Я не мог не оценить этого душевного порыва. Наклонился, погладил его по голове, приговаривая: «Как же ты на Яшу похож!». Кот благодарно обхватил мою руку передними лапами, заглянул в глаза…

Тут надо пояснить, кто такой Яша. Он появился у нас маленьким котенком в августе 1991 года, поэтому мы называли его «Дитя путча». Характер он проявил сразу. Когда ехали с дачи, где мы его подобрали, сбежал в вагоне электрички, и пришлось ловить его под скамьями. Став домашним котом, продолжал проявлять строптивость и непослушание, за что иногда жизнь наказывала его. Так, однажды выскользнул незаметно на лестницу, когда я выходил из квартиры. А потом пугливо жался часа два у двери — до моего прихода.

С годами характер Яши становился всё более вредным. Его детские прыжки из засады на ноги проходящего домочадца становились всё агрессивнее. Требования сухого корма определенного сорта, от которого, по моему мнению, у него облезло брюхо, — всё настойчивей. Дело доходило до того, что пару раз я спасал его от неминуемой гибели — мать после очередного неспровоцированного нападения решительно собиралась отвезти его к ветеринару… Я тянул время, и буря через два-три дня утихала. На момент событий этого рассказа Яша стал уже зрелым, даже пожилым котом, ему было лет 12–13.

Через минуту, однако, немецкий котяра словно одумался, недоуменно посмотрел на меня, затрусил обратно к дому. «Странно, очень странно!» — подумал я, кивнул подружелюбнее хозяевам серого и отправился дальше по своим делам.

Несколькими днями позже я звонил домой из автомата. В конце разговора мама, помявшись, сказала: «Не хотела тебе говорить… Я на этой неделе Яшу все-таки отнесла усыпить… К тебе в гости ехать — не с кем его на три месяца оставить. Да и характер у него был — сам знаешь… Плакала потом…».

Меня вдруг словно толкнуло: «А хочешь, скажу тебе, когда это было?» — и назвал день и час, когда ко мне бросился чужой кот. «Откуда ты знаешь?» — удивилась она. «Так…» — ответил я и, попрощавшись, повесил трубку.

Если есть на свете некий Кошачий бог — не он ли позволил Яшкиной душе в последние секунды перед расставанием с жизнью метнуться в пространстве, преодолеть сотни километров и вселиться в тельце другого кота, чтобы попрощаться со мной? Всё же больше десяти лет бок о бок прожили… Спасибо тебе, Кошачий бог, если ты действительно существуешь!

Хотя было воскресенье, небо облачилось в серый рабочий халат. И прежде чем запереться в своей комнате, я завернул в магазинчик при бензоколонке и кое-что взял — Яшу помянуть.

Позже встречал я того кота несколько раз у дома на спуске с моста. Даже пытался его подозвать — тщетно! Он презрительно отворачивался, всячески меня избегал. Вероятно, ему было неприятно, что некая таинственная сила толкнула его помимо воли к этому незнакомому одинокому пешеходу, который теперь еще и в друзья набивается…

Позже оба дома у моста снесли, расчистив место под многоэтажки.

Меня принесли в дом в конце мая, когда уже почти отцвели вишни. Почему я это знаю? Потому что несли не в коробке и не завернутую в кучу бумаг. Хозяйка взяла меня из рук продавца и держала не отпуская, лишь позвала хозяина — высокого и на вид строгого мужчину с черными усами и ранней сединой в пышной шевелюре. Хозяин взглянул на хозяйку, и оказалось, что он совсем не строг. Он улыбнулся ей и отсчитал продавцу положенные за меня двенадцать шиллингов. А хозяйка чмокнула его в щеку и всю дорогу тащила меня на руках.

Я была красивая. Это правда. Я и сейчас красивая, несмотря на ухо, лапу и кончик хвоста. Но взяли меня не за красоту, а за… как бы это объяснить? Наверное, это и есть любовь с первого взгляда. Хозяйка посмотрела на меня, а я — на нее. Она дотронулась до моей спинки, а я мурлыкнула. Конечно, она не услышала, но поняла. И сразу полюбила. А я — ее.

Некоторые люди — глупые, они считают, мы не можем любить. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.

