— Артиллерийское.

— Какое именно?

— Откуда я знаю?

— Вы сказали Джорджу Харперу…

— Не знаю, что сказала ему, — прервала она меня. — Приятель, вы должны извинить меня, мне надо вздремнуть.

— Миссис Дэвис, постарайтесь вспомнить, сказали вы ему…

— Не могу, — оборвала она меня и, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла, попыталась подняться. Тут на глаза ей попался шприц, валявшийся на полу, опустившись на колени, она подобрала его и заботливо положила на стол рядом с ложкой, а затем вышла из комнаты. Телефон зазвонил снова, когда она проходила мимо кухни, но, лениво заглянув в открытую дверь кухни, женщина направилась по коридору мимо, очевидно, туда, где находилась спальня. Телефон настойчиво звонил. Я пошел за ней по коридору и остановился в дверях спальни. Она, не зажигая света, сидела на краю кровати, стаскивая с ног домашние туфли. Сбросив одну на пол, принялась за другую. Телефон продолжал звонить.

— Не хотите поднять трубку? — спросил я.

— Да этому конца нет, — ответила она. — Отправляйтесь-ка домой, мистер, мне надо поспать.

— Одну только минутку, — попросил я. — Пожалуйста, попытайтесь вспомнить…

— Ничего не получится.

Телефон все еще звонил.

— Миссис Дэвис, говорили вы Джорджу Харперу, что ваш муж приписан к артиллерийскому подразделению?

— Может быть.

— Постарайтесь вспомнить поточнее.

— Отправляйтесь домой, — пробормотала она.

Я не хотел, чтобы она снова впала в забытье. Дотянувшись до выключателя около двери, я зажег свет. Первое, что бросилось в глаза в режущем свете лампы, — громадная картина над кроватью.

Картина кисти Салли Оуэн.

Телефон вдруг умолк.

В доме опять воцарилась тишина.

Леона Дэвис лежала, растянувшись на кровати, и, щурясь от яркого света, прикрывала глаза рукой.

— Погасите свет, слышите? — попросила она.

Я уставился на картину. Картина написана маслом, выдержана целиком в черно-белой гамме, в такой же манере выполнены и другие работы Салли: та, что висела в ее спальне, и та, которую нашли в гараже Харпера. Но на этот раз, изменив своей манере, Салли, казалось, выразила самое сокровенное.

По Фрейду (как позднее объяснила моя дочь), на первой стадии тайные желания объекта психоанализа выражаются в символах. Однако, если их не удается воплотить в жизнь, желания эти приобретают все более яркую форму выражения, пока наконец вожделенный объект не будет воплощен почти с документальной точностью. Сюжеты картин Салли Оуэн, казалось, претерпевали определенные изменения: сначала неодушевленные предметы вроде шахматных фигур или солонки с перечницей, затем появились предметы одушевленные, дикие птицы и животные: пингвины, зебры, ворон и голубка, их сменили домашние животные: шотландские терьеры и далматские доги, и, наконец, героями ее картин сделались люди, как на том полотне, что нашли у Харпера.

Но если истинно то положение, что любое произведение художника является выражением неосознанных импульсов, тогда подсознание Салли Оуэн, пробудившись ото сна, стало диктовать ей сюжеты картин, от символических фигур Салли непреодолимо стремилась к документальной точности изображения. Картина, висевшая над кроватью Леоны Дэвис, не оставляла места для эротических фантазий.

На картине был нарисован громадных размеров черный penis.

И белая женщина, жадно ласкавшая его.

— Откуда у вас эта картина? — спросил я.

— Погасите свет.

— Это нарисовала Салли Оуэн, да?

— Приятель, если хотите поболтать, погасите этот проклятущий свет.

Приподнявшись внезапно на кровати, Леона дотянулась до стоявшей на ночном столике лампы. Янтарный свет озарил постель. Часы на ночном столике показывали 5.50. Я опаздывал на рейс Восточной авиакомпании. Выключил верхний свет.

— Это нарисовала Салли? — повторил свой вопрос.

— Из «давнишних», — подтвердила Леона, утвердительно кивнув.

— Как эта картина оказалась у вас?

— Отдала нам.

