Я не знал, что ожидал найти в ее доме. Вероятнее всего, какие-то доказательства, что Джордж Харпер никак не связан с этим преступлением. Но в доме не оказалось ничего, заслуживающего внимания. Когда вышел на улицу, полицейский, охранявший дом, курил. Он, видимо, все еще думал, что я из отдела окружного прокурора, потому что, увидев меня, поспешно бросил окурок на землю.

— Нашли, что хотели? — спросил он.

— Спасибо, — поблагодарил я вместо ответа.

Блум ожидал меня неподалеку от дома Харперов, у обочины стояла белая полицейская машина с белым полицейским за рулем. Заметив меня, Блум открыл дверцу и вышел. Пожав руку, он спросил:

— Осмотрел дом?

— Да, — ответил я, — большое спасибо.

— Понравились тебе картины?

— Мазня какая-то.

— Конечно, ведь их рисовала Салли.

— Откуда знаешь?

— Ты не заходил в гараж?

— Нет.

— Там стоит мольберт с неоконченной картиной, длинный стол, на нем тюбики краски и шпатель. Ее соседка, та, что обнаружила тело, говорит, что Салли рисовала без передыху.

— И что же на той картине, в гараже?

— Да то же, что и на остальных: мазня.

— Я спрашиваю: что на ней нарисовано?

— Два долматинских дога, вроде тех, что держат в пожарных депо. Предмет ее вдохновения — фотография, вырезанная из газеты, — лежала на столе. Кстати, а что ты думаешь о газетной вырезке, которая висит у нее в спальне?

— Не знаю. Видно, это происшествие запало ей в душу.

— Это уж точно. Сукин сын убил человека, который ехал на похороны. Будь я черным, спалил бы полицейский участок в нашем городе. А Салли повесила эту вырезку в рамке, под стеклом, заметил? — спросил Блум. — Чтобы всегда держать перед глазами. Там об этом деле подробно рассказано, и Салли читала заметку каждый раз, как подкрашивала губы перед зеркалом… А как, по-твоему, зачем ей понадобился еще один матрас, на полу?

— Почему ты спрашиваешь об этом меня?

— Надеялся, что у тебя появились ценные соображения.

— Ни одного.

— У нее же громадная постель с водяным матрасом, на ней поместится вся русская армия. Так на черта ей еще матрас, на полу?

— Понятия не имею.

— Я — тоже. Но все это не дает мне покоя. А ты о чем думаешь?

— У меня не выходит из головы тот черный бизнесмен, которого ни за что ни про что застрелил полицейский. Вот это и не дает мне покоя.

— По всей вероятности, Салли это тоже волновало.

— Видно, у Салли Оуэн не было заказчиков, ее продукция так и осталась невостребованной.

— Может, после твоего выступления по телевидению от них отбоя не будет. Между прочим, я договорился, ты должен быть у них в половине шестого. Знаешь, где студия?

Телецентр, из которого велись передачи для Калузы, находился где-то на Юго-Западной магистрали. Я ответил Блуму, что не знаю точного адреса. Мне все еще было не по себе: головокружение, правда, исчезло, но чувствовал я себя неважно.

— Телестудия находится на Оулд-Редфорд, — объяснил Блум, — сразу по левой стороне увидишь белое здание с антенной-отражателем на крыше. Закончишь здесь и отправишься в Тампу. Я организую, чтобы тебя отвезли в обе студии и дождались, пока не освободишься, тебя это устроит?

— Вполне, — ответил я.

— Ты сегодня не в своей тарелке.

— Так оно и есть.

— Мне тоже не по себе. Честно говоря, Мэттью, мне очень многое не нравится в этом деле. И мне позарез надо задать Харперу еще несколько вопросов. Спросил бы его, например, как же он так свалял дурака? Понимаешь, один раз — куда ни шло. Можно объяснить. Убил человека, забыл стереть отпечатки пальцев с орудия убийства, ладно. Но дважды? Даже дрессированные блохи знают, что отпечатки пальцев следует уничтожать. Тебе не кажется все это странным, Мэттью?

— Кажется.

— Мне — тоже.

— Мы по разные стороны баррикады, Мори.

— Почему же? Я должен быть уверен, что арестован именно тот, кто нам нужен. Никогда не ловил рыбку в мутной воде, и мне совсем не хочется отправлять на электрический стул невинного человека.

— Так теперь ты думаешь, что Харпер невиновен?

