– Разве это не ирония судьбы, – размышлял он, – что тесть растратчика погиб, запертый в кабине паровоза и чуть ли не сварившись живьём? Почему он не прыгнул, как другие? Предполагаемые воры знали, что делали, – в паровозе оказалось достаточно угля и воды для короткого пробега на бешеной скорости.

Квиллер, напротив, отдавал предпочтение той информации, которую не мог предать огласке, не раскрывая операции „Свисток“. Его профессиональное чувство долга требовало рассказать Райкеру всё, что он знает, но в конечном итоге это и так раскроется. А между тем ему пришлось бы объяснять и оправдывать свою роль и ту роль, которую сыграла в этом деле Селия. Он не сомневался в том, что Ози намеренно отправился „безумствовать“ и с самого начала не собирался прыгать. Квиллер размышлял о том, зачем старику понадобилось воспроизводить знаменитое крушение 1908-го в Вайлдкэте. Возможно, он надеялся таким образом войти в историю железных дорог?

Пока Райкер передавал по рации информацию своим штатным сотрудникам, Квиллер тихо беседовал с уцелевшими, расположившимися на насыпи. От разговора с прессой они уклонились бы, но Квиллер представился другом Ози. В Доме престарелых секретов не было. Они все слышали об „этом парне Макинтоше из Чикаго“, который брал у Ози интервью для своей будущей книги и купил ему два стаканчика виски и гамбургер в баре „Соскок“. Теперь все они рассказывали одно и то же: эта мысль пришла им в голову неожиданно, накануне, во время совещания в баре. Ози Пен заявил, что было бы чертовски здорово украсть поезд и пустить его под откос. Он будет за пятака, и ему понадобится команда из трёх человек, чтобы поддерживать постоянный пар, необходимый для быстрой езды. На прогулку мог отправиться любой, кто не слишком стар, чтобы прыгать. Прыгать нужно было перед тем, как боров станет заходить на поворот, что к северу от моста. Они все умели прыгать. И теперь, ожидая своей участи на насыпи, подкрепленные хорошей долей обезболивающего, они ни о чём не жалели. Никогда в жизни они не испытывали такого волнения!

Они инстинктивно чувствовали, что Ози не станет прыгать. Он держал руку на дросселе, невзирая ни на что, и плевать хотел на стоп-кран! Он был смельчаком. Он доказал это в бесчисленных аварийных ситуациях. Он всегда говорил, что не хочет умереть в постели, и на этот раз предался безумию.

У Квиллера тошнота подкатывала к горлу при мысли о том, чем обернулась его собственная инициатива по воссоединению семьи Пенов. Ози купил поезд. Флорри едет на лечение в Швейцарию. Поезд уничтожен, а Ози погиб. Геройство это или нет – получить смертельный ожог паром, но когда Квиллер представлял себе картину случившегося, у него кровь застывала в жилах. Могло ли это быть карой, постигшей старика за то, что он так жестоко обошёлся с дочерью?

К полудню следующего дня Квиллер написал рецензию на спектакль – как раз когда истекал последний срок сдачи; кроме того, он набросал слова народной песни под названием „Баллада о борове и пятаке“. Слова он захватил с собой в „Старую мельницу“, куда отправился обедать. Там он попросил, чтобы его посадили за столик, который обслуживал Дерек.

– Отличный спектакль был вчера вечером, – сказал он долговязому официанту. – Твоя лучшая роль.

– Да уж, я и вправду был на высоте, – признался актёр.

– Слышал сегодня утром по радио о крушении поезда?

– Не-а. Я спал, но сейчас на кухне это как раз обсуждают.

Квиллер протянул ему конверт:

– Это новая народная песня в придачу к твоему репертуару. Можешь её петь на мотив „Баллады о буране“.

– Ишь ты! Здорово! Спасибо. Кто её написал?

– Автор неизвестен, – сказал Квиллер. Он сделал то немногое, что мог, чтобы Ози попал в анналы местной народной культуры. Он знал, что Дерек будет распевать эту песню по всему округу.

Другая новость – новость, которая никогда не будет увековечена в песне, – появилась в этот день в газете:

Эдуард Пен Тривильен, 24 лет, сын Флойда и Флоренс Тривильен, скончался вчера от увечий, полученных в результате аварии с бульдозером. Он пролежал при смерти в Пикаксской больнице с понедельника.

