Дон накрыл пальцы своего старого товарища ладонью. Он задушевно сказал:

— Давай-ка выздоравливай скорее, и махнем мы с тобой вдвоем в Италию, на родину, в деревню. Сразимся в шары под окнами кабачка, как делали отцы наши и деды.

Умирающий качнул головой. Он подал знак, чтобы все отошли от постели, и крепко вцепился в рукав дона костистой клешней. Он силился что-то сказать. Дон Корлеоне, опустив голову, придвинул стул и сел рядом. Дженко Аббандандо лопотал что-то бессвязное об их детстве… Вдруг черные, точно угли, глаза его воровато блеснули. Он перешел на шепот. Дон придвинулся еще ближе. Он покачал головой, и те, кто стоял в палате, остолбенели: по лицу дона Корлеоне текли слезы. Прерывистый шепот стал громче, заполнил собою палату.

В мучительном, нечеловеческом усилии Аббандандо ухитрился оторвать голову от подушки и, блуждая невидящим взглядом, наставил на дона костлявый палец.

— Крестный, — смятенно позвал он. — Крестный отец, молю тебя, спаси меня от смерти. Мои кости были одеты плотью — теперь она сгорает, я слышу, как черви точат мой мозг. Исцели меня, Крестный отец, ты все можешь, осуши слезы моей несчастной жены. В Корлеоне мы с тобою играли детьми, так неужели ты дашь мне умереть в этот час, когда я страшусь, что мне уготован ад за мои прегрешения?

Дон молчал. Аббандандо прибавил:

— Сегодня день свадьбы твоей дочери, ты не можешь мне отказать.

Дон заговорил, размеренно, веско, чтобы каждое слово дошло до цели сквозь кощунственный и бредовый туман.

— Мой старый друг, — сказал он, — это не в моей власти. Будь я всесилен — поверь, я явил бы больше милосердия, чем господь. Но ты не бойся смерти — не бойся, что попадешь в ад. Каждое утро и каждый вечер в церкви будут служить молебен за упокой твоей души. За тебя будут молиться жена и дети. Как решится бог покарать тебя, когда к нему со всех сторон будут лететь мольбы о прощении?

Вороватое выражение на костистом лице проступило ясней, губы умирающего тронула циничная усмешка.

— А, так вы с ним договорились?

Ответ прозвучал жестко, холодно:

— Ты богохульствуешь. Смирись.

Аббандандо откинулся на подушки. Лихорадочный блеск надежды в его глазах померк. В палату вошла сестра и буднично, привычно принялась выставлять посетителей за дверь. Дон поднялся, но Аббандандо протянул к нему руку.

— Останься, Крестный отец, — сказал он. — Побудь со мной, помоги мне встретить смерть. Вдруг старушка увидит, что подле меня сидишь ты, струхнет, да и отвяжется. А не то замолвишь за меня словцо, нажмешь на нужные пружины. А? — Умирающий подмигнул, теперь он определенно валял дурака, подшучивая над доном. — Как-никак вы с ней в кровном родстве. — И, словно бы испугавшись, что дон может обидеться, схватил его за руку. — Останься, дай мне руку. Мы оставим с носом старую блудню, как столько раз оставляли других. Крестный, не отступайся от меня.

Дон подал знак, чтобы их оставили вдвоем. Все вышли. Дон Корлеоне взял в свои широкие ладони иссохшую руку Дженко Аббандандо. Ласково, твердо он говорил старому другу слова утешения, дожидаясь пришествия смерти. Как будто он и впрямь был властен вырвать жизнь Дженко Аббандандо из лап этого самого коварного и подлого из всех врагов человеческих.

Для Конни Корлеоне день свадьбы завершился благополучно. Карло Рицци выполнил свои супружеские обязанности исправно и со знанием дела, чему немало способствовал интерес к содержимому женина кошеля с подношениями стоимостью свыше двадцати тысяч долларов. Между тем молодая проявила куда больше готовности расстаться с девичеством, нежели с сумкой. Ради обладания этой последней новобрачному пришлось поставить Конни синяк под глазом.

Люси Манчини вернулась домой и ждала, когда ей позвонит Санни, — конечно же, он поспешит назначить ей свиданье. Кончилось тем, что она позвонила сама, ответил женский голос, и она повесила трубку. Откуда ей было знать, что в те роковые полчаса, когда они с Санни уединились, о них уже судили и рядили, и уже расползся слушок, что Санни сыскал себе новую жертву. «Употребил» подружку родной сестры.

