– Такая книга будет мне очень по душе, и единственный человек, кому я доверила бы её написание, это вы, мистер К.

– Зовите меня, пожалуйста, Квилл, потому что я намерен называть вас Вайолет.

– В таком случае позвольте задать вам вопрос Вы когда-нибудь выступали на сцене? Ваш хорошо поставленный голос наводит на мысль о театральном прошлом.

Польщённый таким комплиментом, но желая сохранить непринужденный тон беседы, он ответил:

– Да, в школе я был самым молодым королем Лиром в анналах шекспировских постановок. И – чудо из чудес! – никто не смеялся над моей седой бородой.

– Потому что вы были искренни. А на профессиональной сцене вы себя когда-нибудь пробовали?

– На профессиональной – нет. В колледже -да, участвовал в нескольких постановках, но потом переключился на журналистику. Правда, недавно я узнал некоторые подробности, говорящие, что дар актёра заложен в моих генах. Мой отец – он умер ещё до моего рождения – был актером странствующей труппы и играл в Чикаго, когда моя мать познакомилась с ним. Он исполнял главную роль в очень тяжёлой, по определению моей матери, русской пьесе.

– И, без сомнения, это была пьеса Горького «На дне» – лучшая его пьеса и единственная, которая тогда шла по всей Америке.

– Вот как?! – воскликнул Квиллер, поражённый. – Тогда послушайте. Через двадцать лет, в колледже, я играл Сатина, этого философствующего босяка. В последнем действии у него большая, исполненная глубокого драматизма сцена. И вот, когда я, яростно жестикулируя, произносил это полный страсти монолог, у меня внезапно возникло странное чувство, дежавю, от которого мурашки побежали по коже. И только совсем недавно в переписке моей матери той поры я наткнулся на упоминание «тяжёлой русской пьесы».

– А вы помните что-нибудь из этой роли?

– Немногое. – И, подумав мгновение, поднялся и произнёс в манере, которую сам называл «голосом для Карнети-холла»: – «Дубье… молчать о старике!.. Ты – ничего не понимаешь… Вы тупы, как кирпичи!.. Я – знаю ложь! Кто слаб душой… и кто живёт чужими соками – тем ложь нужна. А кто сам себе хозяин… кто независим… – зачем тому ложь? Правда – бог свободного человека… Почему же иногда шулеру не говорить хорошо, если порядочные люди… говорят, как шулера?»

Квиллер посмотрел на свои руки, словно вспоминая те жесты, которые сопровождали эти слова.

– Браво! – вскричала Вайолет. – Браво! Вы заразили меня вашим чувством.

Примчался Данди – посмотреть, что происходит.

– Вы интересуетесь драмой? – спросил Квиллер.

– Драма и поэзия – те два предмета, которые составляли мою специальность. – И тут же, бросив на него лукавый взгляд, добавила: – А после короля Лира вы ничего из шекспировского репертуара не играли?

Весёлый огонек мелькнул в её глазах, и Квиллер внезапно обнаружил, что они – фиалковые. Это их естественный цвет? Или, может быть, Вайолет носит контактные линзы? Кажется, у Элизабет Тейлор фиалковые глаза. У Юм-Юм голубые глаза с фиалковым оттенком. Стряхнув с себя наваждение, он отвечал:

– В колледже играл Брута в «Юлий Цезаре» и Основу из «Сна в летнюю ночь». А совсем недавно пробовался в пикакском Театральном клубе на роль малахольного братца из пьесы «Мышьяк и старое кружево»5 . К сожалению, спектакль так и не был поставлен, но это долгая история.

– С вашими усами, как у Тедди Рузвельта, вам хорошо подобрали роль. А из Марка Твена вы на публике ничего не пробовали читать?

Им явно было о чём поговорить, и Квиллер не удержался:

– По-моему, нам надо продолжить беседу как-нибудь за ужином. Мы ещё не поговорили о Мольере, Ибсене и Еврипиде. Даже не начали. Я предлагаю встретиться в «Старой мельнице», в пятницу вечером.

– Я – с удовольствием! – откликнулась она, глаза у неё загорелись озорным огоньком и снова стали фиалковыми.

Позже он позвонил в ресторан.

– Я хотел бы зарезервировать столик на двоих. Это Джим Квиллер.

