Даже на самой "фирме" появились теперь коммунисты. Аппельтофту трудно согласиться с мыслью, что этот Хамильтон, между прочим, выходец из высшего класса, – коммунист или по крайней мере был им. Итак, сейчас носки с дырками выбрасывают, а на "фирме" работают коммунисты.

Он опять подумал о дочери, ему стало еще тоскливее на душе, он даже пролил оставшееся вино. Он беспокойно покосился на жену, но та была поглощена фильмом. Для меланхолии была особая причина, тут все дело в его собственной дочери.

Документы о Понти он не стал брать с собой. И так хватало: не очень уж много времени оставалось гулять на свободе этим четверым из Хэгерстена, вот о ком надо изучать материалы. А их было маловато.

Главное, конечно же, разобраться с Аннелис Рюден. Она – связующее звено между Фолькессоном и другими пропалестинскими активистами. Ее надо бы прихватить для спокойного разговора, вместо того чтобы решаться на то, что должно было случиться.

Ей всего двадцать три года. Она, наверное, вступила в пропалестинскую группу два года назад, когда встретилась с Нильсом Густавом Сундом, который был на четыре года старше ее и к тому же как-то связан с Ближним Востоком. А она там и не бывала. Училась в гимназии и готовилась к уходу за больными. До этого она посещала школу медицинских сестер, но бросила ее и год работала у своей матери в магазине швейных принадлежностей на Сибиллагатан.

Двумя этажами выше ее жила Петра Хернберг двадцати шести лет, и именно она была причиной меланхолии Аппельтофта: она работала провизором в аптеке "Эльген" на перекрестке Энгельбрехтсгатан и Карлавэген. Хернберг уже два года является членом правления пропалестинской группы в Стокгольме; но самое сложное состояло в том, что она целый год "по непонятным причинам" жила в Бейруте. Раньше она состояла в молодежном движении КМ при ЛПК[35], но вышла из него и теперь симпатизировала, вероятно, какой-нибудь экстремистской группе, обозначаемой этой аббревиатурой.

Ее жених, или, можно сказать, ее муж, поскольку такого рода молодежь просто сходится, вместо того чтобы выходить замуж или жениться, был в группе самым интересным. Его звали Андерс Хедлюнд, и был ему тридцать один год, он ветеран пропалестинского движения, три месяца жил в Бейруте одновременно с Петрой Хернберг – может быть, там-то они и встретились, думал Аппельтофт, – и он тоже был там "по непонятным причинам". Кроме того, он принимал участие в некоем террористическом семинаре в Западной Германии, тайно оплаченном ливийским государством. Потом два месяца – в столице Ливии Триполи, и опять "по непонятным причинам". Резюме: он единственный из четверых, кто мог быть непосредственно связан с террористическими акциями. Но и здесь большой вопрос, ведь его жена (или сожительница) целый год находилась в Бейруте.

Существовала также возможность, что Аннелис Рюден как-то узнала, что затевал Андерс Хедлюнд, и анонимно хотела предупредить Акселя Фолькессона об этом.

Но сейчас, когда ее собираются схватить вместе с остальными, не станет ли она помогать своим "товарищам", не подумает ли, что если будет болтать при таких обстоятельствах, то куда это ее заведет?

Лучше, гораздо лучше было бы просто переговорить с ней. Но Нэслюнд – идиот. Печально, что такой сложной работой, какую проводит его "фирма", руководит идиот. Но так оно и есть. И с этим ничего не поделаешь.

Аппельтофту не было резона скрывать от себя, что ему хочется вернуться во времена, когда он был обычным полицейским. Но было уже поздно.

Было три минуты четвертого. На улице все еще черным-черно, но дождь прекратился. Карл посмотрел в окно и увидел только отблеск света уличного фонаря на углу. Дом напротив уже два с половиной часа как погрузился во мрак. Последнее окно погасло в квартире на четвертом этаже, именно оно и должно было зажечься первым.

В комнате кроме полицейских находился еще восторженный пенсионер в домашнем халате. Он обещал вести себя тихо, как мышь, и его никак нельзя было выгнать, поскольку квартира принадлежала ему.

Арнольд Юнгдаль услышал треск радиосообщения: захват в Упсале произойдет в назначенное время, кодом это звучало так: "Эбба Грен готова к отъезду по расписанию".

