— Жарко? — кричит она.

— Вспотел насквозь, — слабо кричишь ты в ответ.

Пот заливает тело. Зной уже внутри тебя, и ты плаваешь в нем, как в ванне. Где-то вдалеке едва ощутимые струи пота стекают по твоей спине, словно бегающие муравьи. «Пропотей, — думаешь ты. — Пропотей как следует». Ручейки пота стекают по ребрам, щекочут живот. Ты смеешься. Надо же так потеть. В жизни никогда так не потел. В теплом воздухе стоит сладкий запах масла, которым тебя смазывала Энн. И усыпляет, усыпляет.

Ты вздрагиваешь. Резко вскидываешь голову.

На вершине обрыва заурчал мотор, машина завелась, и ты видишь, как Энн, махнув тебе рукой, разворачивает сверкающий на солнце автомобиль и уносится в сторону шоссе.

Вот так-то.

— Ах ты ведьма! — в гневе кричишь ты. Хочешь подняться.

И не можешь. Совсем ослабел от солнца. Голова кружится. Черт. Ты потел.

Потел.

В раскаленном воздухе появился новый запах. Такой же знакомый и вечный, как соленый запах моря. Теплый, сладковатый, тошнотворный душок. Самый ужасный на свете запах для тебя и тебе подобных. Крик вырывается из твоей груди, и ты встаешь, шатаясь.

Ты словно завернут в пурпурный плащ. Он льнет к твоим бедрам, ты смотришь, как он обволакивает поясницу, стекая и струясь по ногам и лодыжкам, красный. Самый красный цвет из всей цветовой палитры. Чистейший, прекраснейший и ужаснейший цвет, который тебе когда-либо доводилось видеть, разливается, растекается и покрывает все тело.

Ты хватаешься за спину. Бормочешь бессмысленные слова. Руки нащупывают три длинные открытые раны, взрезающие плоть пониже лопаток!

Пот! Ты думал, что потеешь. А это была кровь! Ты лежал, думая, что это пот выходит из тебя, посмеивался, наслаждался!

Ты ничего не чувствуешь. Негнущимися, слабыми пальцами скребешь по спине. Спина ничего не чувствует. Никаких ощущений.

«Погоди, дай помажу тебе спину, — раздается голос Энн откуда-то из кошмарной пелены твоей памяти. — Ты же обгоришь».

Волна разбивается о берег. В памяти всплывает длинная струйка желтой жидкости, льющаяся на твою спину из флакона, который Энн держит своими красивыми пальчиками. Ты чувствуешь, как она втирает ее тебе в спину.

Наркотический раствор. Желтый раствор новокаина, кокаина или чего-то еще впитался в твою спину и сделал нечувствительным каждый нерв. Ведь Энн знает все о наркотиках.

Милая, милая, прекрасная Энн.

«Ты боишься щекотки?» — снова звучит у тебя в голове ее вопрос.

Тебя рвет. В окровавленном мозгу эхом раздается твой ответ: «Нет. Давай щекочи. Давай щекочи. Давай щекочи… Давай щекочи, красотка Энн Дж. Энтони. Давай щекочи».

Прекрасной, острой ракушкой.

Нырял вдали от берега за морскими ушками и поцарапал спину о скалы: острые, как бритва, края ракушек оставили на ней неровные полосы. Да, точно. Нырял. Несчастный случай. Неплохо придумано.

Милая, прекрасная Энн.

«Или ты наточила коготки о точильный камень, дорогая?»

Солнце стучит в твоем мозгу. Песок начинает плавиться под ногами. Ты пытаешься отыскать пуговицы, чтобы расстегнуть, сорвать с себя этот красный покров. Ничего не чувствуя, вслепую, на ощупь ты ищешь застежку. Ее нет. Ты по-прежнему укутан в красный плащ. Как глупо, думаешь ты, как глупо. «Как глупо, что тебя найдут в этих длинных красных шерстяных кальсонах. Как глупо».

Где-то должна быть молния. Три длинных разреза, их можно крепко застегнуть на молнию, и тогда эта скользкая красная жидкость перестанет вытекать из тебя. Ты ведь бессмертен.

Раны не глубоки. Надо только добраться до доктора. Надо только принять таблетки.

Таблетки!

