Началось, как часто начинается все непредвиденное, с обычной выпивки. Рабочие сидели в своих палатках, пили и скупо перебрасывались словами.

— Жарко, — сказал один.

— И скучно, — в тон ему ответил другой.

— Год покажется целой вечностью, — высказался самый многословный. — Когда-то нас сменят! Мы тут несколько недель, а уже все осточертело!

— Это бы ничего, да малярия…

Кто-то сказал:

— Какая там, к черту, малярия! Это, наверное, лучевая болезнь, ребята!

Все сразу смолкли. Страшный смысл сказанного поразил до глубины души.

— Так что ж, выходит, мы кандидаты на тот свет? Теперь понятно, почему нам дали так много денег!…

— Расценили жизнь по таксе. А мы продешевили.

— Стойте! Это надо точно выяснить. Может быть, в самом деле простая малярия, а лучевую болезнь мы выдумали.

— Давай врача!

Врач, прижатый к стенке, долго мямлил о том, что руда на острове не такая, как в других месторождениях, что она хотя и радиоактивна, но можно ведь найти средства защиты, и что он уже заказал для работы специальную одежду…

Кончилось тем, что врача избили и спустили под откос в долину, где он и провел ночь, жалуясь ночным совам на грубость своих соплеменников.

А у горняков отпала всякая охота лезть в пробитый штрек. Мешки с готовой рудой обходили стороной. Трое рабочих действительно лежали в бреду с высокой температурой. Хинин не помогал. Все с тоской и надеждой смотрели на голубой океан. Работы прекратились.

Ночью пришла подводная лодка. Рабочие столпились на берегу. Здоровые принесли больных. Движок в горах молчал.

Вместо, мешков по трапу пронесли больных. Остров мстил людям за нарушенный покой. Потом в лодку набились рабочие, и моряки удивленно уставились на их злые и решительные лица.

— В чем дело? — строго спросил капитан.

— Мы едем домой. Сидеть в этой красной печке нам не нравится. Мы хотим жить.

Представитель фирмы скандал подымать не стал. Решил «поговорить» с дезертирами на месте.

Остров Красных камней безмолвствовал больше месяца. Ветер трепал полы пустых палаток. Ржавчина покрывала дизель и компрессор. На берегу валялись отбойные молотки. Черепахи с опаской принюхивались к брошенным шахтерским каскам.

Фирма «Эколо» терпела крах. Лаборатория Кирхенблюма не работала. Виды на будущее стали мрачными. Где взять людей?

Профессор фон Ботцки посещал Марию Бегичеву по нескольку раз в день. Он часами просиживал вместе с ней в комнате. Врач по указаниям профессора делал бесконечные исследования крови больной, выслушивал и выстукивал ее, проверял работу сердца и легких. Сам же фон Ботцки больше интересовался психическим состоянием Бегичевой.

С удивлением отмечал он, что Бегичева забыла все, что с ней случилось месяц назад, год и десять лет назад, словно у нее вообще не было прожитых двадцати пяти лет.

Он спрашивал:

— Вы знаете меня?

— Да, знаю. Вас все знают.

— Как вы относитесь ко мне?

Она удивленно поднимала брови. Как можно относиться?

— Помните Ильина?

— Да, помню.

— А как его зовут?

— Аркаша. Аркадий Павлович. Как вы относитесь к нему? Хорошо.

— Вы любите его?

— Люблю. — Она говорила это таким тоном, каким говорят: «Хочу пить. Стою. Жду».

— Сожмите мне руку, — просил фон Ботцки.

Она сжимала, но смотрела в сторону.

— Мойте пол, — приказывал он, и Маша покорно сгибалась с тряпкой в руке, мыла пол, а окончив работу, скорее садилась у окна на солнце.

— Вы знаете, что война кончилась? — спрашивал Ботцки.

— Хорошо, что кончилась, — отвечала Маша безразличным тоном.

Ничто человеческое уже не волновало Бегичеву. Она жила в каком-то ином мире, бесстрастно и покорно перепоен все, что ей приказывали и заставляли делать другие люди. Глаза ее не загорались ни радостью, ни гневом. Окружающий мир не производил на девушку никакого впечатления, словно был отделен от нее прозрачной, но плотной стеной.

Фон Ботцки в общем остался доволен результатами наблюдений.

