— Я уже вам сказал…

— Ведь речь идет о большой сумме, — прервал меня Ральф, — а мы все никак не можем получить своих денег. — Агнес кивнула.

— Состояние покойного оценивается в десять тысяч долларов, — сказал я, — эту сумму предстоит разделить поровну между всеми наследниками…

— Надо было ему оставить завещание, — обратился Ральф к Агнес. Агнес кивнула.

— Но он этого не сделал, — напомнил я.

— Старый дурак, — сказал Ральф. — Если бы оставил завещание, нам бы не пришлось делиться со всеми этими тупицами.

Как человек воспитанный, я промолчал, хотя Ральф с Агнес потеряли последние остатки разума в тот момент, как узнали о смерти дорогого дядюшки Джерри.

— Так сколько времени все это протянется? — спросил Ральф.

— От четырех до шести месяцев, — ответил я.

— Что? — негодующе воскликнул он.

— Что? — как эхо, повторила Агнес.

— От четырех до шести месяцев, — бесстрастно повторил я.

— Бог ты мой! — воскликнул Ральф, а Агнес кивнула. — Какого черта возиться столько времени с этим делом?

Мне пришлось еще раз повторить все сначала: утверждение завещания судом, уведомление других наследников и кредиторов, выплата налога на наследство, — пункт за пунктом, загибая при этом пальцы; я так медленно и подробно объяснял все детали, что пара дрессированных шимпанзе давно бы все усвоила, а Ральф по-прежнему недоуменно качал головой, а Агнес неустанно кивала, как китайский болванчик.

Только в 11.20 мне удалось отделаться от них. Тут же позвонила Синтия: со мной хотел переговорить адвокат Хейгер. Хейгер жил в Мейне, по решению суда он должен был взыскать пятьдесят тысяч долларов с одного из жителей Калузы, Хейгер просил меня помочь ему получить эти деньги. Я попросил переслать мне документы, чтобы представить их в суд, и пообещал сделать все от меня зависящее, чтобы уладить это дело. Потом позвонил один из местных писателей. Его книга, по самым скромным подсчетам, разошлась тиражом не менее двенадцати тысяч экземпляров, автор не получил от своих издателей ни пенни, кроме небольшого аванса. Фирма не отвечала на жалобы и просьбы автора произвести окончательный расчет и выплатить причитающийся ему гонорар. Я сказал, что для начала отправлю им письмо с требованием произвести окончательный расчет и выплатить потиражные, — на самом деле в разговоре с автором я был предельно краток: «Не волнуйся, я надеру им задницы», — сказал я.

Не прошло и десяти минут, как опять раздался звонок Синтии.

— На шестом канале бродячая цыганка, — сообщила она.

— Что?

— Так она представилась. Кочевая цыганка. Из Мехико-Сити. Похоже, ваша дочь.

Я нажал на пульте светящуюся кнопку.

— Джоан, — спросил я, — с тобой все в порядке?

— Кто тебе сказал, что это я? — спросила Джоан.

— Синтия догадалась. Все в порядке?

— Да. Но мы скучаем без тебя. А еще шоферы такси в Мехико все поголовно мошенники. И мы не попали в музей, потому что был праздничный день, ну вроде как выходной, знаешь, в тот большой археологический музей, куда ты велел обязательно пойти. Ни один гид здесь не говорит по-английски, только по-испански, мне надо заниматься в школе испанским, пап, а не французским, чего ты хочешь.

— Как ты хочешь.

— Ага, как. Мы смертельно скучаем по тебе, пап, я и Дейл.[33]

Я почувствовал, что лучше не исправлять стилистических погрешностей в речи моей дочери. Попадались ведь молодые люди, имевшие степень доктора философии, которые сплошь и рядом использовали именно такие обороты: «Я и…»

— А как Дейл?

— Ах, папа, она просто душечка. Мы вчера так классно провели время в Коочимилко, — это там, где катаются на таких маленьких лодочках, украшенных цветами, знаешь? И можно плыть по всем каналам, только не на веслах, а отталкиваться шестами, у лодочников такие длинные шесты, которыми отталкиваются от дна. Пап, знаешь что? Одну лодку звали Джоан! У всех лодок есть имена, понимаешь? И на одной лодке было написано «Джоан»! А вот Дейл не было, то есть ее имени не было ни на одной лодке, Дейл сфотографировала ту, с моим именем. Здорово, правда?

