14 июня 1866 г., вулкан Килауэа

Трещащие кости, ноющие мышцы и ни с чем не сравнимая усталость – все это препятствует мне тратить дополнительные силы на дневник, но ничто не может удержать меня от того, чтобы запечатлеть в памяти восторг, отчаяние и неописуемый ужас последних двадцати четырех часов. Пишу это при свете грозных творений мадам Пеле.

Кажется, я уже писала, что Хило показался мне настоящим раем с его белыми домишками, утопающими в цветах улицами и обилием экзотической флоры: лаухала, или панданус, повсюду распускает листву и стремит свои воздушные корни на мостовую, словно намереваясь присоединиться к пешеходам, бананы вздымают свои гордые пурпурные шапки, и в каждом дворе растут гардении, эвкалипты, гуавы, бамбук, мангустаны, деревья камани, кокосы и всевозможные цветы, названий которых я не знаю. Миссионеры, населяющие этот земной рай, окружили меня таким вниманием, что только через неделю я смогла вырваться из пут их несколько надоедливого гостеприимства и начать свое путешествие к вулкану. По какой-то причине мистер Клеменс тоже задержался, и мы отправились в путь вместе.

Следует упомянуть, что жители Хило, как туземцы, так и приезжие, с необыкновенным искусством ездят на лошадях, причем все, кроме самых пожилых леди, сидят в седле по-мужски. Поэтому, когда я выбрала себе лошадь – красивого чалого жеребчика с мексиканским седлом, расшитым бисером, и кожаными стременами, сделанными в виде футляра для защиты ног от колючек, – мне пришлось перенять местный обычай. Все лошади, выбранные для путешествия, были связаны друг с другом длинной веревкой и везли сумки, полные хлеба, бананов и бутылок с холодным чаем.

В нашу группу вошли младший из братьев Смитов, молодой Томас Магуайр (племянник миссис Лаймен), преподобный Хеймарк и наш бравый корреспондент мистер Клеменс. Мистер Вендт, который и предложил, собственно, это рискованное путешествие в царство Пеле, внезапно заболел и попросил нас отправиться в путь без него.

Признаюсь, что при известии о присоединении к нам мистера Клеменса я испытала противоречивые чувства. С одной стороны, его цинизм грозил разрушить очарование этого необычного путешествия, но с другой – Смит и Магуайр были непроходимыми тупицами, неспособными поддержать даже простейшую беседу, а тучный преподобный интересовался, казалось, только едой и Посланием апостола Павла к галатам. Поэтому я была искренне рада видеть рыжую шевелюру и воинственные усы мистера Клеменса.

Наш проводник Ханануи, одетый по неподражаемой туземной моде, не тратя времени на объяснения, пустил коня вскачь и повел нашу разношерстную группу прочь от Хило. У меня был выбор: притвориться, что я управляю конем, или вцепиться покрепче в луку седла и отдаться на волю животного. Я выбрала второе.

Вскоре мы оставили позади домики и сады Хило, продрались сквозь тропические заросли и начали подниматься в гору по тропинке застывшей лавы шириной не более двадцати дюймов. Цепляясь за седло, в то время как завязки новой, купленной в Денвере шляпки с мягкими полями врезались мне в горло, я могла только уклоняться от встречных веток, чтобы не быть сброшенной моим скакуном. Я решила назвать его Лео, не зная еще, что почти так звучит гавайское название лошади – «лио». Примерно через час, когда лес сменился полями сахарного тростника, Ханануи остановился и раздал всем оловянные чашки с холодным чаем.

После чаепития мы выехали на гигантское поле гладкой лавы, или пахоэхоэ, простирающееся почти до горизонта. Одного вида этой зловещей черной равнины хватило бы нестойкому путнику, чтобы повернуть назад, если бы ее не оживляли пробивающиеся то тут, то там кустарники. Среди них я узнала изящную микролению, вьющуюся глихению гавайскую и метиросидерос с маленькими красными цветами – здесь его называют «охио».

К сожалению, человеческие особи были не так разнообразны. Тропа на лавовом поле стала шире, и путешественники разбились на пары. Возглавляли шествие Ханануи и мистер Клеменс, следом ехали Магуайр и надутый Смит, тяжело переживающий временную потерю любимого брата. В хвосте плелись я и преподобный Хеймарк. Он не очень уютно чувствовал себя в седле, но и его лошадь была не в восторге от веса почтенного служителя церкви, и это взаимное недовольство загнало их в конец колонны.

Мистер Вендт предупреждал нас, что дорога будет нелегкой – больше тридцати миль по лавовым полям, на высоте более четырех тысяч футов, но я не была готова к усталости, которая навалилась на меня, когда мы достигли того, что Ханануи назвал «привалом». Слово рождало заманчивые образы удобных кресел и горячего чая, но все свелось к маленькой травяной хижине. Впрочем, мы были рады и этому, так как пошел дождь, совершенно промочивший мою шляпку.

