Соскользнув с лежанки, я пошла к двери, но она не открылась. Я удивленно толкнула ее рукой — не поддается. Тогда я нажала на ручку, навалившись всем весом. Тщетно. Дверь будто приросла к стене, даже бряцания замка или щеколды не было слышно. В голове пронеслись панические мысли: она и не открывалась, и не откроется больше никогда.

— Нет! Выпустите меня, отворите! — закричала я, молотя кулаками по глухим планкам, обдирая костяшки до крови.

Я с рыданиями опустилась на пол, засовывая израненные руки под мышки. Уткнувшись лбом в упрямую дверь, я рыдала, пока не кончились последние силы. Тогда я побрела обратно в кровать.

Уже на краю сна мне померещилось, что вернулся ветерок и чем-то прохладным окутал мои руки, прогоняя боль, как ночного татя. В тихом посвистывании и вздохах послышалась будто бы человеческая речь, однако я мало что разбирала сквозь дремоту, да и не поручусь, что слышала все это наяву.

Разговор вели два голоса.

— Бедняжка, бедная девочка, жаль мне ее… Если бы только мы могли ей помочь.

— Это невозможно, милочка, ты ведь знаешь. Мы стараемся, но она должна сама…

— Знаю. Только нелегко ей придется.

— Нелегко. Но ты не унывай. Она умница, и он ее уже полюбил. Все образуется…

Когда я проснулась, солнце уже сияло высоко в небе, расчерчивая бордовый ковер золотистыми прямоугольниками и превращая янтарный узор в медовый. Еще не совсем пробудившись и не успев открыть глаза, но уже осознав, что время к полудню, я подумала с тревогой: «Как же я проспала? Ведь не успею ничего. Почему никто меня не поднял?» И тогда я все вспомнила. Разлепив веки и ощутив под щекой тонкий лен, я поняла, что меня разбудило: по комнате плыл ароматнейший, густой запах горячего шоколада и гренок с маслом. Я села в кровати. У разожженного заново камина стоял накрытый столик. Я радостно выбралась из-под одеяла. В городском доме горничная каждое утро подавала мне шоколад с гренками. Как они узнали? Спрыгивая с кровати, я оттолкнулась кулаками от перины и чуть не вскрикнула от резкой боли. Моментально опомнившись, я уставилась на свои руки, вспоминая ночные события. Раны забинтовали тонкой марлей, пока я спала, — вот, наверное, зачем приходили таинственные собеседники, которых я слышала сквозь сон. Наморщив лоб, я попыталась восстановить разговор в памяти, но вскоре сдалась. Горячий шоколад всецело завладел моим вниманием. Рядом в золотой вазе лежали яблоки и апельсины, к ним прилагался ножичек для чистки с костяной ручкой.

Когда я поела, явился ветерок и в мгновение ока убрал со стола, подхватив льняную скатерть вместе с посудой и растворив ее в воздухе. После недолгого препирательства мы с ним остановили выбор на сером утреннем платье с серебряными пуговицами и изящных черных ботинках на шнуровке. На дверь я старалась не смотреть, но стоило мне приблизиться, и она отворилась как ни в чем не бывало. Я поспешно выскочила в коридор, пока дверь не передумала. Ветерок выскользнул следом, обвился вокруг и пропал.

В солнечном свете, который потоками лился сквозь высокие окна, замок выглядел совсем другим. Мрачная величавость, в которую его погружали таинственные отблески свечей, обернулась поутру пышным великолепием. С трудом верилось, что здесь обитает Чудище. Ему самое место в кошмарном сне, никак не в этих пронизанных солнцем покоях. Однако думать, зачем я ему понадобилась, сейчас не было никакого желания, поэтому, прогнав тревожные мысли, я пустилась любоваться раскинувшимися вокруг красотами. Ближайшая лестница привела меня в огромный зал, откуда я вчера попала в трапезную, и через массивные парадные двери я вышла наружу.

Доброхот обрадовался при виде меня. Услышав мои шаги, он свесил голову через дверь стойла и громогласно заржал.

— Да, я тебя понимаю. Я тоже скучала. Давай проедемся, оглядим окрестности.

