— Да, — сказал Хейген.

— Ясно, — сказал Майкл. — Значит, я должен его убить.

Майкл Корлеоне стоял на Бродвее возле ресторана Джека Демпси и ждал. Он взглянул на часы. Без пяти восемь. Похоже, Солоццо будет точен до минуты. А он-то спешил явиться загодя. Уже пятнадцать минут как дожидается.

Всю дорогу от Лонг-Бич до города он старался не вспоминать о том, что сказал Хейгену. Потому что если он в самом деле верит тому, что говорил, то его жизни отныне бесповоротно задан один-единственный курс. Хоть, впрочем, может ли быть иначе после того, что произойдет нынче вечером? А можно и проститься с жизнью нынче вечером, если не выкинуть из головы всю эту муть, со злостью оборвал себя Майкл. О деле нужно думать. Солоццо тебе не простачок, Макклоски — тоже очень опасный противник. Сильнее заболела челюсть — и хорошо, боль не даст ему расслабиться.

На Бродвее было не слишком людно — холод, да и час неподходящий, хотя до начала вечерних спектаклей оставалось недолго. Майкл встрепенулся: у тротуара остановилась большая черная машина, водитель перегнулся через сиденье, открыл переднюю дверцу.

— Садись, Майк.

Смоляной гладкий зачес, рубашка с отложным воротником — Майкл видел этого мальчишку впервые, но он послушался. Сзади сидели капитан Макклоски и Солоццо.

Из-за спинки сиденья протянулась вперед рука Солоццо, Майкл пожал ее. Рука была твердая, теплая, сухая. Солоццо сказал:

— Рад, что ты пришел, Майк. Надеюсь, мы с тобой сговоримся. Страшное дело — совсем не так повернулось, как я рассчитывал. Нехорошо получилось, никому это не нужно.

Майкл Корлеоне ровно произнес:

— Да, надеюсь, мы с вами найдем общий язык. Я хочу, чтобы отца больше не трогали.

— Не будут, — убежденно сказал Солоццо. — Клянусь здоровьем своих детей, никто больше не тронет. Ты только постарайся подойти к вопросу разумно. Надеюсь, ты не чета своему брату. Сущий порох этот Санни, с ним невозможно толковать о деле.

Капитан Макклоски проворчал:

— С этим можно, этот правильный малый. — Он наклонился вперед и одобрительно потрепал Майкла по плечу. — За вчерашнее извини меня, Майк, не сердись. Старею, понимаешь, выдержки не хватает для такой работы. Видно, скоро пора уходить на покой. Нервы сдают — ведь целыми днями на нервах. Ну и бывает, сорвешься. — Макклоски скорбно вздохнул и умело обыскал Майкла, проверяя, нет ли при нем оружия.

Майкл заметил, что губы водителя тронула усмешка. Машина двигалась в западном направлении, не пытаясь, сколько он мог судить, оторваться от возможных преследователей. Выехали на Уэст-сайдское шоссе и покатили вперед, то ныряя в гущу движения, то вырываясь на свободу. Всякому, кто попытался бы следовать за ними, пришлось бы делать то же самое. Под указателем на мост Джорджа Вашингтона свернули с шоссе, и Майкл с упавшим сердцем понял, что они едут в Нью-Джерси. Тот, кто сообщил Санни, где будут происходить переговоры, поставил ложную информацию.

Машина пробиралась вперед, одолевая подходы к мосту, и вот уже мост был под ними и городские огни остались позади. Майкл продолжал сидеть с бесстрастным лицом. На болотах его, что ли, скинут или же изворотливый Солоццо переменил в последнюю минуту место встречи? Они почти уже проехали мост, как вдруг водитель заложил на скорости отчаянный вираж. Тяжелый автомобиль подпрыгнул, ударясь о разделительный барьер, и вылетел на полосу встречного движения, ведущую назад в Нью-Йорк. Макклоски и Солоццо обернулись, глядя, не повторил ли кто-нибудь за ними тот же маневр. Водитель погнал обратно в полном смысле с ветерком, мост проскочили в мгновение ока и устремились в направлении Восточного Бронкса. Кружили по окольным улочкам, где позади них не было ни единой машины. Время меж тем близилось к девяти — что ж, убедились, что никто не висит на хвосте. Солоццо, предложив Макклоски и Майклу сигарету — тот и другой отказались, — закурил.

