— Ты боишься его?

Джоан усмехнулась, и усмешка у неё была такая, как будто я была совсем маленькая и глупая, а она совсем взрослая:

— Я ведь единственный кормилец в нашем доме. Боишься не боишься, а если прогонят с работы — и подумать страшно, что будет.

— И ты все деньги отдаешь хозяину?

— Ха, попробуй не отдать.

— А тебе что остается?

— Хозяин сам определяет, сколько мне платить.

— А он хоть по-честному тебе платит?

— До чего же ты смешная! Если бы он платил по-честному, как бы он стал богатый?

Тут я и услышала этот шум.

Сначала мне показалось, будто пошёл сильный дождь — где-то близко, за углом. Потом в этом шуме определились промежутки, и он стал похож совсем на другое: как если бы огромной метлой мели мостовую, — раз-два, раз-два.

— Что это? — спросила я Джоан, прислушиваясь.

Вместо ответа она быстро закрыла свой ящичек, заперла его на замок и, кивнув мне: «Побежали!», кинулась навстречу шуму.

Откуда-то подул сильный ветер. Он взъерошивал волосы, забирался за воротник платья. Он раскачивал, вырывал из рук огромные фотографии четырёх смеющихся девочек. В колонне было много негров, я первый раз видела так много негров вместе, и девочки на фотографиях тоже были негритянки. Светлые лица рядом с чёрными казались вообще белыми. Но и на чёрных, и на светлых лицах было общее выражение: суровость. Как-будто они знали что-то такое, чего нельзя простить.

Мы выбежали из-за дома и оказались совсем близко от шествия. Вот откуда шум. По мостовой шаркали подошвы. Люди приближались медленно, захватив всю мостовую. Прохожие на узеньких тротуарах останавливались, оглядывались. Многие проходили быстро, не оборачиваясь.

Шествие двигалось прямо на нас, и я невольно замедлила шаги.

— Что это, Джоан?

— Эти девочки погибли несколько лет назад. В такой же день. В негритянской школе взорвалась бомба.

— Когда была война?

— Нет, войны не было.

— Так почему — бомба? Осталась от войны?

Джоан тряхнула короткими разлетающимися волосами, прищурилась:

— Я же толкую тебе — они негритянки. Дети негров. Понимаешь? У нас это случается. У нас случается такое с неграми.

Непонятно откуда взялся худой смуглый мальчишка.

— Осторожно, там за углом полиция, — сказал он. — Они ждут.

— И что же, они будут стрелять? — у меня похолодело под ложечкой. «Ни во что не вмешивайся, это не безопасно. Может, передумаешь?» — вспомнились очень чётко слова Сыроярова. — Они в самом деле будут стрелять?

— Нет, они будут раздавать воздушные шарики, — съязвила Джоан. Кивнув в мою сторону, пояснила мальчишке: — Лана прибыла к нам очень издалека, она изучает обычаи нашего города. Ей всё интересно.

Говоря по правде, мне было интересно, конечно, но совсем не хотелось, чтобы в меня стреляли. Но не могут же среди бела дня люди с оружием напасть на людей, у которых одни фотографии в руках! Это просто хулиганство какое-то! Или ещё похуже.

Такие соображения я высказала Джоан.

Смуглый насмешливо глянул на меня, даже не глянул, а так, скользнул мимоходом глазами, как если бы я была скамейка или осенний листок — летит себе и ладно. Я хотела было обидеться и что-нибудь такое ему ответить, чтоб не задавался, но тут за нашими спинами что-то произошло.

Первый ряд шествия был совсем близко от нас. Люди теперь прижимались плотнее друг к другу и почти остановились. Мне даже пришла в голову мысль, не хотят ли они получше рассмотреть нас — меня, Джоан и смуглого. Но взрослые смотрели поверх наших голов. Тогда я обернулась.

