— Я рада, что похолодало, — поделилась Грейс. — Так утомительно стоять у плиты в летнюю жару.

— Да, и я люблю осень, — поддержала Хоуп. — Особенно когда страда уже позади и все наконец-то впервые после весеннего сева переводят дух. Но какой ливень вчера ночью был, слышали? А сегодня опять ясно, распогодилось.

— Удивительно, как это нашим розам все нипочем. Даже в самый сильный ветер ни лепестка ни уронят, — пробормотала Грейс, и они с сестрой оглянулись на стоявшую посреди стола вазу с дюжиной золотистых, красных и белых роз.

— И как они аккуратно оплетают окна, — подивилась Хоуп. — Мы ведь их не подрезаем?

Грейс помотала головой.

— Что мы там не подрезаем? — встрепенулся Жервен.

— Розы. Красавицыны розы, — пояснила Грейс. — Их не надо подрезать. И самые свирепые бури, после которых по всей округе цветники лежат вповалку, им не страшны.

— А срезанные они стоят ровно месяц, свежие, словно только что с куста, а потом умирают в одночасье, — заметила Хоуп.

Жер с улыбкой пожал плечами:

— Это добрый знак, вам не кажется? Свежие, красивые цветы. Как знать, может, они и зиму перезимуют в цвету? Весь городок будет судачить.

— Думаю, они будут цвести всегда, и в жару, и в стужу, — сказал отец.

— Она снова приходила к вам во сне? — догадался Жер.

— Да. — Отец помолчал. — Скакала на Доброхоте к замку. В длинном голубом платье, а за спиной развевался плащ. Она помахала рукой кому-то невидимому. Выглядела счастливой. — Он качнул головой. — Она мне часто снится, вы же знаете. Но я только недавно заметил — совсем недавно, — что она изменилась. Меняется. Сперва я решил, что сам ее забываю, и огорчился, но потом понял — нет, она и впрямь становится другой. Сны все такие же яркие, а Красавица выглядит иной.

— В чем? — спросила Грейс.

— Не знаю. А жаль. И жаль, что не пойму, откуда берутся эти сны. Можно ли им верить?

— Мне кажется, можно, — решила Хоуп. — Вполне можно. Они как розы — посланы в утешение.

— И мне хотелось бы так думать, — ответил с улыбкой отец.

— А когда Красавица придет домой? — раздался вдруг чистый, звонкий голосок Мерси.

От ее слов, будто от камня, брошенного в пруд, сквозь который я во сне смотрела на родных, пошли круги, и я успела заметить лишь изумление и легкий испуг на лицах, прежде чем сон слетел окончательно. Первое, что я подумала, проснувшись: «Вчера я надевала голубое платье на прогулку и махала рукой Чудищу на обратном пути к замку».

За окном бледнела ясная заря. За ночь распогодилось, я не увидела ни облачка на чистом голубом небе. Не выспавшись, я долго клевала носом над чашкой с чаем, а потом медленно спустилась по лестнице и вышла в сад.

— Доброе утро, Красавица! — раздался голос Чудища.

— Доброе утро, — зевнув, ответила я. — Прости. Из-за бури почти всю ночь не спала. А потом еще этот сон под конец… — ляпнула я, не подумав спросонья, и снова зевнула.

— Какой сон?

— Да нет, нет, ничего особенного, — замялась я.

Мы как раз подошли к конюшне, и я стала выводить Доброхота. Он перешагнул через порог, навострил уши при виде Чудища и отправился искать траву посвежее. Лужайки еще не просохли после ночного ливня. Ногам в башмаках было сухо, однако подол юбки скоро промок насквозь.

— Тебе приснились родные? — прервал мой спутник затянувшееся молчание.

Я уже открыла рот, чтобы его разубедить, но передумала и кивнула, опустив глаза и качнув носком ботинка подвернувшуюся маргаритку. Та рассыпала веером дождевые капли, которые заблестели радужным нимбом.

— Тебе обязательно читать мои мысли?

— Я не читаю, — отозвалось Чудище. — У тебя все на лице написано.

— Они часто мне снятся. Но в этот раз было по-другому. Я как будто перенеслась к ним туда, в кухню, только оставаясь невидимой. Я различала все сучки на столешнице — не по памяти, а глазами. У Жера большой палец был забинтован. У отца знакомая рубашка, но с новой латкой на плече. Я все видела.

— И слышала? — кивнуло Чудище.

