— Очень просто: я бы ужасно испугался, — откровенно сознался Корнелио.

— Ну, тогда больше мне нечего сказать вам. Я искал для одного предприятия товарища чуть похрабрее Брута, но, видно, придется удовольствоваться негром.

Индеец не прибавил больше ни слова; офицер, не отличавшийся любопытством, тоже молчал, и оба снова стали смотреть на неизмеримый океан в ожидании взятия цитадели.

Мы воспользуемся этой паузой для того, чтобы рассказать, какие обстоятельства превратили дона Корнелио в офицера повстанцев.

Получив в подарок от дона Сильвы хорошую лошадь, студент в короткое время достиг имения своего дяди, но также скоро оставил его, чтобы вернуться в дом отца. Причиной столь быстрого возвращения явилось то обстоятельство, что он уже не застал дядю в живых, имение же его нашел в руках другого родственника, которому оно досталось по завещанию.

Занятия дона Корнелио прекратились некоторое время тому назад, и так как он хотел отправиться в Вальядолид, чтобы держать там экзамен и получить посвящение, — его экономный отец, который все еще не мог забыть своей рухнувшей надежды увидеть Корнелио владельцем гасиенды, нашел возможным предоставить в распоряжение сына трусливого упрямого мула, которого он с большой выгодой выменял на коня, подаренного доном Сильвой.

Студент отправился в путь, получив на дорогу благословение родителя и целую кучу наставлений; больше всего советовал ему отец беречь мула и воздерживаться от всякого участия в восстании.

Домишки небольшого селения Каракуаро уже показались вдали, когда наш путешественник неожиданно наткнулся на двух всадников. Этого неожиданного явления было достаточно, чтобы мул погруженного в задумчивость студента пришел в крайнее беспокойство; он осадил назад, поднялся на дыбы и сбросил своего всадника на землю с такою силою, что последний, ударившись головой, совершенно лишился чувств. Очнувшись, он увидел вокруг себя трех всадников, двое из которых казались слугами третьего.

— Сеньор, — сказал господин студенту, — ваше состояние, хотя и не опасное, требует заботливого ухода, которого вы не найдете в убогой и нездоровой деревушке Каракуаро. Так как ваш мул убежал, то самое лучшее для вас сесть сзади одного из моих слуг и отправиться вместе с нами в гасиенду Сан-Диего, это недалеко отсюда. Там я поручу какому-нибудь вакеро отыскать вашего мула; и через несколько дней вы, конечно, будете в состоянии продолжать ваш путь. Кстати, куда вы едете?

— В Вальядолид, держать экзамен на сан священника.

— Ну, так мы с вами выбрали одинаковую профессию, — сказал, улыбаясь, всадник, — я недостойный пастырь Каракуаро, Хосе Морелос.

— А могу ли спросить, сеньор, — сказал Корнелио, — куда вы едете?

— Сначала я еду, как уже сказал, в гасиенду Сан-Диего, — отвечал священник, и совершенно спокойно прибавил: — А оттуда отправляюсь к крепости Акапулько, которую мне поручено захватить.

При этом ответе дон Корнелио выпучил глаза, но, не решившись предположить, что почтенный патер помешался, подумал, что ослышался.

— Но в таком случае вы бунтовщик! — воскликнул он с ужасом.

— Конечно, и притом уже не со вчерашнего дня!

Корнелио взобрался на лошадь сзади одного из слуг и не прибавил ни слова более; но решился как можно скорее отделаться от такого подозрительного соседства.

Это была его последняя светлая мысль, так как по прошествии получаса жгучие лучи солнца, немилосердно палившие его раненую голову, до такой степени помутили его рассудок, что он не только стал находить восстание вполне естественным, но и во все горло затянул какую-то военную песню, слова которой не представляли ничего лестного для испанской короны.

Только впоследствии он узнал, в каком состоянии прибыл на гасиенду и сколько дней пролежал там в горячке.

