Хозяин все не показывался, и беспокойство одолело отца с новой силой. Ему бы стоило уже отправляться в путь, но совестно было уезжать, не поблагодарив за гостеприимство. К тому же он по-прежнему не ведал, где находится, и хотел бы спросить дорогу. Он вышел из зала и отправился в конюшню. Там он нашел отдохнувшую лошадь, мирно таскающую сено из кормушки. Сбрую, которую он вчера повесил на стенку стойла, за ночь привели в порядок и починили, а все пряжки и кольца начистили до блеска. Отец снова вышел во двор и оглянулся, потом завернул за угол, где виднелись деревья и клумбы второго парка, за которым простирались луга. Снег пропал, как не бывало, и все вокруг зеленело, словно в июне. За лугом чернела стена леса. Отец прищурился, напрягая зрение, и вдалеке, словно подмигивая, блеснула серебристая искра — очевидно, еще одни ворота. «Отлично, — сказал отец вслух. — Туда и направлюсь».

Он вернулся в конюшню и оседлал коня — тот посмотрел на него с укоризной. Перед отъездом отец в последний раз окинул взглядом двор, а потом, повинуясь внезапному порыву, приподнялся в стременах и отвесил поклон большим парадным дверям. «Благодарю от всей души, — сказал он. — После ночи, проведенной здесь — надеюсь, я проспал всего одну ночь, — я чувствую себя куда лучше, чем за многие годы. Спасибо!» Ответа не последовало.

Конь неспешно потрусил через парк молодецким пружинистым шагом. Настроение у отца было таким же легким и беззаботным. Даже лес его не пугал, отец не сомневался, что теперь без труда найдет дорогу и, возможно, уже к вечеру обнимет родных и близких. От приятных раздумий его отвлекла попавшаяся по правую руку стенка небольшого садика. Низкая, в пояс высотой, эта стенка была увита прекраснейшими и необычайно крупными плетистыми розами. Сад оказался розарием — за розовой оградой росли ряды кустовых роз: белых, красных, чайных, розовых, огненных и бордовых почти до черноты.

Этот розарий чем-то отличался от остальных садов и парков, раскинувшихся вокруг замка, но чем — отец не мог уловить. Ухоженность и тишина царили в замке и прилегающих землях повсюду, но здесь чувствовалась какая-то особая умиротворенность, отраженная в каждом лепестке. Отец не мог проехать мимо.

Он спешился и вошел внутрь через проем в стенке, держа лошадь в поводу. Запах роз дурманил не хуже мака. Несмотря на устилающий землю ковер из лепестков, ни один цветок не выказывал признаков увядания: все розы, от бутонов до полностью раскрывшихся, поражали изумительной свежестью. Ни один из лежащих на земле лепестков не помялся под отцовским башмаком или конским копытом.

— Я не смог найти для тебя семена роз в городе, Красавица, — продолжал отец. — Пионы, бархатцы, тюльпаны — сколько угодно, их я купил, но розы продавались либо срезанные, либо саженцами. Я уже представлял, как повезу тебе куст в седельной сумке — будто похищенного младенца.

— Ничего страшного, что не привез, отец, — успокоила я его.

Однако в розарии, глядя на все это цветущее великолепие, он вспомнил о невыполненной просьбе младшей дочери и подумал: до дома всего день пути. Что, если сорвать одну розу? Один-единственный черенок? Неужели не выдержит она, если хорошенько укутать и везти со всей осторожностью? Такие красивые цветы, прекраснее, чем росли в городском саду, — да что там, отец в жизни не видел ничего прекраснее. С этими мыслями он нагнулся и сорвал пламенеющую алую розу.

Раздался дикий звериный рык — человеческая глотка не способна исторгнуть такие звуки. Конь в страхе попятился и чуть не встал на дыбы.

— Кто ты такой, что крадешь дорогие моему сердцу розы? Такова твоя благодарность за ночлег и стол? Ну уж нет, ты поплатишься за свое злодеяние!

Конь застыл, обливаясь потом, а отец обернулся на грубый хриплый голос и увидел страшное Чудище за дальней стеной розария.

— Клянусь, сударь, — дрожащим голосом начал отец, — я безмерно благодарен вам за гостеприимство и смиренно прошу простить меня. Я и подумать не мог, что вас оскорбит мое желание взять с собой скромный сувенир на память о вашей любезности.

