Тем не менее удар оказался болезненным, до перелома дело не дошло, но опираться на левую ногу стало проблематично. А во мне вскипела ярость. Слишком уж напомнило мне лицо этого половца одну уголовную физиономию из моих 90-х, когда я только начинал свою оперскую деятельность. Мужик караулил возле школ маленьких девочек, предлагал пройти недалеко, где якобы дитё получит конфету или шоколадку, заводил в подвал, после чего раздевал юных барышень и под угрозой ножа заставлял их мять пальчиками его половой орган. После эякуляции отпускал школьницу, предупредив, что, если она кому-нибудь об этом расскажет, то он придёт к ней домой и убьёт её родителей. Грозный вид маньяка заставлял девчонок держать язык за зубами. Но, как говорится, сколько верёвочке не виться… В общем, взяли мы его. Правда, до суда мужик не дожил — повесился в камере СИЗО. Понятно, что ему помогли повеситься, но это уже было не нашей проблемой.

И вот сейчас я невольно вспомнил того педофила, после чего обрушил всю свою ярость на противника. Сначала двинул его щитом, угодив верхней кромкой в тут же окрасившийся красным рот, а следом нанёс косой рубящий удар.

Я в очередной раз убедился в крепости стали своего меча. Лезвие рассекло половца от левого плеча до середины груди, застряло в кости, и мне немалых трудов стоило вытащить его обратно.

К счастью, в этот момент меня никто не атаковал, и я, наконец справившись с задачей освободить меч из туловища супостата, хромая, кинулся на выручку Пьеру. Тот мечом орудовал не столь достойно, как стрелял из лука, а тут ему приходилось отбиваться сразу от двоих. Одного я подло проткнул ударом в спину — а что делать, на войне все способы хороши. Второй успел сообразить, что сзади грозит опасность, обернулся, и в этот момент Пьер рубанул его по шее. Голова удержалась на плечах, однако горло оказалось перерублено, и хлынувший из разреза фонтан крови наглядно демонстрировал, что половец больше не жилец.

В стороне, прижавшись спиной к древней каменной кладке, Оттон разит своим боевым посохом половцев направо и налево. Не то что наносит серьёзные увечья, но благодаря длине посоха никто к нему толком из противников не сумел приблизить на расстояние удара сабли. Вылитый шаолиньский монах! А Господь, кажется и впрямь защищает прелата. Ран на нём не видно. Хотя нет, одну стрелу всё же словил, и прямо в грудь! Однако, незаметно, чтобы она причиняла епископу какие-то неудобства. Похоже, епитрахиль[1] половецкий лучник просто не смог пробить, возможно, что стрела воткнулась на излёте. Затканная золотой и серебряной нитью плотная ткань, с нашитыми кусочками металла, не кольчуга конечно, но лёгким срезнем её пробить непросто.

Взгляд мой зацепился за лежавшего неподалёку на земле крестоносца. Да это же тот самый, которому я забинтовывал простреленную стрелой руку! Сейчас тот лежал неподвижно, а земля под ним была пропитана кровью. Эх, бедолага, всё-таки нашёл здесь свою смерть.

Но предаваться унынию нельзя, человек двадцать половцев пытаются пробиться к нашим монархам, которых защищают с десяток крестоносцев, в числе которых я замечаю своего сюзерена Гильома. Его левая щека окрашена красным, щита нет, и левая же рука висит плетью. Да и Людовику с Конрадом приходится несладко, стоят спина к спине, а против них аж десяток степняков. Ещё бы, сразу два короля — весьма лакомый кусок. Вернее, сразу два. Захвативший монарха получит славу и, вероятно, какой-то материальный гешефт.

Людовику и Конраду тяжело, я вижу, что с правого запястья французского монарха капает кровь, а меч он держит в левой руке. Щит же валяется рядом, поэтому Конрад как-то умудряется своим большим щитом прикрывать и себя, и частично своего французского коллегу.

С другой стороны к ним прорубается Герман Большой. Зять Конрада оправдывает своё прозвище. Чуть ли не каждый его удар — либо труп, либо покойник в ближайшей перспективе, либо калека без одной из четырёх конечностей. Половцы уже не решаются заступать ему дорогу, бросаются с боков или спины, защищаемой двумя оруженосцами маркграфа Баденского. По соседству с ним рубится Генрих Язомирготт, но оба маркграфа ещё далековато от монархов, мы ближе.

— Ты как?