– О, мистер К.! Это Дерек. Давненько мы вас с миссис Дункан здесь не видели.

– А я приду не с миссис Дункан, Дерек. Осторожнее на поворотах!

– Ох-хо-хо! Мой рот уже опять на замке. Извините… Какой столик вы облюбовали, мистер К.?

У Квиллера стало тепло на душе:

– Тот, что под серпом, если он не занят. – Стены ресторана украшали старинные сельские орудия труда. – И проследи, чтобы он стоял вплотную к стене.

Посмеиваясь над Дерековым невинным faux pas,6 Квиллер стал готовить сиамцам ужин. Они сидели в ожидании – плечом к плечу. Интересно, какие мысли бродят в этих хорошеньких коричневых головках? Он исчерпал весь запас сентенций, способных их подбодрить, и прибауток, способных развеселить. И несколько перефразировал для них Шекспира: Есть или не есть? Вот в чём вопрос . Но они не то что ухом, даже усами не повели. Их волновала только пища.

– О'кей, неблагодарные вы твари. Я иду ужинать к Луизе и могу принести, а могу и не принести вам вкусненького. А сегодня там кормят мясными хлебцами.

Квиллер отдавал себе отчёт, зачем разговаривал с кошками. Чтоб слышать звук человеческого голоса в звенящей пустоте амбара.

Он надел оранжевую бейсболку – спасение от сов – и захватил фонарик; дни становились короче. И пошёл через Ореховую улицу – чтобы взглянуть, как выглядит парк накануне знаменательного дня.

Тщательно укутанная в брезент статуя мирно стояла на своём месте, ожидая завтрашнего открытия и колонки «Из-под пера Квилла», где будут собраны все ходившие в Пикаксе слухи и догадки на её счёт. Некоторые из них были забавны, некоторые – нелепы, некоторые – непечатны. Снять брезент с таинственного обелиска можно было только большим крюком или механической клешней, спущенной с вертолета, который поднял бы этот покров и улетел с ним под восторженные охи и ахи собравшихся вокруг зевак. Предположение маловероятное, но не бессмысленное. В Пикаксе, как давно уже убедился Квиллер, могло произойти что угодно.

Мужской голос за его спиной сказал:

– Здравствуйте, мистер К. Прикидываете, как это будет?

Перед ним был патлатый и бородатый курьер из «Всякой всячины».

– Да, обдумывал, как устроители церемонии собираются снять брезент. Дорожки недостаточно широки, чтобы пригнать кран со стрелой… Всё, что могу сказать: желательно, чтобы под покрывалом оказалось что-нибудь пристойное, иначе народ такое устроит… Как вам нравится ваша новая работа?

– Очень! Все ко мне хорошо относятся.

– Простите, не знаю, как вас величать?

– Кеннет. А в отделе городских новостей меня называют Бородач, – ухмыльнулся он.

– Вот как? – сохраняя серьёзный тон, откликнулся Квиллер. – Моего Кота похоже зовут Усач. Умнейшее существо. А всё потому, что у него не сорок восемь усиков, как положено, а шестьдесят.

Рассыльный скептически улыбнулся и поспешил переменить тему.

– Мистер К., могу я просить вас о большом одолжении?

– Конечно! Но оставляю за собой право отказать, если речь пойдёт о чём-то незаконном или вредном для здоровья.

– У меня есть одна ваша книга. Надпишите её, пожалуйста.

– Если я написал её, то надпишу. А о какой книге речь?

За последнее время у Квиллера вышел сборник местных легенд, пособие для фотографов Пикакса и размышления о жизни с Коко и Юм-Юм. Но когда Кен назвал «Город преступлений», он обомлел.

– Как?.. Что?.. Где?..

– Я приобрёл её по случаю в Огайо. Городская библиотека устроила распродажу.

– Потрясающе! Она уже двадцать лет как распродана. У меня самого экземпляр, который мне Эддингтон Смит достал после долгих поисков.

– Книга, надо думать, ценная, – сказал Кен, – хотя я за неё не слишком много заплатил. Она у меня в багаже. Я ещё не распаковался. Только что сюда переехал.

– Тогда забросьте её во «Всячину» в пятницу утром, я буду там просматривать корректуру моей колонки и с удовольствием надпишу вам книжку.