Противоположная стена состояла из множества стеклянных окошек, спускавшихся рядами от высокого сводчатого потолка к широкой лежанке, обитой стеганым бело-золотым бархатом. Я перевела взгляд на соседнюю стену и, перестав выискивать скрытые смыслы в надписи на двери, шагнула внутрь, не сдержав изумленного вздоха. По обеим стенам выстроились стеллажи с книгами. Сотни переплетенных в кожу томов, величественных и мудрых. Я благоговейно погладила кожаные корешки. А еще там был письменный стол с таким количеством ящиков и выемок, что позавидовал бы самый педантичный или, наоборот, самый рассеянный ученый. На крышке высилась стопка белейшей бумаги, в золоченых и хрустальных чернильницах блестели чернила всех цветов радуги, а запасы гусиных и металлических перьев не поддавались счету. Я опустилась на стул, обозревая эти несметные сокровища.

И тогда, не дав мне вволю полистать гладкую бумагу и выложить ровными рядами перья, вернулся знакомый ветерок. Прошмыгнув у меня под пальцами и покружив у стула, он привлек мое внимание к камину напротив кровати и стоявшей рядом кремово-серебристой ванне. На моих глазах в нее вылился последний кувшин горячей благоуханной воды (летающие фарфоровые кувшины всполошили меня куда больше, чем невидимые пажи), а на спинку соседнего кресла улеглись стопкой мягкие полотенца. Я не видела причин, по которым жертва не может встретить свою судьбу чисто вымытой, — и заодно укрепить боевой дух.

Получилось отлично. Заколдованное мыло ни разу не попало в глаза. Ветерок, пожонглировав мочалками, щетками и полотенцами, расчесал мои волосы и вплел в них нефритово-зеленую ленту, а потом вывесил передо мной бледно-зеленое платье с пышной, как пена, многоярусной юбкой, усыпанной крошечными мерцающими бриллиантами.

— Ха! — сказала я. — В жизни такое не надену.

Мы с ветерком немного повздорили насчет моего внешнего вида (старая одежда успела куда-то исчезнуть, пока я мылась), и в результате зеленая лента из моей прически исчезла, а ветерок, озабоченно присвистывая, заметался по комнате. Он шелестел длинной шелковой каймой полога и дергал тяжелые золотые кисти длинных шнуров, подвязывающих занавеси. Повсюду — на полу, на кровати, на спинках стульев — громоздились разноцветные груды пышных платьев. С одним из них я в конце концов смирилась, хотя и через силу. Платье выглядело скромнее первого, зеленого, однако и тут не обошлось без жемчужин на корсаже и юбки золотого бархата, чуть бледнее, чем полог над кроватью.

Я повернулась к выходу. Несмотря на поздний час, я чувствовала, что не засну, пока не выясню, какая судьба мне уготована, — даже если тем самым лишь приближу трагическую развязку. Покинув «Комнату Красавицы», я ненадолго замешкалась, глядя, как пляшут отблески свечей на золотой табличке закрывшейся за мной двери. Снова потянулась череда галерей и покоев со сводчатыми потолками и колоннами. Я почти не обращала внимания на открывающиеся моим глазам чудеса, сосредоточившись на одном: найти моего гостеприимного хозяина — либо тюремщика. В конце концов поиски привели меня на балкон, нависающий над темным залом, похожим на трапезную, где я ужинала. Свечи зажигались лишь в нескольких шагах передо мной, а дальше все тонуло во мраке. Через минуту-другую они гасли за моей спиной, как я выяснила, обернувшись пару раз. Высокие окна, если не скрывались за портьерами, лишь слегка светлели на фоне стены в эту безлунную ночь. В какой-то миг мне показалось, что впереди, там, где еще не успели зажечься услужливые свечи, мелькнул золотистый луч, пробивающийся через приоткрытую дверь. Сердце забилось часто-часто, и я, неслышно ступая, двинулась туда.

