Сколько ночей мы так ехали — неведомо. Доброхот в очередной раз перешел с бега на шаг и вдруг встал как вкопанный. Я открыла глаза и сонно осмотрелась. Перед нами высились серебряные ворота; они не открылись даже после того, как Доброхот ткнулся в них носом. Развернув коня, я изловчилась и сама толкнула их рукой. Гладкое серебро леденило ладонь. По нему пробежала дрожь, словно по шкуре исполинского зверя, и робкое, будто самый первый на земле рассвет, теплое сияние озарило ворота. Медленно, с протяжным вздохом, они отворились. Не оставив мне времени на раздумья о том, что все это значит, Доброхот ринулся в галоп, едва дождавшись, пока створки приоткроются на ширину его мощной груди. Я вцепилась в него руками и ногами.

Замок мы увидели, только когда подъехали к нему вплотную. Он казался темнее самой темноты, даже лунный свет обходил его стороной. Фонари в саду едва горели, тускло поблескивая из-за деревьев, когда мы скакали через луг и фигурную рощу. Доброхот довез меня до конюшни и встал. Я съехала с его спины, ноги подкосились, стоило мне коснуться земли. Дверь конюшни не спешила открываться. Я приложила к ней обе ладони, и она дрогнула, как прежде серебряные ворота, однако все равно не подалась. Тогда я уперлась в нее и медленно, будто Сизиф, вкатывающий камень на гору, стала толкать створку. Внутри нехотя, вполнакала, зажглись два-три светильника. Отворив дверь в стойло, я впустила туда разгоряченного Доброхота, набросила на него попону и, похлопав благодарно по шее, вышла. О нем я позабочусь позже. Сперва надо найти Чудище.

К моему величайшему облегчению, огромные парадные двери стояли открытыми. Я вбежала внутрь. В темноте забрезжил дрожащий огонек — простой фонарь из чеканной меди со стеклянной колбой. Поправив оплывающий огарок, я подхватила фонарь и пошла по коридору. Из распахнутых дверей трапезной и каминного зала веяло безмолвием и холодом. Я стала подниматься наверх.

Явь оказалась ужаснее всех моих тревожных снов. Я брела, выбившаяся из сил, измученная, голодная и разбитая. Перепачканные юбки царапали кожу, а ноги с каждым шагом горели и ныли все сильнее. В гудящей от усталости голове билась лишь одна мысль: «Надо найти Чудище». А он все не отыскивался. Не хватало сил даже позвать его — да и откликнись он, я бы не услышала, оглохнув от изнеможения. Никогда еще замок не казался таким огромным. Я прошла сотни залов, тысячи покоев, но даже своей комнаты не обнаружила, и ни разу до меня не донесся шелест крахмальных юбок Лидии и Бесси. В замке царили запустение и промозглая сырость, словно здесь уже много лет никто не жил. По углам темнели странные тени — не иначе как пыль и паутина. Хорошо, что я догадалась прихватить фонарь; мало какие из свечей оживали передо мной, да и те, едва затеплившись, почти сразу гасли, словно истратив все силы. Рука с фонарем затекла и задрожала, а вместе с ней и пламя в колбе, но его тусклый свет не мог развеять темноту, в которой скрывалось Чудище. В тишине звучало лишь одинокое эхо моих спотыкающихся шагов.

Я шла и шла; потом, зацепившись о край какого-то ковра, растянулась на полу. Выпавший из руки фонарь погас. Я лежала ничком, не в силах шевельнуться. Сами собой полились слезы. Презирая собственную слабость, я заставила себя привстать и посмотрела безнадежным взглядом в дальний конец коридора. Во мраке блеснула крошечная лужица света. Свет! Поднявшись на ноги, я поплелась туда.

Это оказалась комната, в которой я впервые увидела Чудище и которая приснилась мне прошлой ночью. Свет от едва теплящегося камина проникал в коридор через приоткрытую дверь. Я толкнула ее, и она заскрипела. Хозяин замка сидел в своем кресле, правая ладонь с загнутыми пальцами все так же покоилась на коленях, будто он ни разу не шелохнулся, пока меня не было.

— Чудище! — вскричала я. Он не двигался. — Не умирай! Не умирай, прошу тебя! Вернись ко мне!

Зарыдав, я опустилась на колени, лихорадочно завертела головой и увидела, что ваза с розами по-прежнему стоит у его локтя, но цветы побурели, и пол усеян осыпавшимися лепестками. Вытащив у Чудища из кармана белоснежный платок, я окунула его в воду, а потом уложила Чудищу на лоб.