Так я попала в дом. И вовсе не скучала по тому месту, где жила раньше. Я все-таки домашняя кошка. А дом хозяйки мне понравился. Он был большой. Два этажа и много комнат, в каждой — мебель темного дерева и яркие шторы, каждая — уютная и свежая.

Сначала я стояла в хозяйкиной спальне, в той, где на стенах голубые обои в цветочек. Каждый вечер перед сном хозяйка касалась указательным пальцем губ, а затем прикладывала его к моему носу. Я морщилась и фыркала, хоть мне и было приятно. А потом терлась об ее палец шерсткой. Она этого не видела и не слышала. Жаль, но почти все люди так устроены.

Иногда меня брал хозяин, вертел, усмехался, шептал в усы: «Что она в ней нашла?». И всегда бережно возвращал на столик.

Через три года я переехала на каминную полку в гостиной. Произошло это по причинам простым и даже прозаическим. В доме появилась девочка. Очень маленькая девочка в белых пеленках с кружевами. Девочка с круглым милым личиком и пронзительным голосом. Назвали ее Мария Анна. В честь мамы и бабушки. Когда Мария Анна выросла и стала немного повыше и понепоседливее, ее перестали заворачивать в белые пеленки, а подарили множество сиреневых, васильковых и малиновых платьиц. Примерно тогда же она научилась топать ножками по всему дому и тянуться ручками к любому предмету, неважно большому или крошечному, который вызывал ее интерес. Добралась она и до меня. И тогда я ненадолго потеряла ухо.

Нет, я не сердилась на нее ни в тот день, ни после. И хозяйка тоже не сердилась. Но сильно огорчилась. «Смотри, — сказала она Марии, — ты уронила ее, и у кошки отвалилось ушко. Как же она будет без него? У тебя ведь два ушка, так?». Мария кивнула и для пущей верности схватилась за оба своих розовых уха. «А у нее теперь одно. Жалко кошку!». «Жалко», — согласилась Мария и, подумав, расплакалась. «Ну ничего, папа ее починит», — бросилась утешать ее хозяйка. Мария всхлипнула, размазала слезы ладошкой по щекам, улыбнулась: «Папа кошку чини-чини!».

Так я переехала на каминную полку. С почти незаметной полосочкой вокруг приклеенного уха и без обиды в сердце. Некоторые люди — глупые, они считают, что у нас нет сердца. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.

Хозяйка приходила ко мне каждый вечер и так же прикладывала палец к моему носу. А я желала ей спокойной ночи.

Скоро в доме появилась еще одна девочка. Она была как первая — в пеленках и кружевах. С голосом столь же громким и личиком столь же милым. Ее назвали Анна Мария. В честь бабушки и мамы.

Я жила на каминной полке и наблюдала, как девочки играли в куклы на пушистом индийском ковре, расстеленном для них. А иногда — прямо на надраенном полу. Но тогда прибегала Толстая Молли… «Ах, птенчики мои, нельзя вам здесь сейчас! К маме и папе едут гости!»… или Старая Мисс… «Девочки, вам нельзя здесь находиться. Немедленно в детскую!»… или сама хозяйка… «Вот вы где, солнышки! Давайте-ка наверх, будем вас переодевать». Переодеваться Мария Анна любила. Ей по душе были любые платья и юбки, главное, чтобы мама осталась довольна. Зато Анна Мария, к которой от старшей сестры перешли все сиреневые-васильковые-малиновые и добавились новые, — терпеть не могла. Она падала на пол, стучала коротенькими ножками и смешно повизгивала. Толстая Молли, или Старая Мисс, или хозяйка вздыхали и, схватив Анну в охапку, бежали с ней на второй этаж, в комнату девочек.

А играть сестры любили обе. Прятались под обеденным столом и сидели там, воображая, будто прекрасных принцесс похитил злой дракон и унес в свое страшное подземелье. Время от времени то одна, то другая совершала вылазки на кухню, ибо спустя час или два принцессам в подземелье становилось грустно и голодно. Вернувшись с добычей — куском пудинга, вареной куриной ногой или ломтем хлеба с маслом, — принцессы заметно веселели и продолжали с достоинством отбывать свой плен в драконьем логове.

Иногда Мария подходила ко мне, аккуратно снимала с полки — она уже дотягивалась — и целовала больное ушко. Ставила на место, вздыхала и уносилась к сестре.