— Но он же маленький! Разве таким маленьким можно работать?

— Ты можешь сама спросить его об этом.

— Но он же на картинке!

— Здесь на картинке, а там, в далёком городе, — живой, сидит и чистит чужие туфли. Ты можешь с ним встретиться.

— Звёздочка? — догадываюсь я. Сырояров кивает.

Я совершенно согрелась, но вдруг там тоже зима?

— Ты же видишь лето, — старик показывает на картинку.

— Хорошо. Я отправляюсь.

Звёздочка сама появляется в ладони, тёплая и мерцающая. Поворачиваюсь лицом к картине, пристально смотрю. Она стремительно уменьшается, становится совсем крохотной и аккуратно вкладывается в квадрат звёздочки. На экране отлично видно, как мальчик помахивает щётками и вроде бы даже напевает, но слов не слышно. Эй, погодите! Я же не знаю другого языка!

Фёдор Антонович кладёт мне на лоб руку, я чувствую покалывание.

— Ты идёшь в параллельное время. Будь осторожна. Ни во что не вмешивайся. Береги себя — это не безопасно. Может, передумаешь?

Нет, не передумаю. Я отправляюсь к тебе, мальчик. Ты даже и подумать не можешь, что сейчас, через несколько секунд, мы встретимся.

— Вам здесь просто нравится стоять? Или вы хотите почистить обувь?

Мальчик смотрел на меня приветливо и помахивал густыми сапожными щётками.

— Гм, на мне же босоножки — два ремешка впереди, два ремешка сзади. Ноги мне, что ли, начистить, чтоб блестели, как новенькие!

— Но я забыл дома крем-брюле! — подмигнул мне мальчишка, и мы вместе расхохотались. Так я познакомилась с Джоном.

— У тебя много работы? — Я присела возле него на корточки.

— Да как сказать. Все зависит от погоды. Самая лучшая погода такая: сначала дождь. — Джон отложил щётки, чтоб удобнее жестикулировать. — Хорошенький такой дождичек, чтобы лужи. Потом солнышко. Соображаешь?

Я честно призналась:

— Нет.

— Не годишься в чистильщики, — скорчил гримасу Джон. — Если дождь, значит, грязь, а если солнышко — она же засыхает! На туфлях! Куда идёт человек? Ко мне! Почистили, а тут снова дождь! Потом солнце! Он опять ко мне. А куда ему деваться? И так целый день.

— Целый день туфли чистит? Один человек? — изумилась я.

— Тьфу ты, почему же один? Все!

— Но ведь не всегда же такая погода получается!

— В том-то и дело, что не всегда. Это мечта у меня такая, поняла?

— Эй, парень, почисть-ка мне правый башмак!

На невысокую подставку опускается коричневый тупоносый ботинок.

— А левый, сэр? — спрашивает Джон, ловко орудуя щётками.

— А левый потом, если мне понравится правый! — смеётся хозяин ботинка. Уходя, он бросает Джону монетку, и тот на лету подхватывает её.

— Ловко! — говорю я, — весёлая у тебя работа!

— Конечно, весёлая, — усмехается Джон. — А это видела?

Он откинул со лба волосы.

На лбу темнела подсохшая ссадина.

— Ударился что ли?

— Ага. Об чужой кулак. Слишком весёлый клиент попался.

— И ты смолчал?

— Нет, почему же? Я сказал: «Извините, сэр!»

— Надо было пожаловаться!

— Кому, извините, сэр?

— Ну, я не знаю… Учительнице, маме, милиционеру. То есть полицейскому!

— Ну, ты даёшь! — Джон звонко хохочет, совсем как девчонка. — Откуда ты такая взялась, скажи пожалуйста!

— Откуда, откуда, из Советского Союза! — выпаливаю я.

— Откуда? — Джон поднимается со своего сидения. Глаза у него становятся круглыми, как двухкопеечные монеты.

— Ты что, глухой? Из Советского Союза! Из СССР! Понял?

— Врёшь! — Джон растерянно улыбался. — А ты можешь дать мне что-нибудь на память? А то ведь мне не поверят, что я видел девочку из Советского Союза!