— Очнись, любовь моя.

Медленно, как сменяют друг друга столетия, он открыл глаза. Я не смела дышать. Он моргнул, и в погасших глазах мелькнул проблеск света.

— Красавица…

— Я здесь, милый.

— Я подумал, ты не сдержишь слово.

Он говорил без тени упрека, и я сперва не нашлась что сказать.

— Поздно выехала, — объяснила я. — А потом целую вечность блуждала по лесу.

— Да, — проговорил он с запинкой. — Прости. Я не мог помочь.

— Ничего. Главное, ты жив. Теперь ведь все будет хорошо? Я никогда больше тебя не покину.

— Все будет хорошо, — улыбнулся он. — Спасибо тебе, Красавица!

Я со вздохом начала подниматься, покачнулась от слабости и ухватилась за подлокотник. Комната завертелась, как черная вода в водовороте, я начала оседать, но Чудище выставило руку, и я опустилась ему на колени.

— Прости, — пробормотала я.

— Ты очень устала, тебе нужно отдохнуть. Все позади, ты уже дома.

Я покачала головой. Теперь, когда самая страшная опасность миновала, стали робко напоминать о себе и другие мысли.

— Рано. Сперва надо зайти к Доброхоту — если бы не он, я бы не выбралась из леса. Я спешила прежде всего отыскать тебя. И я должна еще кое-что тебе сказать.

— Позже.

— Нет, сейчас. — Я постояла, дожидаясь, пока все вокруг перестанет качаться и кружиться. Слышно было дыхание Чудища — не помню, чтобы он дышал, когда я вошла в комнату. — Смотри! Солнце всходит…

Заря простерла над лесом розовые персты, а в окно лился нерешительный утренний свет, и мы наконец увидели друг друга.

Я обратила внимание, что на Чудище уже не тот коричневый камзол, который был в день моего отъезда, а другой, золотистый.

— Теперь мне тем более не заснуть, — сказала я. — Утро на дворе. Лучше позавтракаю. — Я встала и подошла к окну. Вместе со светом крепли мои силы. Облокотившись на подоконник, я выглянула в сад. Никогда еще он не казался мне таким прекрасным. Чудище встало рядом. — Как приятно вернуться…

— Твои родные обрадовались новостям?

— Да, — кивнула я. — Грейс теперь себе места не найдет, пока не получит подробных известий о Робби. Но это ничего. Предполагаем, что он приедет с гонцом, который везет ему письма от Грейс и отца. Ты мне позволишь — хотя бы иногда — поглядывать в волшебное зеркало? — робко попросила я.

— Конечно. Хотя молодого священника мне, сказать по правде, жаль.

Я выглянула в окно и спросила, обведя рукой раскинувшийся внизу сад и луга:

— С тобой… с замком ничего не случилось непоправимого из-за моей… задержки?

— Нет, Красавица, не тревожься.

— А если бы я не вернулась? Что бы произошло?

— Произошло? Ничего. Совершенно ничего.

Я распахнула глаза в недоумении. Его слова словно застыли между нами в утреннем свете.

— Ничего? Но… — Я не хотела напоминать ни ему, ни себе о том мертвенном оцепенении, в котором я застала его, войдя в эту комнату.

— Я умирал? Да. Я бы умер, вы с Доброхотом вернулись бы к родным, замок зарос бы по самую маковку, к порогу подступил бы лес, и птицы вили бы гнезда в башнях. А еще через две сотни лет даже от преданий не осталось бы и следа. Одни камни.

— Тогда вот что я тебе должна сказать, — произнесла я с глубоким вздохом, однако, встретив вопросительный взгляд Чудища, снова потупилась и выпалила, обращаясь к серому каменному подоконнику: — Я люблю тебя и хочу стать твоей женой.

Наверное, я потеряла сознание, но как-то по-другому, не как в прошлый раз. Чудище исчезло, и все остальное вслед за ним, а может, одновременно. Комната озарилась ярчайшей вспышкой, словно лопнуло само солнце, а потом, нарастая, будто взрывная волна, послышался шум — звон огромных соборных колоколов, возгласы ликующей толпы, конское ржание, даже пушечная канонада. Втянув голову в плечи, я зажала уши руками, но это не помогло. Замок задрожал, будто сами камни в фундаменте принялись аплодировать, затем пол и вовсе ушел у меня из-под ног, и я воспарила в потоках света и звука.