Молодой человек прежде всего повел Турнемина к алтарю, перед которым все преклонили колени, и только после этого они устремились в глухую темноту внутренней части храма.

— Могилы находятся слева, — прошептал Пьер, — в той стороне, которая ближе к монастырю.

Действительно, сноп света вырвал из темноты глубокую нишу с множеством плит, явно очень древних, несколько могил поновее и, наконец, прекрасный монумент, стоявший возле стены.

— Смотрите, — сказал Пьер, — вот могила Рауля де Турнемина.

Но Жиль уже и сам ее узнал. Монумент, мощный и величественный, потрясал воображение: десяток статуй совершенной красоты поддерживали надгробную плиту, на которой лежал усопший барон. Рауль де Турнемин, в латах, со скрещенными на груди руками, встречал вечность в глубоком покое. Два коленопреклоненных ангела украшали изголовье, где на подушке покоилась его голова, у ног на его гербе спала собака, а рядом с рыцарским мечом художник поместил большой каменный шлем, украшенный лавровым венком. У последнего из Турнеминов сильно забилось сердце.

— Замечательное произведение искусства, правда? — шепотом спросил Пьер, ставя фонарь на угол могилы. — Наверное, только у бретонских герцогов есть такие красивые надгробия.

— Надеюсь, что они за них лучше расплачивались, — пробормотал Жиль, с жалостью вспоминая прекрасного художника, создавшего это великолепие. — Теперь за дело. Пусть будет восстановлена справедливость, и человек, до такой степени бессердечный, навсегда лишится своих сокровищ!

Посвети мне, — сказал он Понго.

Его руки стали ощупывать листки венка, и, хотя волнение Жиля все возрастало, пальцы его не дрожали. Удастся ли найти подвижный листок?

Сколько времени прошло с момента погребения Рауля де Турнемина, от сырости камень мог заклинить, внутренний механизм испортиться…

Своими сильными пальцами Жиль толкал, тянул и раскачивал каждый листок. Несмотря на холод, царивший в церкви, по спине Турнемина текли струйки пота.

— Если невозможно открыть, — выдохнул Понго, — я поискать, чем разбить этот шлем.

— Нельзя, это осквернение могилы… Я должен найти, обязательно найти…

Естественно, секретный механизм был скрыт в самом последнем листке, он находился в задней части шлема, слева от узла ленты, обвивавшей венок. Он открылся, словно крышка табакерки, легко и естественно, как будто был изготовлен только вчера. Послышался тройной вздох облегчения.

Тогда шевалье снял с шеи шнурок с бронзовым листком, быстро перекрестился и опустил его в открытую полость. Затем нажал сверху…

В толще камней послышался легкий щелчок.

— О… забрало! — воскликнул Пьер. — Глядите, оно поднимается!

— Собака тоже, — прошептал Понго.

Медленно, словно нехотя, чеканное забрало шлема поднималось под действием скрытой пружины и так же медленно открывался корпус левретки. Жиль поднял фонарь и задохнулся…

Шлем был полон жемчуга и неоправленных драгоценных камней: рубины, изумруды, сапфиры переливались в тусклом свете фонаря всеми цветами радуги. В корпусе собаки лежали ювелирные украшения: на бархате, которым была выложена внутренняя полость собаки, сверкали браслеты, колье, кольца, кулоны, но даже их красота не могла затмить кровавого сияния огромных рубинов Цезаря Борджии…

Онемев от восхищения, смотрели Пьер и Понго, как пальцы шевалье заставляли камни играть и переливаться, будили их после многовековой спячки.

— Друзья мои, — сказал Жиль спокойно, — теперь мы богаты.

— Теперь вы богаты, — поправил его Пьер. — У нас нет никаких прав на эти сокровища.

— За исключением права преданности, права благородной души. Мы все это заберем, Пьер, и поделим.

Но молодой человек покачал головой.

— Нет, господин шевалье. Я не знаю, что делать с богатством. Выкупите Лаюнондэ и поставьте меня управляющим, с этим я согласен, ибо тогда я и мои родные сможем с достоинством жить на земле, на которой с незапамятных времен жили наши предки, больше мне ничего не надо!

Жиль притянул к себе молодого человека и крепко обнял его.