В глубине улицы, из-за угла выходили и выстраивались поперек мостовой люди в форме. Полицейские! Они выходили неспешно, становились прочно и неподвижно, будто прирастали к камням мостовой. «Мама!» — ахнула я тихонько, разглядывая полицейских. Они были похожи на пришельцев — белые каски с прозрачным щитком, закрывающим лицо, правая рука на ружье с кургузым дулом. Если взять, например, конфеты «Красная шапочка» и выложить рядом десять или двадцать штук, получится как бы одна, много раз отпечатанная фотография одной и той же девочки. Только весёлой. Полицейские были похожи друг на друга, как близнецы, сорок близнецов. А лица у них были никакими — ни добрыми, ни злыми, вообще их было почти не видно за щитками. От этого они казались ненастоящими, как роботы. И смотреть на них было жутковато.

Джоан шмыгнула в толпу идущих, смуглый махнул рукой: «Пошли, надо выйти на ту сторону!» Я кинулась было за ними, но меня остановил голос, громкий, на всю улицу:

— Расходитесь, мы будем стрелять.

Надо было бежать, убегать, но я не могла теперь сдвинуться с места. В просвет между людьми я видела, как полицейские выбросили вперед руки с кургузыми ружьями, и раздался свист, несколько свистов вместе. Неужели пули? Я читала где-то: когда пули летят, слышен свист. Потом я видела эти полицейские пули: длинный, толстый резиновый столбик. Но тогда я слышала только свист.

На дяденьке, стоявшем впереди меня, была маленькая кепочка. Она свалилась, серым колёсиком прокатилась по асфальту, ударилась о бровку тротуара и легла в блестящую на солнце лужицу. Наверно, лужица от дождя осталась. Или здесь проходила поливальная машина. Дяденька нагнулся, схватился за колено и что-то хрипло крикнул. Я не расслышала, потому что засмотрелась на кепку. Было странно, что никто не пошел её поднимать.

Тут полицейские расступились, и начался дождь. Начался сумасшедший ливень, только пошёл он не с неба, а сбоку, над мостовой, невозможный водяной ураган, схлёстывающий с ног. Я сразу забыла про кепку. Если бы я не стояла во втором или третьем ряду, меня могло бы убить твёрдыми, секущими струями воды — оказывается, воду пустили под страшным напором из шлангов прямо по людям.

Меня все равно сбило с ног, поволокло по мокрой мостовой в грязной, крутящейся воде, под руками скользили, как лягушки, округлые камни, не за что было зацепиться. Я ползла вместе со всеми назад, подальше от полицейских, от беспощадно бьющего смерча, вся мокрая, среди кричащих, ругающихся взрослых. Не знаю, что бы со мной и было, если б дяденька, потерявший кепку, не схватил меня прямо за шиворот. Он прихрамывал, но умудрялся держаться на ногах и ещё волочить меня. Невозможно было разобрать, о чём там он кричит, но по его гримасе я поняла, что ему больно и он хочет спасти меня от надвигающихся роботов.

Встать никак не удавалось, а дяденька никак не мог переменить руку, чтобы ухватить меня поудобнее, рубашка подъехала мне под самое горло, дышать нечем.

— Давай руку скорее! — Джоан как с неба свалилась, прямо чудо: отыскать меня в таком гаме. Оторвалась, наконец, верхняя пуговица, отпустила моё горло, я поднялась на четвереньки, потом встала на ноги, и всё-таки мы убежали. Мы бежали ужасно быстро, я никогда так не бегала, а сердце переместилось куда-то в живот. Крики и свирепый плеск воды ещё долго гудели у меня в голове.

По дороге мы прыгали на одной ноге, вытряхивая воду из ушей, и на ходу сохли. Сохли по частям: лицо, руки, потом волосы — немножко, а одежда медленно.

— Она высохнет, куда ей деваться, — успокаивала Джоан, — вот не простудиться бы от такой ванны. Надо домой забежать, чего-нибудь горячего выпить. Я тебя с мамой познакомлю, — Джоан потряхивала головой. Такая у неё привычка — головой потряхивать, а то волосы на глаза набегают. — Знаешь, мама у меня совсем молодая, мы с отцом её по имени зовём — Ева. Раньше все вообще думали, что она моя старшая сестра. А потом, когда такое с отцом случилось, Ева сразу постарела, изменилась, характер у неё испортился. Но ты не думай, она хорошая! Только уж не проговорись, что мы попали в такую переделку. После случая с папой Ева за меня очень боится.