А еще на свадьбе меня поцеловал Ферди — и я поняла, что приличный вид тоже имеет свою оборотную сторону. Ферди — долговязый и тощий парень старше меня на несколько лет, с мосластыми руками, большим носом и рыжим гнездом на голове — работал иногда у Жера подмастерьем в кузнице. Жер считал его толковым малым и с радостью нанял бы на постоянную работу, но не получалось. За последние месяцы мы с ним успели подружиться (в подмастерьях Ферди ходил с июня), он научил меня рыбачить, ставить силки на кроликов, а потом свежевать и разделывать попавшихся. Он мне нравился, а вот целоваться с ним — нет.

День свадьбы выдался ясным и теплым, после второй чаши пунша даже жарким. Венчали молодых в нашей крошечной гостиной, куда поместились только родные, Мелинда и еще несколько самых близких друзей, зато пировать потом пригласили весь городок. На телеге с Доброхотом привезли из «Грифона» большие столы и расставили на лугу вместе с нашим кухонным столом. Гости угощались хлебом с душистым маслом, пирогами, фруктами, вареньями и жарким, пунш и чай с молоком лились рекой. Скрипачей попросили принести скрипки, и все танцевали на лугу, а Хоуп с Жервеном, смеясь над шутками друзей, танцуя с гостями и благодаря их за искренние пожелания, не сводили глаз друг с друга. Свадьбу начали рано, понимая, что закончить придется на закате — как-никак назавтра снова приниматься за работу, да и страда близко, времени лишнего нет, даже на свадьбы. В прозрачных летних сумерках мы с Грейс, Молли и Мелиндой убирали со столов, и, хотя ноги уже подкашивались от усталости, с губ у нас не сходила счастливая улыбка.

На следующий день Ферди пришел повидаться со мной. Запинаясь и пунцовея, он извинился за вчерашнее (ярко-малиновые щеки забавно смотрелись с рыжими волосами) и умолял простить его. Я, разумеется, простила, чтобы он перестал извиняться, но с тех пор начала его избегать. Теперь Ферди, садясь с нами полдничать или случайно попадаясь мне в кузнице, неотрывно следил за мной взглядом, словно я пришла за ним в черном балахоне и с косой.

Жер, который не должен был замечать ничего вокруг, кроме прелестей молодой жены, все же уловил натянутость между своим подручным и младшей свояченицей. Однажды, когда мы с ним возили дрова, в передышке перед тем, как нагрузить последнюю охапку и отправить Доброхота с поклажей к дому, Жер почесал в затылке грязной рукой и сказал:

— Насчет Ферди…

Я напряглась. От тишины звенело в ушах.

— Ты не беспокойся, — наконец договорил Жервен. — Со всеми по-разному бывает.

Я подобрала какой-то прутик и рассеянно забросила его в повозку. Что именно «бывает», я не поняла и уточнять не стала бы ни за какие коврижки.

— Ясно. Спасибо! — добавила я, подхватив Доброхота под уздцы. Жер ведь хотел помочь.

Через десять месяцев после свадьбы, в мае, Хоуп родила прелестных близнецов. Первой появилась на свет девочка, которую Хоуп назвала Мерси, в память об умершей сестричке, хотя я в глубине души полагала, что ходячих добродетелей в нашем семействе уже достаточно. Мальчик получил имя Ричард, в честь отца Жервена. Мерси росла здоровой и улыбчивой, умиляя всех золотистыми кудряшками и встречая склоняющихся над колыбелькой внимательным взглядом ясных голубых глаз. Ричард родился тщедушным, лысым и сморщенным, плохо ел и первые полгода плакал не умолкая, а потом, наверное, устыдился, потому что плакать стал реже, отрастил пухлые розовые щечки и рыжевато-каштановый чубчик.

В конце сентября бродячий торговец, пришедший с юга, спросил в «Грифоне», не знают ли здесь человека по фамилии Вудхаус или другого, постарше, по фамилии Хастон, которые раньше жили в большом городе. Мелинда, внимательно оглядев гостя и выяснив, с чем он пожаловал, привела его к нам, и он вручил отцу запечатанное сургучом письмо.

Автором письма значился некий Фруэн — знакомый, которому отец вполне доверял. Он тоже был купцом, владел несколькими кораблями и в городе жил с нами по соседству. И вот теперь он сообщал в письме, что один из отцовских кораблей возвращается в порт — его видел собственными глазами капитан фруэновского судна, а за его слова Фруэн готов поручиться. Когда точно корабль придет в город, Фруэн не знает, но предлагает задержать его в порту до распоряжения либо личного приезда своего старого приятеля Хастона. И он с радостью приютит отца, пока тот будет улаживать дела.