— Тебе нечего бояться ни за себя, ни за своих родных. Клянусь спасением своей души, я сделаю вас счастливыми. Твоя мать будет жить в достатке, а сестра получит… получит… — Он внезапно умолк. Слово «приданое» никак не хотело слетать с уст Турнемина, за этим словом вставал неопределенный силуэт будущего мужа…

— Поспешим, — прошептал Жиль смущенно. — Пора возвращаться.

Понго, как известно, был человеком предусмотрительным, он не забыл прихватить большой полотняный мешок. Втроем они быстро набили его сокровищами, крепко завязали, и индеец закинул его себе на плечи.

— Нам возвращаться, — сказал он с улыбкой. — Обратная дорога тоже трудна…

Прежде чем покинуть церковь. Жиль вновь преклонил колени перед алтарем, в жаркой молитве прося Господа защитить его и всех тех, кто воспользуется найденными сокровищами, от мести прежнего их владельца.

Через некоторое время монастырь Сен-Обин вновь погрузился в тишину и мрак, а трое всадников, по-прежнему под дождем, спешили в Лаюнондэ. Об их посещении напоминали лишь мокрые следы, оставшиеся на каменных плитах пола церкви, но и они вряд ли бы взволновали монахов.

Не сами ли они оставили дверь открытой, чтобы любой прохожий мог найти убежище в храме?

—Это для ваших бедняков, для пленников, которых вы выкупаете, для девушек, которым вы даете приданое, короче, для всех тех, ради кого вы лишаете себя самого необходимого…

Не скрывая изумления, глядел аббат де Талюэ то на своего крестника, то на увесистый мешок с золотом, то снова на крестника…

— Где ты это взял? Ты что, нашел Эльдорадо или…

— Или заключил сделку с дьяволом? — смеясь, продолжил за него Турнемин, тогда как старый ректор, шокированный словами Жиля, быстро перекрестился. — Нет, сударь, я ничего такого не делал. Я просто нашел сокровище Турнеминов.

Радостный огонек зажегся в синих глазах аббата, поблекших от усталости и лишений.

— Сокровище Рауля, которое мой кузен де Ренн безуспешно ищет вот уже несколько лет, впрочем, как и многие другие до него?

— Именно его я и нашел. Мне просто повезло.

— Не то слово! Я потрясен! Подумать только, всего несколько часов тому назад я служил мессу за упокой твоей души, и что же?.. Вот ты стоишь передо мной — живой, здоровый, более крепкий, чем раньше… Разве это не чудо? Но зачем ты заставил меня плакать, поверить в твою смерть?

Если бы ты знал, если бы ты только знал, сколько горя принесла мне твоя мнимая гибель!

Взволнованный старческим голосом, в котором дрожало воспоминание пролитых слез. Жиль опустился на колени возле скромного плетеного кресла, взял руку господина де Талюэ и поцеловал ее с безграничным почтением.

— Так приказал король, мой дорогой крестный… Но я прошу от всего сердца у вас прощения.

— Не объясняй ничего и не проси прощения, раз этого хотел король, значит, того же хотел и Бог. Но встань, пожалуйста, и сядь на тот стул у стены. Ты такой высокий, что даже когда стоишь на коленях, оказываешься выше меня. Мне приходится высоко поднимать голову, чтобы заглянуть тебе в лицо…

Жиль повиновался, взял стул и поставил его возле камина, в котором тлела охапка хвороста — слишком слабая защита от холода в такое морозное утро. Потом он переложил тяжелый мешок с золотом с колен маленького священника на его рабочий стол. Взгляд Жиля невольно скользнул по книжным полкам, висевшим рядом со столом. Книги были единственным богатством аббата де Талюэ, и Жиль не раз находил в его библиотеке нужные тома. Но теперь на полках почти не осталось книг, исчез Вольтер, которого Талюэ читал тайком, исчезло «Жизнеописание Великих мореплавателей», переплетенное в мягкую кожу с гербом де Талюэ на обложке. Осталось лишь несколько молитвенников. Евангелие и потрепанный требник.

— Где же ваши книги? — спросил Жиль, заранее зная, какой будет ответ.

Аббат посмотрел на крестника с доброй улыбкой.