Писатель засмеялся, в свою очередь прикуривая от свечи.

— Да, вы правы, большой интерес. Настолько большой, что Конгресс легко забыл о нем. Сигары и кофе, который мы только что пили, — вот и все, что мне осталось от дома «Родриго Хорталес и Компания», филиал которого я открыл даже здесь.

Действительно, в 1776 году, как и финансист Лере де Шомон (но последний с помощью своего собственного достояния), Бомарше, чтобы скрыть помощь, оказываемую Францией повстанцам Америки, открыл торговый дом с капиталом в миллион ливров. Деньги дал король. Бомарше должен был снабжать американскую армию оружием, боеприпасами и обмундированием. Друг грандиозного, он с головой ушел в это дело, ожидая, правда, и для себя от него немалую выгоду. Несколько судов, среди которых одно — «Гордый Родриго» — принадлежало Бомарше, привезли в Америку пушки, мортиры, снаряды, ружья. Пришла победа, и молодые Соединенные Штаты на радостях забыли о помощи, оказанной им французскими друзьями. Дом «Родриго Хорталес» был вынужден закрыться, а хозяин его так и не окупил свои затраты.

Удобно раскинувшись в кресле, Бомарше внимательно следил, как вместе с голубыми кольцами дыма улетают его золотые мечты.

Молчание затянулось, и Тереза встала.

— Мне кажется, пора проводить наших гостей в их комнаты. После всего пережитого они нуждаются в отдыхе.

— У вас здесь так хорошо, что я не чувствую никакой усталости. Понго, надеюсь, тоже, — уверил ее Турнемин, взглянув на индейца, который молча курил свою сигару.

— Тогда я вас покину, шевалье, — сказала Тереза, протягивая руку молодому человеку. — Уж я-то точно устала. Увидимся завтра.

— Да, но завтра его не надо называть шевалье, — предупредил Бомарше, внезапно возвращаясь к действительности. — Не забывайте, что вы умерли, мой бедный друг, и мы должны придумать вам новое лицо. У вас есть какое-нибудь предложение?

— Да, я думал… принять свое старое имя, которое носил до того, как отец признал меня… Почему бы мне снова не стать Жилем Гоэло, плебеем?

— Не будьте наивным, это совершенно невозможно. Не забывайте, что граф Прованский прекрасно осведомлен о вашем прошлом и шпионы его не дремлют… Нет, надо изменить не только ваше имя, но и внешность, и образ жизни. Вы должны стать совсем другим человеком, и, верьте мне, это будет нелегко. Настоящее перевоплощение, как настоящий театр, — это большое искусство, оно требует и силы и времени…

— Но как раз времени у меня и нет! Я не могу долго злоупотреблять вашим гостеприимством, и потом, жизнь моей жены в опасности, и я должен…

— Завтра же вырвать ее из рук графа Прованского? Сожалею, но это невозможно. У меня приказ короля, в котором сказано, что вы должны скрываться у меня до тех пор, пока я не сочту возможным предоставить вам свободу.

— Пьер-Огюстен прав, вас легко узнать. Вы такой красивый, — добавила она с наивной откровенностью, которая заставила обоих мужчин улыбнуться, и разрядила атмосферу.

— Вы блондин с бронзовой кожей, — продолжал Бомарше, — почему бы вам не стать испанцем?..

— Только Испании здесь не хватало! — воскликнула Тереза. — Почему бы тогда не швейцарцем? Это ему больше подходит…

— Но, ради Бога, чем тебе не нравится Испания?!

— Утро вечера мудренее, — вдруг изрек Понго, который за весь вечер не сказал и слова, а открывал рот только, чтобы воздать должное угощению Терезы.

— Вот она истина! — воскликнул Бомарше, потягиваясь, словно огромный кот. — Да здравствует древняя индейская мудрость! А насчет предложения Терезы, — добавил он, — должен сказать, что оно, к сожалению, не подходит. Всем известно, что ее соотечественники «великие» мореплаватели и, если один из них станет прогуливаться по городу в сопровождении ирокезского вождя… Нет, мы должны придумать что-то другое… А теперь идем спать!

Гости попрощались с хозяйкой, а Бомарше взял лампу и сам проводил их до дверей комнат, расположенных этажом выше.