После обеда мы собрались у камина в гостиной, и отец прочитал нам это письмо вслух. Повисла мрачная тишина. Помертвевшая Грейс — только отблески огня в камине озаряли белое как мел лицо — судорожно комкала передник на коленях. Даже близнецы притихли. Мерси, которую я держала на руках, глянула на меня своими большими голубыми глазами.

— Надо ехать, — подвел итог отец. Робби Такер встал перед нами как живой. — Том Брэдли будет здесь со дня на день, с ним и отправлюсь.

На том и порешили. Том приехал через неделю и сказал, что с радостью возьмет отца в попутчики. Однако из-за письма мы все ходили как в воду опущенные, и ни ясная осень, ни веселое агуканье малышей не могли развеять тревогу, которая после отъезда отца окутала нас, словно саван. Страшнее всего было смотреть на Грейс, снова побледневшую и осунувшуюся от беспомощной, отчаянной надежды, которую она не могла побороть.

Отец велел не ждать его до весны, когда легче станет обратный путь. Но холодным мартовским вечером, после внезапной пурги, укрывшей землю толстым слоем снега, входная дверь вдруг распахнулась и на пороге возник отец. Он пошатнулся, и вскочивший с места Жервен едва успел его подхватить, а потом дотащить до камина. Отец обмяк в кресле; только тут мы заметили в его безвольной руке розу — великолепную алую розу, невообразимо крупную и в пышном цвету.

— Вот, Красавица. — Он протянул цветок мне.

Я взяла розу слегка дрожащей рукой и воззрилась на нее в изумлении. Никогда не видела такой прелести.

Осенью, перед отъездом, отец спросил, что нам с сестрами привезти из города.

— Ничего не надо, — ответили мы. — Главное, сам возвращайся поскорее живой и здоровый.

— Да полно вам, дочки. Красивым девушкам всегда хочется красивых безделушек. Чего ваша душа просит?

Мы переглянулись, не зная, что ответить, а потом Хоуп рассмеялась и, поцеловав отца, воскликнула:

— Тогда привези нам жемчуга, рубины и изумруды, а то на ближайший королевский бал надеть нечего.

Тут уж засмеялись и все остальные, включая отца, но я заметила мелькнувшую в его глазах боль, поэтому подошла к нему чуть погодя.

— Знаешь, я придумала, что мне привезти. Я бы посадила розы вокруг дома — так что, если найдешь не очень дорогие семена, через несколько лет наш цветник разрастется на зависть всей Синей Горе.

Отец улыбнулся и пообещал поискать.

И вот теперь, пять месяцев спустя, мне холодил руку ледяной стебель розы. Мы застыли, как фигуры в живой картине, глядя на огромный алый цветок, с которого капал подтаявший снег. Порыв ветра из распахнутой двери заставил нас очнуться.

— Пойду налью ему воды, — сказала Грейс и отправилась на кухню.

Закрывая дверь, я заметила во дворе навьюченную лошадь, грустно стоящую в снегу. При виде меня она вскинула голову и навострила уши. Действительно, как я не подумала — ведь не с одной розой отец приехал, должна быть еще поклажа.

— Я ее распрягу. — Отдав цветок Грейс, я пошла к лошади, а Жер за мной следом — и очень кстати, потому что седельные сумки оказались на редкость тяжелыми.

Когда мы вернулись, отец пил спешно подогретый сидр, а комнату окутала густая, как снег за окном, тишина. Мы с Жером свалили сумки в угол у двери и думать о них забыли. Пока мы устраивались у камина, Хоуп опустилась на пол у отцовского кресла и, взяв отца за руки, ласково спросила:

— Что с тобой было после отъезда?

Он покачал головой.

— Это долгая история, а у меня сейчас нет сил, надо поспать.

Только теперь мы заметили, как он постарел и одряхлел, как запали его глаза. Он взглянул на Грейс.

— Прости, дочь, это был не «Ворон». — (Грейс поникла.) — Это оказался «Мерлин», он все-таки не утонул, как выясняется. — Отец умолк, и лишь отблески огня плясали на его изможденном лице. — Я привез немного денег и кое-какие вещи, так, по мелочи. — Мы с Жером удивленно оглянулись на тяжеленные, набитые битком седельные сумки, но ничего не сказали.