— Да… Они говорили обо мне. И о розах. Отец сказал, что я ему приснилась скачущей к замку в голубом платье и вид у меня был счастливый. Он пожалел, что не знает, можно ли верить этим снам, а Хоуп его обнадежила, сказав, что наверняка можно и что розы и сны посланы нам в утешение.

— Она права.

— Откуда ты знаешь?

— Это ведь мои розы. И сны — тоже моя работа.

Я вытаращила глаза.

— Отец видит тебя во сне каждую ночь, а наутро пересказывает остальным. Их это утешает, по-моему. Я стараюсь, чтобы меня там не было видно.

— Откуда тебе известно? Ты можешь за ними подглядывать? — не сводя глаз с Чудища, спросила я.

Он отвел взгляд:

— Могу.

— А мне позволишь?

— Если ты так хочешь, я покажу, — печально глядя на меня, ответил он.

— Да, хочу! Пожалуйста!

Поставив Доброхота в конюшню, я пошла вслед за Чудищем в замок — лестницы, коридоры, снова лестницы, и вот мы уже в той самой комнате, где я впервые увидела Чудище. Он задернул портьеры, закрыл дверь, и в полумраке таинственно блеснул маленький столик, пристроившийся за креслом Чудища. Тот посмотрел на него пристальным взглядом, а потом, взяв с каминной полки стакан и пробормотав несколько слов, вылил содержимое на поверхность столика.

— Иди сюда, встань рядом, — позвал он меня, возвращая стакан обратно.

Столешница представляла собой толстое блюдо из бледно-зеленого, похожего на нефрит, камня. В нем клубилась серая дымка, напоминающая водовороты в гавани во время прилива. Постепенно она рассеялась.

Я увидела своих сестер в гостиной. Грейс сидела уткнувшись в ладони, а Хоуп обнимала ее спереди за плечи.

— Что с тобой, сестрица? Что случилось?

В окна лился утренний свет, из кузницы донесся едва слышный смех Жервена.

— Это из-за мистера Лори? Он только что от нас вышел, я видела.

Грейс медленно кивнула, не отрывая ладоней от лица.

— Он хочет на мне жениться.

Хоуп опустилась на колени и, отведя руки Грейс, посмотрела сестре в глаза.

— Он сделал тебе предложение?

— Не совсем, пока только намекает… Он ведь такой, ему надо, чтобы все честь по чести, понимаешь? Сейчас он сказал, что собирается «потолковать» с отцом. О чем другом, как не об этом?

— Пожалуй, — согласилась Хоуп. — Мы все лето подозревали, что дело к свадьбе. Отец обрадуется — он питает к мистеру Лори самые добрые чувства. Все будет хорошо. А священнику ты в самый раз в жены — с твоей-то кротостью и добротой.

Глаза Грейс наполнились слезами.

— Нет, — прошептала она, — я не могу.

Слезы заструились по щекам, и Хоуп погладила мокрую щеку сестры.

— Неужели ты до сих пор ждешь Робби? — спросила она тоже шепотом.

Грейс всхлипнула:

— Да. Ничего не могу с собой поделать. Мы ведь не знали. Я не люблю Пата Лори, а Робби люблю по-прежнему. Никого другого и в мыслях нет. Даже близко. Я очень плохо поступаю с мистером Лори?

— Нет, — с сомнением в голосе ответила Хоуп. — Ты не волнуйся. Но отец его обнадежит, и он начнет ухаживать за тобой всерьез. Ох. Тебе надо попытаться забыть Робби. Иначе так вся жизнь пройдет впустую. Шесть лет уже…

— Знаю, — откликнулась Грейс. — Каждый день из этих шести лет помню. Но ничего поделать не могу.

— А ты постарайся. Пожалуйста. Мистер Лори любит тебя, ты с ним отлично заживешь. Не обязательно питать к нему те же чувства, что к Робби. — Голос Хоуп дрогнул, и она тоже залилась слезами. — Будь с ним добра, а остальное сделают его любовь и время. Я уверена. Прошу тебя, Грейс.

Грейс посмотрела на нее, как потерявшийся ребенок.

— Так надо? Мне больше ничего не остается?

— Да. Поверь мне. Это для твоего же блага — я не сомневаюсь. И отец будет рад. Ты же знаешь, как он за тебя переживает.

— Хорошо. Будь по-твоему, — прошептала Грейс, покорно склоняя голову.

Перед глазами снова заклубился туман, и сестры пропали.

— Бедняжка Грейс, — пробормотала я. — Бедная, бедная Грейс. Знать бы, что все-таки случилось с Робби…