— Хочу вас предупредить, — сказал Пьер-Огюстен, поднимаясь по лестнице, — я полагаюсь на своих слуг, но на всякий случай вам будет прислуживать негр Жан-Батист, это он помогал нам сегодня ночью, ему я полностью доверяю. В течение нескольких дней вам не стоит выходить из дома, воздухом дышать лучше ночью в саду.

Вы скажетесь больным до тех пор, пока не утихнут разговоры о вашей трагической кончине. Верьте мне, долго это не продлится. Трагедии случаются часто, а интерес публики быстротечен. Вот о мосье я этого бы не сказал. С ним надо ухо держать востро.

— Я во всем полагаюсь на вас. Но не скрою, длительное заточение меня не устраивает, я должен как можно скорее выйти отсюда!

— Я знаю. И мне любовь знакома. Знайте и вы, что можете полностью мне довериться. Вы здесь у себя дома, располагайтесь и спокойно спите.

Жиль протянул руку, и Пьер-Огюстен с готовностью пожал ее.

— Спасибо, — сказал молодой человек. — Спасибо за все. Я этого никогда не забуду.

И он закрыл дверь, а его хозяин стал спускаться по лестнице, напевая песенку Керубино, ее знал наизусть весь Париж:

Вот так Турнемин и Понго оказались у Фигаро…

В эту ночь Тереза де Виллермолаз не ложилась. Пока ее гости спали, убаюканные безопасностью и вновь обретенной свободой, Тереза отправилась к заутрене в монастырь Дочерей Креста, находившийся рядом с Бастилией. Она знала, что ранние богомольны — лучший источник информации, и ее ожидания оказались не напрасными. Со времени ареста кардинала де Рогана узники Бастилии вызывали в парижанах жгучее любопытство, но больше всех интересовались делом о колье королевы жители улицы Сен-Антуан.

Лишь только раздались завершающие слова мессы, прихожане тут же принялись обсуждать ночное происшествие.

— Вы слышали колокол?

— Конечно! Он нас разбудил! А вы не знаете, что там произошло?

— Говорят, один из тех несчастных, кого австрияки держат в Бастилии, выбросился из окна башни.

— Нет, говорят, это побег. Мой мальчишка, выходя из пекарни, слышал, будто один узник пытался бежать, а стража его застрелила.

— Верно одно: стреляли, и не один раз. Это-то мне показалось подозрительным — может быть, узник был нежелательным свидетелем, и его убили, потому что он слишком много знал?

Фантазия прихожан разыгралась, Терезе рассказали о шпионе, который должен был отравить кардинала, но, разоблаченный стражей, был застрелен и брошен в ров, и о том, что сам кардинал пытался бежать, но его вовремя схватили. Слухов было много, но никто не рассказывал о четырех всадниках, с быстротой молнии пересекших площадь и скрывшихся как раз в тот момент, когда в крепости ударил колокол.

Немного успокоенная, молодая женщина пошла домой; религия не имела для нее большого значения: у Терезы был свой бог, совершенно земной, и она ему преданно служила.

Именно во имя этого псевдосупружеского бога она взяла с Турнемина слово не выходить из дома до тех пор, пока Пьер-Огюстен сам не откроет ему дверь.

— Будьте уверены, он не задержит вас слишком долго. Он прекрасно информирован и отпустит вас, как только это станет для вас безопасно. А до тех пор глупо испортить то, что так хорошо началось. Помните о шпионах графа Прованского!

— Не только глупо, но и нелепо и даже преступно было бы так отплатить ему и вам за гостеприимство. Не беспокойтесь, я даю слово.

Обещание далось Турнемину с большим трудом, он сгорал от нетерпения отомстить своему врагу принцу и освободить Жюдит. Но среди многочисленных недостатков нашего героя не было неблагодарности, он знал, какая опасность грозит и Бомарше, и его близким, если только мосье узнает, что Турнемин жив.

Волей-неволей, но Жиль подчинился, и так начался новый период его жизни, когда радость и покой дня сменялся кошмаром ночи. Тень Жюдит преследовала его во сне: то он видел ее плачущей и бьющейся в руках демонов с лицами графа и его астролога, то, наоборот, ему казалось, что Жюдит снова с ним: она обвивала его своими волосами, он чувствовал ее нежную кожу, ощущал биение ее сердца под своими губами, видел, как она открывается навстречу его ласкам… И снова огромные ручищи отнимали у него жену, страшные пальцы, как огромные слизняки, извивались по ее груди, животу, терзали ее шелковое тело и бросали ее в бесконечную пропасть, и она падала, падала, падала…