз, так и по эффективности результатов своей нелегальной работы. Подумать только: Хайнц Фельфе благодаря исключительно своим профессиональным способностям занял в спецслужбе ФРГ примерно такое же положение, какое Ким Филби занимал в английской!
Хайнц родился в 1918 году в Дрездене в семье сотрудника полиции. Семья была дружной и достаточно культурной. В доме имелась хорошая библиотека, к тому же юного Хайнца с детства обучали игре на фортепьяно и виолончели. Как и миллионы его сверстников, Хайнц в подростковом возрасте попал под сильное влияние нацистской пропаганды. Он верил, что новый режим ставит перед немецким народом ясную и светлую цель, ведет его к благополучию и строгому порядку. По счастью, веря в эти идейные ценности нацизма, Хайнц все же не превратился в совершенно уж фанатичного и тупого роботоподобного исполнителя.
В пятнадцать лет Хайнц вступил в гитлерюгенд, в восемнадцать в один из милитаризованных клубов СС — здесь его влекла возможность научиться водить автомобиль и мотоцикл.