— Классно сработал, — сказал он водителю. — Я это запомню.

Через десять минут машина въехала в небольшой итальянский квартал и затормозила у входа в ресторанчик. На улице не было видно ни души; за столиками доедали обед немногие запоздалые посетители. Майкл опасался, что водитель последует за ними, но нет, он остался в машине. Посредник о водителе не обмолвился ни словом, да и никто о нем не упоминал. Строго говоря, взяв с собой водителя, Солоццо нарушил договоренность. Майкл решил все же не заводить об этом речь, хотя и знал наперед, что его молчание сочтут признаком малодушия, свидетельством того, что он боится повредить успеху переговоров.

Уселись за единственный круглый стол — занять один из столиков, разделенных перегородками, Солоццо отказался. Кроме них, в ресторане оставалось теперь всего двое посетителей. Не Турком ли подсажены, промелькнуло в голове у Майкла. Впрочем, неважно. Все равно не успеют вмешаться, все слишком быстро кончится.

Макклоски заинтересованно осведомился:

— Как здесь итальянская кухня, ничего?

Солоццо обнадежил его:

— Возьмите телятину, такой вам больше нигде не подадут в Нью-Йорке.

Появился официант с бутылкой вина, откупорил ее. Налил до краев три бокала. Как ни странно, выяснилось, что Макклоски не пьет.

— Наверно, из всех ирландцев один я трезвенник, — сказал он. — Насмотрелся, сколько стоящих людей погубило это зелье.

Солоццо умиротворяюще сказал капитану:

— Я буду объясняться с Майком по-итальянски, но не подумайте, будто я вам не доверяю, просто мне трудно выражать свои мысли на английском языке, а хочется убедить Майка, что у меня добрые намерения и все только выиграют, если мы сегодня придем к согласию. Уж не взыщите — это не оттого, что я не доверяю вам.

Капитан Макклоски перевел насмешливый взгляд с одного на другого.

— Разумеется, валяйте, — сказал он. — А я покуда займусь телятиной и спагетти.

Солоццо повернулся к Майклу и быстро, точно горохом сыпал, заговорил по-сицилийски:

— Прежде всего пойми — все, что случилось между мною и твоим отцом, имеет сугубо деловую подоплеку. Я питаю глубокое уважение к дону Корлеоне, я сам с охотой попросился бы к нему на службу. Но пойми опять-таки, твой отец — человек отсталых взглядов. Жизнь движется вперед, а твой отец стоит ей поперек дороги. За делом, которое я развернул, — завтрашний день, это зов будущего, в нем для каждого таятся бессчетные миллионы. А твой отец из-за какой-то отжившей щепетильности идет против течения. И тем самым навязывает таким, как я, свою волю. Нет, на словах он говорит — как хотите, дело ваше, но мы оба сознаем, что это не более чем слова. В жизни мы вынуждены наступать друг другу на горло. По сути, он говорит мне другое — что я должен отказаться от прибыльного бизнеса. А поскольку я себя уважаю и никогда не допущу, чтобы мне навязывали чужую волю, произошло то, чего и следовало ожидать. Прибавлю, что я действовал с одобрения — пусть молчаливого — всех Пяти семейств Нью-Йорка. И что семейство Татталья вошло со мною в долю. Если эта распря будет продолжаться, семья Корлеоне останется в одиночестве против всех. Пожалуй, будь твой отец здоров, вы бы выстояли. Но твоему старшему брату, не в обиду ему будь сказано, далеко до Крестного отца. А вашему consigliori, ирландцу Хейгену, — до Дженко Аббандандо, упокой, господи, душу его. И потому я предлагаю заключить мир, вернее — перемирие. Давайте приостановим все враждебные действия, пока твой отец не поправится и не сможет лично принять участие в переговорах. Татталья, после моих увещаний и ручательств, согласен оставить мысль о возмездии за жизнь своего сына Бруно. Поживем в мире. Ну, а покуда суд да дело — зарабатывать-то на хлеб все равно нужно, — я буду потихоньку заниматься торговлишкой по своей части. Я не зову вас в компаньоны — я лишь прошу семейство Корлеоне не мешать. Таковы мои соображения. Тебя, как я понимаю, уполномочили решать, устраивают они вас или нет.

Майкл сказал тоже по-сицилийски:

— Расскажите подробнее, как вы намерены повести дело, какую именно роль отводите в нем моей семье, какие выгоды оно нам обещает.