Оборачиваюсь на голос и вижу тяжело дышащего Роланда. На нём кровь, надеюсь, чужая. Рядом близнецы и Пьер, тоже перепачканные в крови. У Эриха и лезвие топора в крови, а у Ульриха боёк молота «украшен» прилипшими к нему волосами и стекающей под ноги красной слизью.

— Я нормально, а вы?

Мои ребята уверяют, что готовы биться, невзирая на раны и ушибы, после чего я веду их за собой на помощь монархам. Кричу:

— Ваши Величества, держитесь! Мы идём на помощь!

Рублю кого-то мечом, получаю удары, к счастью, кольчуга их выдерживает. Пот выедает глаза, но смахивать его некогда.

Кто-то кричит, что половцев прибыло. Успеваю кинуть взгляд назад. Твою ж мать! К врагу спешит подкрепление. Сотни три половцев, если не больше, вылетели из-за того холма, где мы впервые их увидели, и скачут сюда. Против такой силы нам не устоять, даже отступив в руины. Полуразрушенная римская вилла — ни разу не крепость. Гадство, неужели придётся умереть или сдаваться в плен?

И в этот миг я услышал звук далёкой трубы и команды на разных языках, отдаваемые в рупоры. Прибыла «кавалерия из-за холмов», прямо как в старых вестернах! Из леса, который мы так неосмотрительно покинули, выметнулись сотни доспешных всадников. Над ними плеснули знамёна. Красное с белым львом — чешского князя. Синее с орлом в красно-белую клеточку — оломоуцкого сюзерена Карела Свино́уха. Красное с белым орлом — польского принца. Полосатое, из четырёх красных и пяти белых полос, с зелёным щитком и золотым восьмиконечным крестом на нём — венгерского претендента. Братья-славяне и примкнувшие к ним мадьяры спешат спасти западноевропейских «старших братьев». Чем они и будут заниматься большую часть своей истории. Впрочем, их появление чертовски своевременно, тут не поспоришь.

Половцы, спешившие на помощь своим, видимо, поняли, что сегодня не их день и, развернувшись, стремительно ускакали в закат. Те, что дрались с нами, попытались последовать их примеру, но им ещё надо было добежать до своих коней. Под градом стрел приближающейся славянско-мадьярской конницы удалось это далеко не всем.

Окончательно прихожу в себя только тогда, когда вокруг нас лишь половецкие трупы, а один стоит на коленях, и Роланд, сам едва держась на ногах, упирает ему в горло острие своего меча.

Эрих сидит на земле, выпрямляя крепкими пальцами погнутый и немного зазубренный от удара сабли наносник на шлеме. Ульрих, устало опершись на свой молот, сетует:

— Эх, не всех добили. Десятка полтора успели сбежать. Ну ничего, зато больше не сунутся. Кстати, никто не видел пана Свино́уха?

Действительно, присоединившийся к охоте пан Свино́ух куда-то пропал. Причём я его и перед боем не видел. А у нас семеро мертвецов, двое ранены тяжело, один баюкает кровавую культю. Оказываю ему первую помощь, а потом спешу на помощь Людовику. К счастью, рана хоть и глубокая, но сухожилия вроде бы не задеты. Во всяком случае, по моей просьбе Людовик довольно уверенно пошевелил пальцами.

Снова лезу в свою сумку за спиритусом, кривой иглой, выкованной по моему заказу Эрихом, и кетгутом. Кетгут я «изобрёл» относительно недавно. Помогло то, что супруга моя Ольга была медиком, и хоть работала не в хирургии, рассказывала, из чего делается кетгут. А делается шовный материал из кишечника крупного рогатого скота, которого нам по пути — в смысле скота, ну и находящегося в нём кишечника — попадалось немало. При его изготовлении нет ничего сложного. Главное достоинство кетгута в том, что он со временем рассасывается. Вот им-то я и заштопал рану нашего короля, замотав запястье последним из своих запасов куском чистого льна.

Ловлю на себе благодарный взгляд короля, ободряюще улыбаюсь в ответ. Затем принимаюсь обрабатывать руку Гильома. Он наш сюзерен, помочь ему надо по нынешним понятиям в числе первых. Да и видели мы от графа только хорошее. Дезинфицирую рану спиритусом, потом, под ругательства графа, заливаю облепиховым маслом из взятой в седельной сумке фляжки, следом зашиваю и перевязываю. Вроде всё нормально. Троих тяжелораненых перевязываю, чтоб остановить кровь, даю выпить «макового молока» из наследства Барзаги. Надеюсь, они дотянут до лагеря, где ими займутся тамплиерские лекари. Я не медик, лечить такие раны не возьмусь.