— Льстивые речи, — прорычало Чудище, перешагивая ограду, словно порог. Оно ходило на двух ногах, как человек, и одевалось по-человечески — в черные сапоги и камзол из синего бархата с кружевными манжетами. От этого делалось еще страшнее, и страшно было слышать человеческий голос из звериной пасти. Конь в панике натягивал поводья, готовый задать стрекача. — Но лесть не спасет тебя от заслуженной кары.

— Горе мне! — Отец пал на колени. — Умоляю, пощадите! И без того немало бед выпало на мою долю.

— Наверное, они и лишили тебя совести — как ты собирался лишить меня моей драгоценной розы! — проревело страшилище, однако приготовилось слушать, и отец в отчаянии поведал ему о своих злоключениях.

— И так горько стало мне, что не сумею привезти своей дочери, Красавице, ту малость, о которой она просила. Вот и решил я, увидев ваш великолепный розарий, захватить розу ей в подарок. Великодушно прошу пощадить меня, сударь, ведь теперь вы видите, что я сорвал цветок не со зла.

Чудище задумалось.

— Я сохраню твою никчемную жизнь при одном условии: ты отдашь мне одну из своих дочерей.

— Нет! — вскричал отец. — Не бывать этому! Может, я выгляжу в ваших глазах бессовестным, но не настолько ведь, чтобы покупать свою жизнь ценой жизни собственной дочери.

Чудище мрачно усмехнулось:

— Гляжу, купец, ты не совсем пропащая душа. Тогда знай: твоей дочери нечего опасаться в моих владениях. — Чудище обвело широким жестом просторные луга и замок посередине. — Но если она придет, пусть приходит по доброй воле, из любви к тебе и желания спасти твою жизнь, отважно решившись на разлуку с тобой и с тем, что ей дорого. Только на таких условиях я ее приму.

Он умолк, и в наступившей тишине слышен был только лошадиный храп. Отец смотрел на Чудище, не в силах отвести глаз, а Чудище оторвалось от созерцания своих угодий и посмотрело на отца.

— Даю тебе месяц. По истечении срока ты должен вернуться — с дочерью или без. Замок отыщешь легко: надо лишь заблудиться в чащобе, он сам тебя притянет. И не пытайся улизнуть. Если через месяц ты не явишься, за тобой явлюсь я.

Отец не нашел что ответить. У него оставался месяц на то, чтобы попрощаться с родными и любимыми. Он вскарабкался в седло — с трудом, потому что конь рядом с Чудищем никак не хотел стоять смирно.

Когда он уже подобрал поводья, Чудище вдруг шагнуло вперед.

— Отвези розу Красавице — и до встречи. Тебе туда. — Оно указало на блестевшие вдали серебристые ворота.

Отец уже и думать забыл о розе. С опаской он принял ее из лап Чудища, а оно, со словами: «Не забудь же свое обещание!» — шлепнуло отцовского коня по крупу. Истошно заржав, конь скакнул вперед и понесся через луг, будто улепетывая от верной гибели. Ворота распахнулись сами, и тем же бешеным галопом конь помчался по лесу, только снег летел из-под копыт. Лишь в лесу отец смог кое-как утихомирить перепуганное животное и заставить ехать помедленнее.

— Остаток пути я почти не помню, — закончил отец. — Снова пошел снег. В одной руке я сжимал поводья, в другой — розу. Очнулся, только когда конь выбрался на опушку и я узнал наш дом на лугу.

Отец умолк и, словно не в силах глядеть на нас, отвернулся к огню. Тени от неутомимого пламени закружили розу в хороводе, и она будто кивала своей алой головкой, подтверждая рассказ отца. Мы все сидели как громом пораженные, сознавая лишь одно: в дом снова пришла беда. Мы словно вернулись в тот день, когда узнали о внезапном разорении. Тогда мы еще не представляли, чем обернется для нас потеря состояния и дома, но сразу оцепенели от нехорошего предчувствия. Теперь дело обстояло стократ хуже — речь шла о жизни отца.

Не знаю, сколько длилась эта тишина. Я посмотрела на розу, безмолвно и безмятежно алевшую на камине, и вдруг услышала собственный голос:

— Когда выйдет срок, отец, я вернусь в замок с тобой.

— Нет! — вскричала Хоуп.

— Никто туда не вернется, — заявила Грейс.