Ты бросаешься к пиджаку, шаришь в одном кармане, в другом, в третьем, выворачиваешь его наизнанку, разрываешь подкладку, кричишь и плачешь, и четыре волны с грохотом разбиваются о берег за твоей спиной, ревя, как проносящиеся мимо поезда. И ты снова проверяешь каждый карман в надежде, что какой-то из них был пропущен. Но там лишь кусочек ваты, коробок спичек и два корешка театральных билетов. Ты бросаешь пиджак.

— Энн, вернись! — кричишь ты. — Вернись!

Отсюда до города, до ближайшего доктора тридцать миль. Я не смогу пройти их пешком. У меня нет времени.

Добравшись до подножия обрыва, ты поднимаешь глаза. Сто четырнадцать ступеней. Отвесный склон, кажется, пылает на солнце.

Ничего не остается, как только карабкаться по ступеням.

«Тридцать миль до города, — думаешь ты. — Экая мелочь, тридцать миль».

Чудесный денек для прогулки!

Не каждую ночь, когда едешь вдоль Миллпасс по Девятому шоссе в Калифорнии, ожидаешь заметить посреди дороги кота.

Коли на то пошло, не каждый вечер такой кот вообще выходит на пустынное шоссе, тем более если этот кот, по всей вероятности, брошенный котенок.

Тем не менее это маленькое существо сидело на дороге, деловито умываясь, в тот момент, когда случилось два события.

Машина, на большой скорости ехавшая на восток, внезапно затормозила и остановилась.

Одновременно у кабриолета, мчавшегося с еще большей скоростью на запад, чуть не лопнули шины, когда он затормозил и встал как вкопанный.

Дверцы обеих машин одновременно шумно распахнулись.

Котенок сидел, не обращая никакого внимания на то, что с одной стороны застучали высокие каблучки, а с другой — грубые ботинки для гольфа.

Чуть не столкнувшись над умывающимся котенком, одновременно наклонились и протянули к нему руки красивый молодой человек и более чем привлекательная молодая женщина.

Обе руки одновременно прикоснулись к котенку.

Это был теплый, круглый, черный как ночь усатый комочек, из которого смотрели два огромных желтых глаза и высовывался розовый язычок.

Котенок изобразил на мордочке запоздалое удивление, когда оба путешественника с изумлением посмотрели на то место на теле котенка, которого коснулись их руки.

— О, как вы смеете! — вскричала молодая женщина.

— Смею что? — вскричал молодой мужчина.

— Отпустите моего котенка!

— С каких это пор он ваш?

— Я первая к нему подошла.

— Мы подошли одновременно, ничья.

— А вот и нет.

— А вот и да.

Он потянул котенка за заднюю часть, она за переднюю, и вдруг котенок мяукнул.

Оба выпустили его из рук.

В тот же миг они снова схватили прелестное существо, на сей раз женщина взялась за заднюю часть, а молодой человек за переднюю.

Довольно долго они мерили друг друга взглядом, пытаясь решить, что сказать.

— Я люблю кошек, — наконец заявила она, не выдержав его упорного взгляда.

— Я тоже! — вскричал он.

— Не кричите.

— Никто же не слышит.

Они поглядели в одну сторону дороги, потом в другую. Ни одной машины.

Женщина с удивлением перевела взгляд на котенка, как будто ища в нем какого-то откровения.

— Мой кот умер.

— Мой тоже, — парировал он.

Это несколько ослабило их хватку на теле котенка.

— Когда? — спросила она.

— В понедельник, — ответил он.

— Мой — в прошлую среду, — сказала она.

Они поменяли положение рук на спине крохотного комочка и уже скорее не держали его, а лишь касались.

Повисла неловкая пауза.

— Что поделаешь, — наконец произнес он.

— Да, что поделаешь, — сказала она.

— Простите, — неловко извинился он.

— И вы тоже, — сказала она.

— Так что будем делать? Не можем же мы вечно здесь торчать.

— Похоже, — заметила она, — он обоим нам нужен.

Непонятно к чему, он вдруг сказал:

— Я как-то написал статью для журнала «Кэт Фэнси».

Она посмотрела на него более пристально.

— А я вела кошачье шоу в Кеноше, — сообщила она.

Они снова застыли в мучительном молчании.

Мимо с ревом пронесся автомобиль. Оба отскочили, а когда машина проехала, увидели, что по-прежнему держат в руках прекрасное существо, которое они уберегли от опасности.