Но та лишь помотала головой. Она явно засыпала, переживания последних дней, неизвестность, страх, холод и теперь вот тепло и сытость сделали свое дело, ребенок клевал носом. Я рассмеялась, взяла малышку на руки и унесла на вторую лавку. Но там не было ничего, на что положить, пришлось звать Олену.

Мы действительно быстро разобрали часть плетня, притащили большую рогожу, переложили Матрену на нее (бабка оказалась чуть тяжелее Мани, видно, была неимоверно тощей) и потащили в наш дом. Когда были уже в тепле, а сама Матрена лежала на лавке на нормальной постели, я увидела в ее слепых глазах слезы.

– Что, баб Матрена, больно сделали? Чего же ты молчала, пока тащили?!

– Нет, я так… Есть на свете добрые люди…

Чтобы скрыть собственные слезы, я заторопилась обратно.

Вроде времени прошло немного, но когда в вернулась в соседский дом, то застала Маню ревущей посреди комнаты. Ребенок решил, что ее бросили теперь уже все! Ни еда на столе, ни теплая печь не в счет, в доме не было никого из взрослых!

– Маня, не плачь! Мы просто бабу Матрену в наш дом переносили. Я за тобой пришла. Одевайся или давай я тебя просто закутаю и перенесу к нам. Там теплее, вкусно пахнет, есть игрушки…

Я уговаривала ее, кутая в большой плат, в котором пришла сама, а ребенок стоял, намертво вцепившись в мою одежду и захлебываясь слезами.

– Пойдем ко мне на руки, малышка.

Она обхватила мою шею тоненькими ручками, прижалась мокрым лицом и наконец выдала:

– Я… а… думала… все ушли-и…

– Мань, ну разве я могла тебя бросить?

Дома девочка категорически отказывалась оставаться даже с Оленой, чтобы я смогла сходить за оставленной едой и поворошить в печи. Она не просто не отходила от меня, а сидела, все также вцепившись в одежду и периодически всхлипывая. Идти к соседям пришлось Олене.

Та отсутствовала довольно долго, а вернулась злая как собака. Мне махнула рукой:

– Потом скажу.

Тетка действительно рассказала, но только когда убедилась, что Матрена заснула.

– Вот ведь гады, а?! Оставили еды только на день, воды чуть. Я думала, может, где чего припрятано, так ведь нет! Вот съели бы они этот каравай, и что?! Дальше хоть ложись и помирай с голоду.

– Олена, Матрена бы умерла от холода. Топить-то кому, Мане? Да и Манька замерзла бы где-нибудь в сугробе.

От лавки, где лежала Матрена, раздался тихий голос:

– А может, так и надо бы? Не то теперь вам со мной возиться? Да и сиротинушка кому нужна? Ненужные мы с ней люди, обуза…

– Ты, баба Матрена, мне такие речи прекрати! Обуза – это твоя Свара. Живи, пока живется, в тепле, в сытости. А и вернутся твои, мы вас не отдадим!

– Да мне уж недолго осталось…

– Чего?

– Чую, скоро уже…

На лице у бабки блуждала улыбка, словно возможность окончить жизнь не брошенной в холодной избе, а в тепле и заботе была самым большим подарком для нее в конце жизни.

Так и случилось, Матрена умерла через два дня. Отвезти ее на кладбище помог сосед с другой стороны улицы. Все было просто, поп, торопясь на морозе, отпел быстро, закопали тоже. Получив плату за свою нехитрую работу, мужики крякнули:

– Помянуть бы…

На что Олена твердо ответила:

– Не время, вот прогоним татар и помянем. А пока вот вам еще, – и добавила монетку.

Видно, добавленного хватило, чтобы помянуть Матрену, мужики остались довольны. Мы сами тихо посидели, повздыхали, решив, что, может, и к лучшему, что так спокойно померла… И правда, на лице у Матрены застыло столь благостное выражение, что отпевавший поп усомнился:

– Чего это она вроде улыбается?

– Значит, в рай попала!

Священник только покосился на меня, не став объяснять, что она пока еще никуда вообще не попала, душа только отлетела. Это я помнила и без него, но настойчиво повторила:

– Она свое отмучилась на земле, теперь только в рай!

Все это время Маня ходила за мной хвостиком, держась для верности за подол. Олена смеялась, а я все сильнее привязывалась к девочке.