Ханануи был явно обеспокоен тем, что мы можем не достичь нашей цели до темноты, поэтому он обошел всех нас и убедился, что мы привязали шпоры – тяжелые мексиканские орудия пыток с дюймовыми шипами. Допрошенный мистером Клеменсом, проводник сознался, что нам предстоит еще не менее пяти часов пути без привала и каких-либо источников воды.

Я отставала все сильнее, поскольку у меня даже не было сил пришпоривать моего скакуна. Кроме того, вода со шляпки стекала мне за шиворот, и мне приходилось ехать с неестественно вытянутой шеей.

Внезапно я увидела рядом с собой мистера Клеменса. Рассерженная таким проявлением жалости (если это была жалость), я пришпорила Лео, но упрямый корреспондент не отставал. Он закурил очередную удушливую сигару, закрывая ее от дождя полями своего гигантского сомбреро. С завистью я отметила, что на нем надет плащ из какой-то блестящей материи, очевидно, непромокаемой. Мои же юбки и бриджи для верховой езды насквозь промокли и весили, казалось, сотню фунтов.

– Впечатляет, правда? – спросил бывший штурман.

Я согласилась самым недружелюбным тоном.

– Очень мило со стороны туземцев так надушить для нас воздух. И устроить эту иллюминацию.

– Иллюминацию?

Мистер Клеменс кивком указал назад, и я впервые за несколько часов повернулась в седле и поглядела на восток. На лавовом поле, где мы находились, по-прежнему шел дождь, но вдалеке заходящее солнце окрашивало океанские волны золотом и багрянцем. Облака отбрасывали на гладь океана тени, мечущиеся по поверхности, как огромные рыбы. Слева от нас, в долине между вулканами Мауна-Лоа и Мауна-Кеа, солнечный свет пробивался сквозь тучи и падал вниз струями жидкого золота, освещая ярко-зеленые кроны деревьев.

– Вы, наверное, удивляетесь, глядя на это, почему язычники не обратились в христианство еще до прибытия первых миссионеров? – осведомился мистер Клеменс.

Он восседал на коне с гордостью бывалого наездника, и дождевая вода ручьями стекала с его сомбреро.

Я села прямо, сжав поводья левой рукой, как будто правила своим конем.

– Вы противник церкви, мистер Клеменс?

Мой непрошеный спутник выпустил облако ядовитого дыма.

– Какой церкви, мисс Стюарт?

– Христианской, мистер Клеменс.

Я устала, промокла и была не настроена обсуждать тему, которой хватило бы на поездку от Миссури до Калифорнии.

– Какую из христианских церквей вы имеете в виду? Даже здесь, на Гавайях, у язычников есть большой выбор.

– Вы отлично знаете, что я имею в виду, мистер Клеменс. В ваших словах заключено презрение к нашим отважным миссионерам. И к вере, которая завела их так далеко от дома.

Мгновение помолчав, мистер Клеменс кивнул и рукой стряхнул воду со шляпы.

– Я знал одну миссионерку, посланную сюда, на Сандвичевы острова. С ней случилась ужасная вещь. Вернее, я знал не ее, а ее сестру. Удивительно щедрая женщина, могла дать вам все, о чем попросите… если у нее это было.

Казалось, корреспондент был полностью поглощен приятными воспоминаниями, и, подождав несколько минут, я спросила:

– Так что же с ней случилось?

Мистер Клеменс недоуменно взглянул на меня:

– С кем?

– С миссионеркой. Сестрой вашей знакомой, которую послали на Сандвичевы острова.

– А-а! Ее съели.

– Прошу прощения?

– Съели, – повторил корреспондент сквозь зубы, в которых была зажата сигара.

– Туземцы? – спросила я в ужасе. – Гавайцы?

– Конечно туземцы. Неужели вы думаете, что я имею в виду других миссионеров?

– Какой ужас!

Он кивнул:

– Они потом очень жалели об этом. Туземцы то есть. Когда родственники бедной леди приехали за ее вещами, туземцы говорили им, что очень сожалеют. Они говорили, что это произошло случайно.

Я смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Наши кони мягко ступали по намокшей лаве.

– Случайно, – повторила я упавшим голосом.

Он стряхнул пепел с сигары.

– Согласен с вами, мисс Стюарт. Такие вещи случайно не происходят. – Он назидательно поднял вверх палец. – Это часть космического плана… если угодно, Божественного Провидения!

Я молчала.

Мистер Клеменс ухмыльнулся в усы и, пришпорив коня, обогнал преподобного Хеймарка и двух джентльменов, впавших в сонное оцепенение, и опять присоединился к Ханануи.

Впереди, за неожиданно возникшей перед нами рощей деревьев, вставало сияние более яркое и свирепое, чем отраженный закат. Лужи вокруг нас сделались багровыми, и я невольно подумала о туземцах, совершавших на этих черных скалах человеческие жертвоприношения и оставлявших за собой лужи крови.

Вулкан возвышался перед нами во всей своей славе. Мы вступили во владения грозной богини Пеле.