Америго Бонасере привиделся той ночью страшный сон. Ему приснилось, будто дон Корлеоне в спецодежде и форменной фуражке, в больших рабочих рукавицах сгружает к дверям его похоронного бюро изрешеченные пулями трупы, покрикивая: «Запомни, Америго, никому ни слова, да чтоб похоронить без промедления!» Он стонал и ворочался так долго, что жене пришлось растолкать его.

— И что за человек, прости господи, — ворчала она недовольно. — Только после свадьбы кошмарами мается…

Кей Адамс отвозили в нью-йоркскую гостиницу Поли Гатто и Клеменца.

Машину — шикарную, большую — вел Гатто. Клеменца поместился на заднем сиденье, а Кей усадили на переднее, рядом с водителем. Обнаружилось, что оба ее провожатых — невероятно колоритные фигуры. Объяснялись они на бруклинском жаргоне, существующем не столько в жизни, сколько на киноэкране, и вели себя по отношению к ней с подчеркнутой галантностью. Покуда катили в город, Кей непринужденно болтала то с тем, то с другим и диву давалась, как уважительно, с какой неподдельной приязнью они отзываются о Майкле. Зачем же ему понадобилось вселять в нее убеждение, будто он посторонний, чужак в мире своего отца? А вот Клеменца уверяет ее своим одышливым горловым тенорком, будто «сам» считает Майкла самым удачным из своих сыновей и определенно рассчитывает, что после него не кто иной, как Майкл, возглавит семейное дело.

— И что же это за дело? — с невинным видом спросила Кей.

Поли Гатто бросил быстрый взгляд в ее сторону и резко крутанул баранку. Клеменца с заднего сиденья отозвался удивленным голосом:

— Как, разве Майк вам не говорил? Мистер Корлеоне — самый крупный в Америке поставщик оливкового масла из Италии. Теперь война позади, дела пойдут, только держись. Башковитый парень вроде Майка очень даже пригодится.

Когда подъехали к гостинице, Клеменца пожелал непременно проводить ее до столика портье. Она попробовала воспротивиться, и он с подкупающей простотой объяснил:

— Хозяин велел довести вас до самых дверей в целости и сохранности. Я обязан.

Она получила ключ от номера; Клеменца довел ее до лифта, подождал, пока она в него сядет. Кей с улыбкой помахала ему на прощанье и приятно удивилась, когда он ответил ей теплой улыбкой. Хорошо, что она не видела, как он опять подошел к портье и спросил:

— Под каким именем она у вас записана?

Портье смерил Клеменцу холодным взглядом. Клеменца щелчком отправил на ту сторону стола зеленый бумажный шарик, который катал в ладонях, — и портье, ловко поймав его, мгновенно ответил:

— Мистер Майкл Корлеоне с супругой.

В машине Поли Гатто сказал:

— Ничего девочка.

Клеменца проворчал:

— Девочка! С Майком путается. — «Если только уже не женаты честь по чести», — прибавил он мысленно. — Ты утречком заезжай за мной пораньше. У Хейгена к нам поручение, надо браться безотлагательно.

Вышло так, что лишь в воскресенье поздно вечером Том Хейген наконец простился с женой и поехал в аэропорт. С бумажкой, дающей право приобретать вне очереди бронированные билеты (знак благодарности от одного из штабных генералов Пентагона), он без труда сел на первый же самолет, вылетающий в Лос-Анджелес.

За плечами был трудный день, но он принес Тому Хейгену удачу. В три часа ночи умер Дженко Аббандандо, и дон Корлеоне, возвратясь из больницы, сообщил, что официально назначает Хейгена своим новым советником, consigliori. Это, помимо всего прочего, означало, что отныне Хейген богат, — о том, как он отныне могуществен, говорить не приходилось.

Дон нарушил давний и уважаемый обычай. Испокон веку повелось, что только чистокровный сицилиец мог стать consigliori, и то обстоятельство, что Хейген вырос и воспитывался в семье дона, ничего тут не меняло. Тут кровь решала дело. Лишь коренному сицилийцу, с молоком матери всосавшему требования omerta, закона о молчании, круговой поруки, можно было вверить должность советника, ключевую позицию в империи любого дона.