– Но, – говорит мне рассказчик, – мы же не можем сказать ему прямо. Мы намекаем. Я говорю: «Солженицын? Да, был такой писатель. Где он печатался? Точно сказать не могу».

Оборачиваюсь к одному из своих спутников: «Вы не помните, где печатался Солженицын? Кажется, в каком-то журнале». Он тоже делает озабоченное лицо, морщит лоб: «Да, по-моему, в “Новом мире”».

Поклонник Солженицына явно ждет моего одобрения. Я говорю:

– А почему вы не могли сказать, пусть даже без всякой своей оценки, то, что вы знаете? Что Солженицын печатался в “Новом мире”, что “Иван Денисович” вышел в “Роман-газете” и отдельной книгой, был представлен на Ленинскую премию.

– Ну как же можно?

– Так. Это вам даже ничем не грозило. Вот вы ругаете кого-то, кто выступает с лживой статьей в газете, а сами что делаете? Из ваших слов шофер мог сделать только один вывод: Солженицын никому не известен, даже писатели не знают толком, что он написал и где печатался. Уж лучше б вы вообще ему ничего не говорили.

(Владимир Войнович. Иванькиада, или Рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру)

В первом (зарубежном) издании своей «Иванькиады» имен эти двух своих коллег Войнович (по понятным причинам) не назвал. А сейчас, тридцать лет спустя, переиздавая эту свою старую книгу, уже не счел нужным скрывать их от читателя. Оказалось, что «поклонником Солженицына», побоявшимся сказать таксисту, в каком журнале печатался его любимый автор, была Наташа Ильина. А спутником ее, который отважился совершить этот подвиг, но совершил его, сделав озабоченное лицо и морща лоб, словно не сразу смог вспомнить, – Володя Лакшин.

Это последнее обстоятельство особенно меня изумило. Ведь не было никакой тайны не только в том, что Солженицын печатался в «Новом мире», но даже и в том, что одним из членов редколлегии этого журнала, героически боровшихся за то, чтобы его там печатали, был именно он, Владимир Яковлевич. Что же помешало ему вот так прямо и сказать об этом таксисту? Уж ему-то чего тут было бояться?

То есть как это – чего? А вдруг шофер такси – нарочно подсаженный к ним агент КГБ и невинный вопрос, заданный им пассажирам, когда он узнал, что они писатели, – хорошо спланированная кагэбэшная провокация?

Многочисленным агентам КГБ и в самом деле было тогда поручено выяснять и докладывать о настроениях в писательской среде, вызванных арестом и высылкой Солженицына. На этот счет сохранилось и теперь опубликовано множество документальных тому подтверждений. Так что осторожность, проявленная Ильиной и Лакшиным, быть может, и не была чрезмерной. Им, сотрудникам «Нового мира» (Ильина была там любимым автором), не хотелось «засвечиваться».

Войнович в свое время тоже был любимым автором «Нового мира». Но ему скрывать своих «настроений» было ни к чему: он ведь перешел Рубикон и эти свои настроения давно уже высказывал открыто.

Что касается новых отношений, сложившихся в то время у КГБ с партией, то надо признать, что картина, нарисованная воображением дяди Сандро, при всей своей наивности довольно верно отражала реальность.

Многие громкие события той поры разворачивались точно по намеченной им схеме.

«Человек партии» звонил по телефону исполнителям партийных решений и говорил:

– Андрей Синявский очень плохой человек, не наш человек. Сам в этом признался. Бороду отпустил, в Бога верит. Дайте ему семь лет… А Юлий Даниэль человек тоже опасный, но не такой опасный. Дайте ему пять лет… А Григорий Свирский просто дурак. Пугните его и отпустите, пусть едет в свой Израиль…

В иных случаях «люди КГБ» и «люди партии» не ограничивались телефонными переговорами, а – в соответствии с тем, как это представлялось дяде Сандро, – обменивались письмами, «чтобы документ был». Тут дядя Сандро тоже как в воду глядел.