Как и прочие двери в замке, она отворилась передо мной сама. Еще несколько дней, и я забуду, как пользоваться дверными ручками и щеколдами. Комната за дверью оказалась просторной, теплой и элегантной, хотя и небольшой, по меркам этого замка. По левую руку от двери горел огонь в камине, забранном кованой решеткой с узором в виде лозы. У камина стояли два кресла. Одно пустое — а в другом угадывалась массивная фигура. Неяркое, дрожащее пламя в камине почти ничего не освещало, и хотя на столике рядом с занятым креслом виднелся подсвечник с дюжиной длинных свечей, ни одна из них не горела. Я вдруг поняла, что стою в пятне света от зажженных в коридоре ламп. Глаза постепенно привыкали к царящему в комнате полумраку — в кресле показались очертания обтянутого зеленым бархатом колена.

— Добрый вечер, Красавица! — прорычал глухой голос.

Вздрогнув, я прижалась к дверному косяку, успокаивая себя тем, что Чудище — это ведь оно, сомнений нет, — пока не проглотило меня живьем.

— Добрый вечер, милорд. — Ровный голос не отражал моего состояния.

— Я Чудище, — представился хозяин. — Так меня и зови.

— По своей ли доброй воле ты пришла в этот замок? — спросил он чуть погодя.

— Да. — Я вложила в ответ всю свою отвагу.

— В таком случае весьма признателен. — Слова прозвучали неожиданно тихо, несмотря на громовые раскаты, прогремевшие в каждом слоге. Подобного приема я никак не ожидала и, пораженная, Выпалила, не подумав:

— Признательны? Милорд, вы не оставили мне выбора! Или отец должен был отдать жизнь за какую-то несчастную розу?

— Значит, ты меня ненавидишь? — В грубом голосе послышалась печальная задумчивость.

Я снова смешалась.

— А вы дали мне повод вас полюбить?

Совесть тут же напомнила мне о прекрасном ужине, о королевских покоях — а самое главное, о книгах. Внезапно пришло озарение: если я здесь в качестве лакомого блюда, какой прок Чудищу обеспечивать меня по меньшей мере годовым запасом книг?

Массивный силуэт в кресле шевельнулся. Теперь я четко разглядела обтянутое бархатом колено. В темноте блеснули глаза — и, кажется, острые когти. Я поспешно отвела взгляд. Ноги Чудища терялись во мраке, начинавшемся сразу за каминной решеткой.

— А если я скажу, что отпустил бы твоего отца домой целым и невредимым, явись он ко мне сегодня один?

— Отпустили бы?! — Голос мой сорвался. — То есть я пришла напрасно?

Силуэт качнул массивной косматой головой.

— Нет. Не напрасно. Отец вернулся бы домой, ко всеобщей радости, но ты так и не простила бы себе, что отправила его на верную гибель. Муки совести стали бы настолько невыносимы, что в конце концов ты стала бы избегать отца, который вызывает их одним своим видом. Возненавидев себя, ты лишилась бы покоя и счастья, а вслед за ними — разума и сердца.

Моя усталая голова отказывалась воспринимать такие сложности.

— Но… не могла же я отпустить его одного, — пробормотала я в замешательстве.

— Именно, — подтвердило Чудище.

Я задумалась.

— Вы, получается, видите будущее?

— Не совсем. Зато вижу тебя.

— А я вас, милорд, совсем не вижу, — осмелилась посетовать я, не найдя, что еще ответить.

В темноте снова блеснули глаза.

— Действительно. Мне подобало бы встретить тебя еще днем, но я счел, что при свечах первое знакомство пройдет легче. — Чудище поднялось, выпрямляясь в полный рост — неторопливо, однако я все равно отпрянула. Росту в нем было футов семь, не меньше, с сообразными плечами и торсом. Будто огромный северный черный медведь, который одним ударом тяжелой лапы ломает охотнику хребет. Минуту он постоял не шевелясь, давая мне опомниться, а потом с шумным, как порыв бури, вздохом, взял канделябр со стола. Свечи вспыхнули, озарив его лицо, и я со вскриком уткнулась в ладони. Услышав, что он делает шаг ко мне, я отскочила, отводя взгляд, будто олень, испугавшийся хрустнувшей ветки.

— Тебе нечего бояться, — смягчив, насколько возможно, свой грубый голос, успокоил чудовищный зверь.

Помедлив, я подняла голову. Чудище застыло напротив, глядя на меня. Наверное, это и пугало в нем — человеческие глаза. Мы постояли, рассматривая друг друга. Нет, на медведя не похож. Однако описать его словами я бы не взялась. Некое представление, пожалуй, можно получить, вообразив древо Иггдрасиль в зверином обличье.