– Мне не нравится все это, так и знай, – прошептал Юнгдаль в темноте.

Карл не ответил. Юнгдаль был шефом всей операции, а Карл чувствовал себя скорее наблюдателем. Многого во всем этом он не понимал, поэтому лучше всего было молчать.

– Во всяком случае, обошлись без слезоточивого газа, – пробурчал Юнгдаль и потянулся к своему, переговорному устройству. – Ты знаешь, Нэслюнд хотел, чтобы мы сначала пустили слезоточивый газ, а? Я имею в виду, что если бы ваши террористы натянули противогазы и схватились за оружие, то все решилось бы само собой. Так, уж точно, лучше, поверь мне.

– Верю, – ответил Карл.

– Первому отделению начать "Эбба Грен", – сказал Юнгдаль в радиопередатчик. Потом наступила тишина – минута длиной в целую вечность.

Микроавтобус марки "Додж" заворчал перед воротами дома напротив, остановился и погасил фары. Пять фигур, напоминавших водолазов, вылезли через заднюю дверь и направились к воротам. Послышался легкий скрежет. Карл не верил своим глазам.

Вскоре суета перед воротами закончилась, пять "водолазов" вошли внутрь, и опять минута тишины длиной в вечность.

– Первая группа на месте, – прошипело в приемнике.

– Начать второму подразделению, – сказал Юнгдаль в передатчик.

Повторилась примерно та же процедура.

Когда вторая группа захвата отрапортовала, что она на месте, Юнгдаль отдал последний приказ. Через пять секунд черно-белые полицейские машины завыли включенными сиренами и, светя сигнальными голубыми огнями, понеслись вниз по улице.

Последующие сцены Карл Хамильтон не забудет никогда.

Аннелис Рюден спала чутко, накануне она перекурила.

Весь вечер они просидели на собрании, потом пили вино и никак не могли придумать, что же им делать. После убийства полицейского антиарабская пропаганда достигла апогея. Активисты тщетно пытались дозвониться в газеты, на радио и телевидение; сочинили несколько передач, которые, вероятно, никто не услышит.

Она не понимала, что ее разбудило. Но ей надолго запомнилось, что когда она приподнялась и попыталась сесть, то услышала грохот и треск двумя этажами выше (первая группа захвата в щепки разносила дверь у приятелей).

Она понимала, что свет зажжен, но ей казалось, что это сон, причем абсолютно невероятный: зеленые монстры в больших круглых стальных шлемах с узкой щелью для глаз окружили двухспальную кровать и направили свои автоматы прямо на нее.

– ПОЛИЦИЯ! НЕ ДВИГАТЬСЯ, ЛЕЖАТЬ И НЕ ДВИГАТЬСЯ! – ревел ближайший монстр, а в следующее мгновение еще двое набросились на нее и на Ниссе, тот как раз пробовал подняться, вдавили их в постель, вывернули руки за спину и защелкнули наручники.

Через пять секунд ее – голую, спиной вперед, закованную в наручники – поволокли через входную дверь, а там ее схватили новые руки и потащили вниз по лестнице.

Карл наблюдал весь этот "спектакль" с другой стороны улицы.

Четыре-пять полицейских машин подъехали с завывающими сиренами, а за ними последовали две "скорые" и несколько обычных. Выпрыгнули санитары, открыли задние двери "скорых", потом заняли оборону вдоль стены на другой стороне улицы. Непонятно зачем, но все делали одно и то же. Потом послышались ругань и отчаянные крики, громкие команды уже из дома, и в этот момент вся улица осветилась сильным светом.

– Зачем, черт возьми?.. – удивился Карл.

– Свет для телевидения, иначе не получится изображения, – процедил Юнгдаль, едва разжимая губы.

Первой из дома вытащили голую, кричащую и, казалось, очень маленькую девочку. Она была в истерике и тщетно отбивалась от четырех полицейских, не защищенных спецснаряжением. Они втолкнули ее в ближайшую полицейскую машину, потом туда впрыгнули двое полицейских и завернули ее в одеяло. Мотор заурчал, завыли сирены, и тогда из дома выпустили следующего. Он тоже был голым, но не сопротивлялся.