— Что ж, — сказал он врачу, — больная не лишилась способности к труду, а это особенно важно. Но рассуждать она — увы! — не может. Полная апатия. В качестве жены девушка не принесет супругу счастья, но прислуга из нее получится просто идеальная. Интересно, обратимое это явление или нет? Но что оно стойкое, за это можно ручаться. Не так ли, доктор?

— Вы правы. Мне кажется, психика у нее не нарушена. Скорее просто подавлена. На какой срок — вот вопрос.

После этого Вильгельм фон Ботцки решился наконец изложить свое мнение шефу фирмы. Он написал очень обстоятельную записку и с ней пошел на прием к герру Кирхенблюму.

Беседа их продолжалась больше часа.

Весь обратный путь до дома профессор фон Ботцки прошел пешком.

Он насвистывал, гладил свой круглый подбородок, потирал руки и вообще производил впечатление человека, который обогатил мир очень важным, просто выдающимся открытием.

А что? Разве не так? Ведь если ему поручат… Но тише, тише, Вилли, дело еще не сделано…

Вечером Ильина вызвали из камеры, усадили в автомобиль и умчали за город, на одинокую дачу, охраняемую огромными овчарками. Там ему предоставили комнату с ванной, где было все необходимое для того, чтобы человек мог привести себя в полный порядок. Через два часа Аркадий Павлович появился перед своими шефами в приличном виде, сдержанный и молчаливый.

На столе лежала знакомая папка — «Дело Ильина». Тут же стояли приборы и аппараты из лаборатории Фихтера. Глаза Ильина блеснули яростью. Вид лабораторного оборудования напомнил ему о Маше. Кто сделал ее зеленой, хотелось бы знать?…

Он осмотрелся. Знакомые лица, черт возьми. Габеманн, два химика, в свое время безуспешно следившие за Ильиным еще в лагерной лаборатории, почтенный господин, прельщавший его «выгодной сделкой». Компания, что и говорить.

— Ну вот, коллега, вы свободны от страха перед смертью, — вежливо сказал один из химиков, тоном своим давая понять, что он такой же ученый, как и биолог Ильин. — Теперь мы можем приступить к прерванным занятиям в новых условиях.

— Я готов, — ответил Ильин и сел в кресло. — Что же дальше?

В комнате воцарилось молчание. Ильин усмехнулся. Не найдут оратора?

Оратор нашелся. Габеманн одернул свой штатский пиджак и сказал отрывисто и сухо:

— С тюрьмой покончено. Однако вы не забывайте, что секретность наших работ требует изоляции лаборатории от мира. За вами будут постоянно и неусыпно следить, Ильин.

— Это ваша профессия. Габеманн не ответил на дерзость. Заговорил почтенный господин:

Присутствующие здесь биологи являются вашими правопреемниками, перед ними у вас не должно быть тайн. Заболеете вы, потеряете способность к исследованиям, покинете нас — мало ли что может произойти в нашей неустойчивой жизни! — мы должны уметь пользоваться препаратом и применять его всюду, где нам нужно. Согласны вы на эти условия?

— Согласен, — быстро ответил Ильин.

— Очень хорошо. Тогда пойдем дальше. Вы примете участие в одном небольшом предприятии, целью которого будет увеличение мощи нашего любимого и несчастного отечества. Я имею в виду, конечно, Германию. Если вы покажете себя человеком, преданным нашему делу, мы поручим вам более ответственное дело и снимем с вас все ограничения. Вы станете нашим постоянным сотрудником. Мы сделаем вашу жизнь богатой и сладостной. Вам, человеку, очень много пережившему, необходимо хорошо отдохнуть, чтобы можно было потом наслаждаться всеми прелестями жизни. Согласны вы с этим?

— Согласен, — так же быстро, не раздумывая, ответил он.

— Вот и прекрасно. Приятно иметь дело с умным человеком. Я бы хотел сказать в заключение еще об одном. Наш с вами разговор — это джентльменское соглашение, без бумаг и протоколов, но не менее важное, чем официальные документы. Не знаю, стоит ли вам напоминать об ответственности сторон… Пожалуй, лучше напомнить. Нарушение нашего соглашения означает для вас верную смерть. Вы должны постоянно помнить, что наше дело требует абсолютной тайны и если вы нарушите ее, ничто уже не спасет вас ни в фатерланде, ни в любой другой стране. Итак, если у вас нет вопросов, мы покончим с формальной стороной и будем считать вас, герр Ильин, своим сотрудником.