И все больше чувствовала, что уже нет той озорной девчонки, которая с визгом каталась по сену на сеновале или чудила с Лушкой. Во мне окончательно взяла верх взрослая Настя из двадцать первого века. Я просто не замечала иной окружающей обстановки, вообще не задумывалась над разницей в быту. На моих руках был ребенок, которого надо спасти, хотя что буду делать с Маней потом, не представляла. Но в те дни главным было совсем другое – придут или не придут татары. Этим вопросом жили не одни мы с Оленой, не только посад, в напряженном ожидании замер заметно опустевший город.

Временами начинало казаться, что все хлопоты пустые, что уже все прошло, но…

Мороз в ту ночь был особенно крепким, к утру бычьи пузыри на окнах только что не полопались, звенели, словно кожа на барабане, если дотронуться. Я едва не испортила все, по привычке попытавшись «протереть стекло», хорошо, что не нажала сильно. Олена сзади завопила:

– Настя, осторожней, продавишь, останемся без окна!

Без окна мы остались и так, от него слишком тянуло холодом, даже закрытая ставня не спасала. Где вы, стеклопакетики, ау? Я предложила заткнуть подушкой, помогло, стало теплее, правда, совсем темно.

У Олены вовсю торчал живот, потому я старалась не давать ей поднимать тяжести и носила воду сама, мы решили, что татары татарами, а баню истопить не мешает, и я с раннего утра принялась носить воду. Маня ожидала меня на крыльце, словно я могла куда-то деться. Олена отправилась к Авдотье, обещая вернуться скоро. Я несла очередную пару ведер, когда увидела… возвращавшихся соседей! Возы Терентия и Свары въезжали в их ворота. Чего это они, не все забрали или испугались, что их схроны разорят соседи? Не за Маней же с Матреной вернулись?

Оставив ведра перед баней, я метнулась к своему дому. Там Маня, нельзя, чтобы ее забрали! Девочки, привычно ожидавшей меня на крыльце, не было. На мгновение я замерла. Терентий только подъезжал, они еще не видели Маню, зато сама малышка успела увидеть. Убегавшую девочку я заметила бы, значит, с крыльца она могла деться только в дом. Так и есть, на зов «Маня, покажись, это я», ребенок высунул зареванную мордашку из-за печки.

– Чего испугалась?

Спросила просто так, прекрасно понимая, чего именно – Свара поручила ей Матрену, а та умерла, дом не топлен и вообще закрыт. Но я не собиралась отдавать Сваре с Терентием Маню, она теперь моя!

– Послушай меня, ты не хочешь возвращаться к Сваре?

– Нет! Нет!

– Значит, будешь жить со мной. Согласна?

– Да, – всхлипнула Маняша.

– Ну вот и договорились. Сиди дома, пока не выходи.

Я отправилась к соседям.

Соседское крыльцо все занесено снегом, понятно, что никто в последние дни не выходил. Я спокойно ожидала, как они спросят об участи оставленных родных. Уже занесла воду в баню, отправилась набирать дров для печи и только тут услышала, что зовут.

– Настасья…

Я стояла с поленьями в руках и спокойно смотрела на здорового, сильного, зажиточного мужика, бросившего собственную мать умирать от холода и голода.

– Ну?

– Ты это… Матрена померла, что ли?

– Что ли! – гаркнула я, с этим паразитом даже разговаривать не хотелось.

– Похоронили?

– Нет, оставили у вас в бане!

Он даже чуть побледнел, почти метнулся к бане проверять, я поморщилась:

– Похоронили, мы же не ты!

– А девчонка где, не видела?

– А Маня теперь живет у меня, и тебе я ее не отдам!

– Тю, дурная, да пусть живет, кто ее отбирать станет?

А я-то боялась, что малышку чуть ли не с дружиной отбивать будут! Стало даже смешно, зря я надеялась на какие-то остатки человечности у Терентия.

– Ты хоть бы спросил, где мать похоронили.

И вдруг я поняла, как это выглядит – пятнадцатилетняя девчонка отчитывает здорового мужика, у которого внуки! Но сейчас во мне окончательно взяла верх тридцатилетняя женщина и разговаривала с ним даже не на равных, а свысока. Я имела на это право! Я была лучше его, человечней, честней!