— Очень здорово, — подтвердил я. — Дейл с тобой? Нельзя ли мне поговорить с ней?

— «Можно мне поговорить с ней», папа, — поправила меня Джоан и, готов держать пари, расплылась при этом в улыбке, одержав надо мной победу. — Секундочку.

Я подождал.

— Привет, — раздался голос Дейл.

— С тобой все в порядке?

— Скучаю по тебе.

— Я тоже.

— Мы звоним потому…

— А я-то решил, что вам ужасно захотелось услышать мой голос.

— Конечно, и это тоже, — сказала Дейл, — но, кроме того, решила напомнить тебе, что мы вылетаем завтра, наш рейс «Дельта» двести тридцать три, будем в Калузе в шестнадцать ноль пять.

— У меня это записано на календаре, — успокоил я ее. — А также выжжено каленым железом на лбу.

— Я правда очень скучаю по тебе, Мэттью, — повторила Дейл.

— Я тоже, — ответил я. — Дейл, на пульте опять загорелась лампочка. Возвращайся побыстрее.

— «Дельта», номер двести тридцать три.

Наступил полдень самого длинного дня в моей жизни.

Морис Блум позвонил мне только в восемь вечера. Домой.

— Мэттью, — сказал он, — Дэвис здесь, в Калузе. Мы вот что сделали: позвонили ему в Майами и объяснили, что пытаемся поприжать Харпера по некоторым пунктам его алиби; были бы весьма признательны, если бы Дэвис согласился приехать сюда и помочь нам. Пообещали оплатить ему авиабилет и поселить его здесь, в мотеле, одним словом, устроить торжественную встречу. Он заглотнул наживку, что уже подозрительно, верно? Я хочу сказать: почему бы ему не предложить нам приехать туда, если нам не терпится поговорить с ним? Так или иначе, Дэвис сейчас здесь, в одном мотеле, и приедет к нам в управление ровно в одиннадцать утра. Я его спросил между делом, не будет ли он возражать, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат Харпера, и Дэвис ответил, что с удовольствием подтвердит все, что уже говорил тебе раньше, в Майами. Теперь, Мэттью, вот в чем проблема. Мы не можем предъявить ему обвинение, Дэвис находится здесь по доброй воле в качестве свидетеля, и нам, между прочим, еще неизвестно, виновен он или нет. Но если нам удастся загнать его в угол, я хочу записать все, что он скажет. Можно спрятать диктофон, так проще всего было бы записать его показания, мне кажется, он ничего не заподозрил бы, как по-твоему? Но решим мы записывать его показания или нет, парень не станет нам исповедоваться, мы должны задурить ему голову, понимаешь, Мэттью?

— Не совсем, — ответил я.

— Так вот о чем я думаю. По-моему, мы похитрее его и, мне кажется, сумеем разыграть его, как по нотам. Устроим небольшое представление, как в кукольном театре: Дурачок и Петрушка. Сможешь подъехать к нам завтра к десяти? Нам надо с тобой обговорить все заранее.

Дэвис тепло приветствовал меня и даже наперед извинился за то, что собирается сообщить полиции некоторые факты. Он не может подтвердить показания своего друга Джорджа Харпера, который заявляет, что находился в воскресенье в Майами, Дэвис с ним там не виделся. Я успокоил его, сказав, что он должен говорить только правду, и поблагодарил, что он приехал в Калузу по просьбе Блума. Если Харпер действительно виновен, сказал я (врал без зазрения совести, как того требовала моя роль), то лучше добровольно признать свою вину, чем заниматься бессмысленным отрицанием очевидных фактов. Мы с Блумом тщательно разработали линию своего поведения, но мне все же было не по себе, будто мы выполняли акробатические номера под куполом цирка без страховки. Одна ошибка — и Дэвис ускользнет из расставленных ему сетей.

— Так приступим? — с невинным видом спросил Блум.

— Мне кажется, для начала ты должен зачитать мистеру Дэви-су его права, — сказал я.