Тривильен проживал в Индейской деревне и недавно открыл собственную строительную фирму. Он посещал Пикаксскую школу, где играл в составе футбольной команды. Его оплакивают родители и сестра Петиция. Сведений о похоронах пока не поступало.

Полли в этот день отдыхала, и Квиллер позвонил ей домой. Он предполагал, что она уже читала некролог и сводку о крушении поезда. Она действительно прочитала и то и другое, но ни тем ни другим потрясена, похоже, не была.

– А как Бутси? – спросил Квиллер.

– Рад снова вернуться домой.

– Ты пропустила вчера хороший спектакль.

– Может, я схожу в следующую субботу.

„С ней что-то неладно, – подумал Квиллер. – Она где-то витает“.

– Может, прокатимся в Мусвилл и поужинаем на террасе в „Северных огнях“? – спросил он.

– Спасибо, Квилл, но я, честно, не голодна.

– Но ведь надо же что-то есть, Полли!

– Я просто подогрею тарелку супа.

– Хочешь, я привезу тебе что-нибудь, что дают на вынос у Луизы? У них потрясающий куриный суп!

– Знаю, но у меня полно супа в морозилке.

– Полли, может, ты себя плохо чувствуешь? Голос у тебя упавший. Это опять несварение желудка? Ты говорила доктору Диане о своём состоянии?

– Да, и она прописала мне желудочное. Ещё она хочет, чтобы я прошла обследование, а я до смерти этого боюсь!

– По-моему, я должен заехать тебя подбодрить. Тебе просто необходимы букетик свежих маргариток и дружеское плечо.

– Нет, я просто хочу пораньше лечь спать. Завтра утром всё будет в порядке; у нас в библиотеке завтра трудный день. Спасибо за заботу, милый.

После этой печальной беседы Квиллер так и остался сидеть за столом, уставясь в пустоту и раздумывая о том, что делать, кому позвонить. Коко сидел на столе и точил зубы о Цербера, трёхглавого пса.

– Это пресс-папье, дружище, а не точилка для клыков, – тихо сказал ему Квиллер.

Коко продолжал яростно кусать Цербера. Невозможно было распознать, когда кот хотел что-то сообщить, а когда был просто котом. Например, как с фломастерами, которые он таскал в последнее время, – не красные, не желтые, только чёрные. Простое ли то совпадение, что Полли наняла черноволосого и чернобородого Эдуарда Пена Тривильена? Пен – девичья фамилия Флорри. Псевдоним Тиш – Легация Пен. Попытки Коко передать информацию – если, конечно, это было так – не доходили до Квиллера. Чтобы проветриться и прочистить мозги, он предпринял долгую велосипедную прогулку. Это было хорошее упражнение, которое наполнило его легкие свежим воздухом, но ни на один вопрос ответа не принесло.

Приехав в этот вечер к Квиллеру, Селия в изнеможении упала на диван, уронила свою бесформенную сумку на пол и сказала:

– Не могли бы вы сегодня чего-нибудь добавить в лимонад, шеф? Мне это просто необходимо!

– Я готовлю вполне сносный „Том Коллинз“, – ответил Квиллер. – Представляю, что за безумный был у вас день.

– Две смерти в семье в один день! И того и другого хоронят в субботу. Женщины улетают в Швейцарию в воскресенье. Тиш расстроена. Флорри – просто в истерике!

– Выпейте это и расслабьтесь на некоторое время, – посоветовал Квиллер, подавая ей поднос. – Скажите мне, что вы думаете о спектакле.

– Мне понравилось! Нам обеим понравилось. В школе мы проходили эту пьесу, но на сцене я её никогда не видела. „Зелёненькие“ были очень смешны – лучше, чем феи и эльфы. И мне ужасно понравился этот молодой человек – тот, что такой высокий. В программе сказано, его зовут Дерек Катлбринк.

Квиллер заверил её, что весь городишко полон Катлбринками.

– И они все оригиналы! – добавил он.

– Этот симпатичный мистер О'Делл был там со своей дочерью. Он подошёл к нам в фойе. Очаровательный ирландский акцент! – Она огляделась: – Из этого амбара мог бы получиться отличный театр – публика сидела бы на балконе, а сцена находилась бы на первом этаже.