Сейчас все эти документы давно уже рассекречены и опубликованы.

Вот – для наглядности – один из них:

...

ЗАПИСКА

КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

И ПРОКУРАТУРЫ СССР

Сов. секр.

ОСОБАЯ ПАПКАЦК КПСС

Анализируя материалы в отношении Солженицына, а также его произведения, нельзя не прийти к выводу, что мы имеем дело с политическим противником Советского государственного и общественного строя. <…>

Взвесив все эти обстоятельства, считали бы целесообразным решить вопрос о выдворении Солженицына из пределов Советского государства. <…>

Представляется три возможных варианта:

– при выезде Солженицына в Швецию за получением Нобелевской премии аннулировать визу и запретить ему возвращаться в Советский Союз;

– не препятствовать возможному решению Солженицына к самостоятельному выезду за границу;

– издать Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении Солженицына гражданства СССР и принудительном выдворении его за пределы Союза ССР.

Просим рассмотреть.Андропов, Руденко(Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. М., 1994)

Солженицын – это, конечно, случай особый, можно даже сказать – исключительный, уникальный. Но точно такое же письмо тот же Андропов направил Л.И. Брежневу, в котором испрашивал согласие генерального секретаря ЦК на свой вариант решения судьбы уже упоминавшегося мною Григория Свирского, подробно излагал все факты и обстоятельства его антисоветской деятельности и в заключение предлагал позволить ему выехать с семьей на постоянное место жительства в Израиль.

Вред, который нанесла государству эта антисоветская деятельность Свирского, как следовало из того письма, был ничтожно мал. Да и сама фигура Свирского была, мягко говоря, не такой уж значительной. Но вот даже и его судьбу глава КГБ не посмел решать самочинно, испросил согласия главы партии и государства.

Такой у них был порядок.Но порядок этот распространялся лишь на официальные, как бы юридически обоснованные способы решения каждой такой время от времени возникающей проблемы, и это отнюдь не означало, что они отказались от других, неофициальных, вполне бандитских.

В мае 1975 года два не очень чиновных,

но и отнюдь не рядовых сотрудника КГБ уговорили Войновича встретиться с ними в одном из номеров гостиницы «Метрополь» для приватной беседы. Как вскоре выяснилось, беседа эта была лишь поводом для встречи, а истинная цель «людей из КГБ» состояла в том, чтобы отравить зарвавшегося диссидента. Не в каком-нибудь там иносказательном, а в самом прямом, буквальном смысле этого слова.

Примерно в то же время (чуть позже) два других бандита из того же ведомства проломили череп моему приятелю и соседу Константину Богатырёву. Случилось это на лестничной площадке Костиного подъезда, прямо перед дверью его квартиры. Удар бутылкой по голове был нанесен профессионалом, и Костя выжил только потому, что у него было не совсем обычное строение черепа. Врачам больницы, куда его отвезли, откровенно дали понять, что если удар этот начисто отбил у него память – ладно уж, пусть живет. Но если кое-что о происшедшем он все-таки сможет припомнить, тогда уж лучше им не стоит особенно усердно бороться за его жизнь. Вняли врачи этому совету или Костю и без того уже невозможно было спасти, но из больницы живым он уже не вышел.

Тут, как вы понимаете, схема дяди Сандро уже не работает.

Никакой «человек из партии», будь это даже сам генеральный секретарь, не мог позвонить по телефону в КГБ и распорядиться: Войновича отравить, а Богатырёву ударом бутылкой по голове размозжить черепную коробку. Ну а уж о том, чтобы дать такое указание в письменном виде, сохранив такой документ – хотя бы даже под грифом «совершенно секретно» и «особая папка», – и вовсе не могло быть и речи.

Но какая-то негласная санкция на операции такого рода, наверно, все-таки была дана. Во всяком случае, это входило в условия их профессии, и тот же дядя Сандро прекрасно это понимал. Потому и сказал племяннику: «Ты прав, КГБ надо бояться».