Однажды он проснулся и был весьма удивлен, увидав себя в незнакомой комнате; приведя несколько в порядок сумбурные мысли, он мало-помалу вспомнил о своем падении и встрече со священником из Каракуаро. Желая узнать причину шума, который слышался снаружи, он собрался с силами и дотащился до окна. Двор был наполнен вооруженными людьми, частью пешими, частью верховыми. Повсюду сверкали на солнце шпаги, ружья и пики; лошади ржали и горячились под всадниками; словом, казалось, здесь была стоянка армейского корпуса.

Слабость, главным образом вследствие продолжительного голода, заставила студента снова лечь в постель, где он с нетерпением ожидал, пока кто-нибудь принесет ему поесть и объяснит, где он находится.

Через полчаса в комнату вошел человек, в котором Корнелио узнал одного из слуг Морелоса.

— Скажите, пожалуйста, друг мой, где я? — спросил Корнелио.

— На гасиенде Сан-Луи.

Студент вспомнил, что он ехал в гасиенду Сан-Диего.

— Вы ошибаетесь, это гасиенда Сан-Диего, — возразил он.

— Мы оставили ее вчера; ваши откровенные речи делали небезопасным наше дальнейшее пребывание там.

— Не понимаю…

— А между тем все очень просто, — пояснил слуга, улыбаясь. — Мы должны были оставить гасиенду, в которой нас хотели захватить королевские войска по милости пламенного патриотизма некоего дона Корнелио Лантехоса!

— Корнелио Лантехос! Да ведь это я! — воскликнул студент с величайшим беспокойством и удивлением.

— Вот именно! Ваша милость без устали кричали в окно, провозглашая моего господина генералиссимусом всех восставших войск, и мы с величайшим трудом могли вас удержать от похода на Мадрид.

— Что… что?.. Мадрид в Испании… — пробормотал студент.

— Ба! Две тысячи морских миль казались вам, сеньор, сущим пустяком! «Я! Я — Корнелио Лантехос, берусь ниспровергнуть королевский престол!»— восклицали вы. Мы вынуждены были немедля убраться подальше и увезли вас в носилках, так как мой господин не хотел расставаться со столь пламенным приверженцем, который из любви к нему подвергался опасности. Мы прибыли сюда, где, благодаря присоединившимся к нам войскам, вы можете целиком отдаться вашему патриотическому чувству, не опасаясь за свою голову, за которую, впрочем, назначена немалая награда.

Молодой человек с ужасом и в полнейшем смущении слушал рассказ о своих геройских подвигах. Далее слуга прибавил:

— В благодарность за любовь к отечеству вашей милости мой господин назначил вас поручиком и своим адъютантом; указ об этом вы найдете у себя под подушкой.

С этими словами слуга удалился, и, едва только дверь за ним затворилась, студент поспешно засунул руку под подушку. Злополучный указ действительно находился там.

Он с бешенством скомкал его и снова бросился к окошку, чтобы во всеуслышание отречься от всякого участия в восстании; но его слабых сил не хватило на это. В ту минуту, когда он хотел открыть рот и крикнуть, что отрекается от всякого сотрудничества с врагами Испании, его рассудок опять помутился, и он против воли крикнул: «Да здравствует свободная Мексика!» Затем он едва нашел в себе силы добраться опять до кровати.

Так как горячка миновала, то обморок продолжался только одну минуту, и, придя в себя, студент увидел у своей кровати двух человек, с сочувствием смотревших на него. В одном из них узнал он Морелоса, другой был ему незнаком. Мы назовем его имя, которому вскоре предстояло наводить трепет на врагов. Это был дон Галеана, сделавшийся преданнейшим другом генерала Морелоса, которому он привел в этот день семьсот вооруженных людей, за что и был назначен полковником.

— Как объяснить это внезапное присоединение к нашему делу? — спросил генерал у своего спутника, указывая на Корнелио. — Без сомнения, этот молодой человек еще находится под влиянием горячки.

— Почему же, генерал, — возразил ему дон Галеана, — разве отважный молодой человек не мог, как и я, сразу подпасть под виляние вашей особы? Я знаю вас только с сегодняшнего дня, а между тем у вас, по-видимому, никогда не будет такого верного, преданного друга, как я. Я ручаюсь за этого молодого человека. Он из наших и на деле докажет свою неизменную верность.