Прицепив к недоуздку длинный повод, который обнаружился на крючке за моей спиной, стоило только о нем подумать, я вывела Доброхота на солнце. Конь встряхнул гривой и потопал копытами в знак одобрения, и мы пошли через поразительной красоты сад, любуясь клумбами и статуями. Розы попадались среди прочих цветов повсюду, но я нигде не видела того розария, о котором рассказывал отец. Доброхот фыркал на цветы, но, как воспитанный конь, щипал лишь траву — зато вдоволь. В конце концов мы набрели на заросшую клевером лужайку, и там я остановилась, давая коню позавтракать по-настоящему.

— Смотри, раздобреешь на таких хлебах, как боров. Надо будет тебя хорошенько погонять — когда сама позавтракаю.

Я отвела Доброхота обратно в конюшню и вернулась в замок, но, увидев, как открывается дверь в трапезную, попросила:

— Пожалуйста, можно, я поем у себя в комнате?

Дверь замерла, а потом неохотно затворилась. В «Комнате Красавицы» меня ждал накрытый на маленьком столике великолепный завтрак.

— Если бы еще не эта гнетущая тишина… — доверительно поделилась я с чайной чашкой. — Здесь даже огонь горит бесшумно. Обслуживание безукоризненное, ничего не скажешь, — продолжала я, не уверенная, впрочем, что меня кто-то слушает, — однако звон посуды куда приятнее уху, чем молчание. Со звуками дом — или замок — делается обжитым. — Я подошла с чашкой к окну. — Мне никогда особенно не хотелось заводить в доме животных. Мартышки докучливы, от собачьей шерсти я чихаю, кошки дерут мебель, но вот птицы… Как приятно было бы сейчас услышать пение Орфея.

Я нашла у окна открывающуюся створку, и она распахнулась, разумеется бесшумно, стоило отодвинуть щеколду.

— Здесь даже птиц нет, — высовываясь в окно, посетовала я. — Я еще понимаю, почему те, кто передвигается по земле, стараются держаться подальше, но ведь небо ему вряд ли подвластно… — Подоконник с той стороны оказался довольно широким, да еще с неглубоким плоским желобом. — Как раз то, что нужно для птичьей кормушки, — произнесла я вслух и тут же обнаружила под рукой жестяную банку, расписанную павлинами, до краев полную зерновой смеси. Я рассыпала вдоль подоконника несколько щедрых пригоршней. — Мне бы хоть парочку воробьев, павлинов не надо. Те, которых я видела, только клевались.

Я окинула взглядом пышный сад. Неужели ни одну птицу до сих пор не соблазнили эти цветы и деревья?

— Может, они всего-навсего ждут приглашения? Считайте тогда, что я вас приглашаю! — громко заявила я. — От своего лица.

Я закрыла окно и переоделась в более-менее подходящую для верховой езды распашную юбку.

— Вы, наверное, слыхом не слыхивали о простой одежде? — в отчаянии воскликнула я, перерывая гардероб в поисках блузы без лент, драгоценных камней и кружев, отбиваясь от возмущенно хватающего меня за локти ветерка. Наконец одевшись, я отправилась устраивать Доброхоту обещанную выездку.

Ему и самому не терпелось размяться, поэтому, миновав сад с его аккуратными дорожками, он без лишних понуканий перешел в широкий размашистый галоп. Погода стояла холодная. Выехав на луг, я пустила Доброхота рысцой и закуталась в припасенный теплый плащ. По моим расчетам, до высокой, увитой остролистом живой изгороди, обозначающей границу моей тюрьмы, ходу было всего ничего — ведь вчера от ворот до замка Доброхот довез меня довольно быстро, да и отец в свое время разглядел ворота от самого сада. Но мы все ехали и ехали, то шагом, то рысью, через луга и рощи, рощи и луга. Местность здесь казалась более дикой — попадались камни, заросли кустарника, кочки и рытвины. Я уже стала склоняться к мысли, что изгородь, возможно, простирается не по всей границе замковых земель, и мы, сами того не ведая, забрели на окраину заколдованного леса. Впрочем, какой в том толк? Все равно, скорее всего, мы выйдем на широкую каретную дорогу, и она приведет нас обратно к замку. А блуждать по лесу до голодной смерти — радости мало.

Местами встречались даже островки нерастаявшего снега. Я оглянулась через плечо. Башни замка по-прежнему грозно темнели на фоне синего неба, но казались отсюда совсем далекими.