— Подарок?

Леона опять кивнула.

— Она висит у нас еще со времен «орео».[31]

— Что?

— «Орео».

— Что это такое?

— Неважно, — пробормотала Леона.

— «Орео»? — повторил я.

Я вдруг вспомнил, как Китти Рейнольдс каждый раз спотыкалась на слоге «ор». Может, она хотела сказать «орео»?

Посмотрел на Леону.

— Расскажите мне об этом «орео», — попросил ее.

— Нечего рассказывать. Нет больше никаких «орео». Оно больше не существует, приятель.

— А что это было, когда существовало?

— Ничего.

— Это название чего-то?

— Послушайте, мне надо поспать, — сказала Леона.

— Что называется «орео»?

— Нет времени заниматься таким дерьмом, — заявила Леона, расслабленно откинувшись на подушку. — Это такие сладости, приятель. Такие сладкие, что и представить нельзя. — С трудом подняв руку, Леона указала на картину над своей головой: — Это Ллойд.

Я перевел взгляд на картину.

— И Мишель, — добавила она, кивнув, и улетела в страну грез вкушать эти необыкновенные сладости.

Ровно в девять часов утра в четверг из своего кабинета в Калузе я дозвонился до окружного армейского управления резервистов Южных штатов в Майами. Пытался дозвониться до управления накануне вечером из аэропорта, пока ждал рейса компании «Сануинг» в Калузу, но в управлении работал только автоответчик. Из записи узнал, что управление работает ежедневно с девяти утра до пяти часов, за исключением субботы, когда они работают до двенадцати. Воскресенье — выходной. Сейчас на мой звонок ответила женщина. «Капрал Дикинсон у телефона», — представилась она. Я объяснил, что разыскиваю сержанта резервистов по имени Ронни Палмер, надеюсь, мне помогут найти его. Дикинсон попросила немного подождать.

— Сержант Палмер слушает, — раздался в трубке мужской голос.

— Сержант, с вами говорит Мэттью Хоуп. Я адвокат и представляю интересы Джорджа Харпера.

— Да, сэр?

— Вы знали мистера Харпера в годы его службы в армии?

— Да, сэр.

— Насколько мне известно, Джордж звонил вам несколько недель назад, когда был в Майами. Очевидно, в воскресенье, пятнадцатого ноября. Вспоминаете?

— Да, сэр, он позвонил мне домой.

— А не помните, о чем разговаривали?

— Сэр?

— Припомните хотя бы, на какую тему шел разговор?

— Ничего особенного, как обычно, сэр. Мы с ним служили в Германии, Джордж спрашивал, как поживаю, чем занимаюсь и так далее.

— Он случайно не интересовался артиллерийским подразделением?

— Да, интересовался. По правде говоря, я тогда удивился. Понимаете, в Германии я занимался вербовкой новобранцев, служил в этом управлении. Вот почему мне известно, что Джордж проходил службу в армии на особых условиях. Вам известны эти условия, сэр?

— Не совсем.

— Так вот, если человек идет добровольцем на военную службу, он, как правило, подписывает контракт сроком на шесть лет: четыре года действительной службы и два — в резерве. А у Джорджа… все это проходило немного сложнее. Сейчас все объясню. Когда Джордж отслужил четыре года действительной службы, он возобновил контракт еще на три года. И я как раз помог ему остаться в Германии, постарался, чтобы он не попал в какую-нибудь «горячую точку». А потом, когда Джордж вернулся из Германии домой, за ним не было никаких задолженностей, это означает, что ему не надо являться как резервисту на сборы. Вот это-то меня и смутило.

— Кажется, не очень вас понял, сержант.

— Так ведь Харпер расспрашивал меня, может ли парень, который проходил действительную службу в военной полиции, заканчивать свою службу в артиллерии запаса.

— И что вы ему ответили?

— Я сказал, что это вполне возможно. Здесь, в Майами, нет соединений военной полиции для резервистов. Поэтому если парень проходил действительную службу в военной полиции, то его могли перепрофилировать и направить в одну из частей, расположенных здесь, в Майами. Полевая артиллерия — одна из таких частей. Полевой артиллерийский дивизион семь дробь девять.