— Я не говорю этого. По имеющимся у нас уликам мы должны были арестовать его и предъявить ему обвинение. Но он невиновен до тех пор, пока суд не скажет свое слово. Ведь именно так полагается по закону, Мэттью?

— В теории именно так, ты прав.

— Хотелось бы, чтобы именно так было и на практике, — сказал Блум. — А иначе получится, что я работал из рук вон плохо. Не горю желанием украсить розой петлицу фрака твоего подзащитного, если он в самом деле убил тех двух женщин. Но я тебе уже сказал: кое-что меня беспокоит. Мне надо получить от Харпера ответы на кой-какие вопросы. Постарайся сегодня вечером добиться успеха, Мэттью. Уговори его добровольно сдаться полиции.

— Попытаюсь.

— Договорились. Так ты хочешь осмотреть этот гараж?

Мы направились к дому Харпера, который как две капли воды был похож на дом Салли, расположенный неподалеку. Оба дома, наверное, строил один подрядчик, только дом Харпера был скорее серого, чем белого цвета, и участок огорожен не забором, а низкорослым кустарником, обозначавшим границы владения. Блум вытащил из кармана связку ключей.

— Пришлось писать расписку в получении, можешь представить? И это — офицеру полиции, — добавил он, покачав головой. — Забрал всю связку, потому что не знаю, какой из этих ключей от дома. У этого парня ключей больше, чем у тюремного надзирателя.

Блум перепробовал несколько ключей, пока наконец не нашел подходящего, отпер замок и потянул ручку вниз. Дверь гаража с грохотом поднялась.

Этот гараж ничем не напоминал гараж Ллойда Дэвиса в Майами, хотя они с Харпером занимались фактически одним делом. Гараж Харпера поражал царившим в нем порядком, хотя ни на полу, ни на стенах не было и дюйма свободного пространства. Все лежало на своих местах, весь товар, предназначенный для продажи. В гараже Дэвиса и на лужайке около дома в полном беспорядке валялись кучи всякого хлама. Гараж Харпера напоминал склад, в котором каждой вещи отведено свое место. На одной полке стояли радиоприемники, на другой — рамы для картин, на третьей — слесарно-водопроводная арматура, — все разложено по полочкам, не гараж, а Ноев ковчег. У одной стены — вешалки с женским платьем и верхней одеждой, каждая вещь — на своей вешалке. Рядом, у той же стены, поношенные мужские костюмы и куртки. Старые журналы сложены в картонные коробки, на которых рукой Харпера (частенько с ошибками) написаны их названия: «Нью-Йоркер», «Нэшенел график», «Ледиз хоум джорнал», «Харперз базар», «Тайм», «Плейбой». Даже личные инструменты Харпера были развешаны на доске, прибитой к стене, каждый инструмент в своем гнезде, — чтобы всем было ясно: это личные вещи хозяина, не продаются. Сразу бросалось в глаза пустое гнездо, предназначавшееся для молотка.

— Аккуратист, — сказал Блум.

— Верно, — согласился я.

— Так почему же он оставляет повсюду свои отпечатки пальцев?

На полке над верстаком выстроились в ряд разной величины банки, гвозди и шурупы, отличавшиеся по размеру и весу, разложены в разные банки, шайбы, гайки, болты, щеколды и дверные петли лежали в других банках. Отдельная полка для банок с краской и лаком, на ней же несколько банок скипидара, а дальше — пустое пространство, там, возможно, стояла канистра для бензина. Рядом с верстаком, у стены, газонокосилка, смазанная маслом и без единого пятнышка, ни единой травинки не зацепилось за ее режущие ножи. За ней, в самый угол было задвинуто что-то накрытое брезентом. Блум приподнял брезент.

Под ним оказалось несколько картин, написанных маслом. Относительно авторства одной из них не возникало ни малейших сомнений — это была работа Салли Оуэн. Нас поразил сюжет картины: на ней в страстном объятии сплелись тела черного мужчины и белой женщины. Мы с Блумом молча смотрели друг на друга. Следом за этой картиной стоял холст без рамы, плохая копия Рембрандта — «Мужчина с золотым шлемом». За ним — рыбачья лодка. И на последнем полотне художник пытался изобразить красочный закат. Кисти Салли принадлежало, очевидно, только первое полотно, другие работы были столь же беспомощны, но сильно отличались по манере письма и по сюжетам.