Я пошарила в карманах. Да-а, с сувенирами у меня не очень. Обёртка от «Тузика». Помятая. Ещё бумажка. Ага, это на математике мне Серёжка написал: «Два плюс два — баранья голова». На моего соседа намекал. А сосед — мальчик как мальчик, только фамилия у него такая — Баранов. Ну и что? Между прочим, на свете жил такой знаменитый писатель — Лев Толстой. Может, какой-нибудь Серёжка его толстым львом дразнил. Чтоб дразнить, ума много не надо. А у нас целая полка книг Льва Толстого стоит. И Баранов ещё ого напишет. Может быть. Нет, такую бумажку не подаришь — вдруг у Джона фамилия какая-нибудь этакая. Он ведь может не понять Серёжкиного юмора, и получится международный конфликт — Джон всё-таки иностранец. То есть я, получается, иностранец. Иностранка. Фу-ты ну-ты!

И сунула всё обратно в карман.

— Потом что-нибудь подарю. И, пожалуйста, Джон, никому об этом пока не рассказывай. Это секрет, понимаешь?

Не хватало, чтоб меня кто-нибудь куда-нибудь повёл и стал выспрашивать, каким образом я здесь очутилась.

— Секрет! — для большей убедительности я произнесла это слово зловещим шёпотом. — Поклянись, что не проболтаешься!

— Да ладно тебе! — Джон почесал за ухом и сказал поморщившись: — Не хочу быть у тебя в долгу. Секрет за секрет. Подойди поближе, тихонько скажу.

Сейчас. Так я и разбежалась. Знаем эти шуточки — там и секрета никакого нет, а за волосы дёрнет или щелчок даст. Мальчишка всё-таки. С ними дружить дружи, а ухо востро держи.

Джон, наверно, понял мои мысли, потому что оглянулся по сторонам и сказал грустно:

— Не бойся ты. Я ведь тоже девочка. Вот такой у меня секрет.

Где ты, мягкое кресло Фёдора Антоновича! Я бы в тебя плюхнулась!

— Как — девочка? Чего же ты мальчиком притворяешься?

— Теперь я верю, что ты не наша. У вас, наверно, берут на работу и девочек. А у нас — только мальчиков…

— Не подержишь ли собаку, Джон, я куплю сигареты.

— Конечно, сэр! — с готовностью откликнулся Джон. Через секунду поводок красавца-пса, лениво посматривающего по сторонам, был у него в руках. Казалось, пёс даже не заметил, что хозяин его ушёл по делам.

— Привык к людям, — объяснил Джон. — Они часто здесь, прямо на улице фокусы показывают, а потом собака со шляпой в зубах собирает монетки.

— В старом кино об этом показывали, — тихо сказала я, — только название не помню.

Мне стало не по себе и из-за собаки, и из-за её хозяина, который вот уже идёт, закуривая на ходу. Показывать фокусы на улице и собирать монетки…

Они ушли, оставив в руке Джона мелочь.

— Это мой заработок, — сказал он, подбросив белый кружок.

— А остальное?

— Остальное нужно всё до самой маленькой денежки отдать хозяину, если хочешь удержаться на работе. А мне особенно. Ведь он никак не хотел меня брать сначала на работу. У тебя есть отец?

— Есть.

— Работает?

— Да.

— И мама работает?

— Да, и мама. А что?

— Повезло вам. Мой папа тоже работал. Но его придавило плитой. Он плиту нёс на плечах, поскользнулся — и пожалуйста. Теперь ничего не может, только кашляет так, что спать невозможно. Ну, и, конечно, безработный. Какая уж тут работа!

— Лечить надо, — посочувствовала я.

— Да уж лечили-лечили… Все деньги пролечили. У нас были кое-какие сбережения, словом, скопили немного. Но когда это случилось, все пошло-поехало. Больницы, врачи. Вот деньги и ушли, как дождевая водичка! — Плотно сжатые ладошки разбежались: — Были и нету!

Тогда мама и сказала: «Джоан», — меня зовут Джоан, но я уже забываю это имя, — «Джоан, — сказала мама, — для того, чтобы у человека была чистая обувь, её кто-то должен чистить. В нашем городе это делают многие дети. Почему бы тебе не попытаться…»

«Но, мама, мне бы хотелось ходить в школу!» — возразила я.

«А мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь зарабатывал в нашей семье», — вот что ответила мне мама. И я её понимаю… Ты нанималась когда-нибудь на работу?

Я покачала головой.

— Сначала меня ни за что не хотели брать. Хозяин сказал, что у меня руки, как у балерины, тонкие, в них силы мало. В общем, он ворчал, кряхтел, но потом согласился. Я всё-таки убедила его, что смогу работать не хуже мальчишки! — последние слова она произнесла с гордостью. — Но он поставил условие: никаких Джоан. Джон, мальчик — и всё. «Не хватает, чтобы ко мне повалили девчонки со всего города», — передразнила она скрипучий голос своего хозяина. И тут же украдкой оглянулась.