Он быстро, не оборачиваясь, сбежал по ступенькам крыльца, взлетел в седло. Только рукой взмахнул, и снежная пыль за копытами его коня сказала мне, что сказка закончилась…
Я смотрела вслед Роману и думала о том, что мы больше никогда не увидимся. Даже если он не погибнет на Воронеже, а сумеет задержать татар (в чем я лично засомневалась, увидев его дружину, куда там против той черной массы, которую я видела во сне), то уйдет сразу в Коломну. Что бы там ни произошло, меня уже здесь не будет, я свое дело сделала, мне пора домой. Но я навсегда унесу с собой ощущение его крепких объятий и ласковый шепот в ночи…
Мне тоже пора уходить…
Терентий топтался у своих ворот. Он явно видел уезжавшего князя, все понял и теперь ломал голову над тем, как примириться с княжьей любушкой, да еще и ведьмой к тому же. Интересно, чего сосед боялся больше – моих запредельных умений или моей связи с князем Романом? Или того и другого сразу? Тогда бедолаге не позавидуешь…
– Насть, ты это… ты… прости меня дурака, а? Я ж не со зла… спьяну…
– Совершение преступления в нетрезвом состоянии отягощает вину подсудимого.
– Чего?!
Вот к чему было выделываться? Но упустить возможность поиздеваться над Терентием я не могла.
– Я говорю, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!
Это сосед уже понял, но все равно был растерян:
– Дык ведь я ж тебе вроде ничего и не сказал-то… а ты меня вона как… – он выразительно коснулся рукой носа.
Да, носом я его приложила знатно, пожалуй, свернула даже, стал похож на съехавшую набок картошку.
– Ничего, зато, как шмыгнешь носом, так и меня вспомнишь.
А Свара меня вспомнит, как только на мужа глянет… Хорошо, что я не икаю при любом упоминании, иначе погибла бы от икоты.
– Терентий, татарские послы в город прибыли.
– Слышал уж…
– Уезжайте всерьез и не возвращайтесь.
– А вы?
– Степан уехал, а Олена с Манькой у Авдотьи за стеной. Как татары появятся, я тоже уйду.
Терентий вздохнул, тащиться куда-то далеко очень не хотелось. Я сказала уже с нажимом (ну что за дурак такой!):
– Езжай, здесь ждать нечего.
– Думаешь, придут?
– Уже пришли.
– Опять посад сгорит… Сколь лет и пожили спокойно… Придется за стеной пересидеть у брата…
Мне хотелось крикнуть, чтобы убирался вообще, что Рязань падет и все будут уничтожены. Но оглянулась на мощные стены, нависавшие над посадом, и подумала, что сосед не поверит, как не поверили остальные. Как им объяснить, что у Батыя есть сильные стенобитные орудия, способные свернуть даже такие укрепления?
– Терентий, через несколько дней уходить будет поздно.
Но он снова воспринял все как совет спрятаться за стеной…
Князь Федор отправился ублажать Батыя, а Рязань замерла в ожидании. С молодым князем действительно отправили богатые дары и поехала немалая дружина. Даже не столько большая, сколько крепкая, все словно молодые дубки, не своротить, оружие начищено, доспехи тоже…
Как же было тошно мне, ведь я знала, что случится с князем Федором! Я не могла ни есть, ни пить, ни смотреть в глаза людям. Хотя в чем моя вина? Я день за днем твердила об опасности, а они, словно слепые котята, не желали ничего видеть.
Через два дня зазвучал колокол, созывая горожан на площадь. Его звук не был радостным, и я уже знала, что скажут. Да, в Рязань примчался едва живой воспитатель молодого князя Опоница со страшной вестью: Батый сначала подарки принял, но потом потребовал десятины во всем, в том числе и в людях, а еще… княжьих жен и дочерей себе и своим царевичам на ложе. Особо настаивал на красавице Евпраксии, потому как ему перебежчик сказал, что у князя Федора больно княгиня хороша!
Князь Федор ответил Батыю: «Аще нас не будет, все ваше будет». Самое ужасное – я знала, что это случится.
Черт, как же я не сообразила предупредить, чтобы Евпраксию на верх княжьего терема не пускали?! Метнулась к самому терему и замерла – красавица-княгиня с маленьким сынишкой уже стояла там, глядя куда-то далеко за Оку, на восход солнца.
– Евпраксия, не-ет!
Зачем же она, ведь можно было бы еще уехать, спрятаться вместе с княжичем…
Евпраксия лежала красивая даже в смерти, большие глаза раскрыты, руки и на земле прижимали к себе дитя. Она не захотела расстаться с любимым мужем даже после его гибели. Встретятся ли они по ту сторону бытия? Должны, иначе к чему была эта жертва? Они оба предпочли смерть ее позору.
Несколько мгновений народ безмолвствовал, не в силах осознать случившегося, словно гибель сначала молодого князя, а потом и красавицы-княгини поставила жирный крест на всех надеждах. Потом раздался единый крик, голоса были преимущественно женские.
Я стала выбираться из толпы. Все случилось, теперь ждать уже нечего, Батый сделал свой выбор, и его не остановить. И вдруг увидела поникшего, мгновенно превратившегося в старика Опоницу, он так любил эту красивую княжескую пару, так лелеял, обучал своего воспитанника! Во многом именно его заслуга, что князь сумел вести себя достойно перед лицом смерти, не испугавшись и никого не предав.
Еще не осознав, что хочу спросить, пробралась сквозь рыдающую, убитую горем толпу к воспитателю, тронула за рукав. На меня глянули глаза, полные невысказанной боли, даже сердце сжалось. Как бы Опоница хотел заменить князя в его страшной судьбе или суметь уберечь княгиню! Хотя, неизвестно, чья судьба страшнее, погибших или тех, кто остался жить после этого, сознавая свою беспомощность и невозможность что-то вернуть или изменить.
– Опоница, ты Батыя видел?
Он не сразу сообразил, о ком я говорю, потом кивнул:
– Видел.
– Скажи, у него… ну, на щеке шрам есть?
Понимала, что это идиотизм – стояла боярышня и спрашивала о шраме у ордынского хана, да еще и после случившегося с князьями. Но Опоница чуть задумался и покачал головой:
– Нет, шрама нет, только следы – вроде как поцарапана щека сильно.
Я сделала короткий неприличный жест: «Йес!» и постаралась затеряться в толпе. Значит, не зря вцепилась в Батыеву рожу во сне. Теперь надо срочно в Козельск к Анее, пусть снова отправляет меня во сне к этому гаду, только теперь я его живым не выпущу, пока не добью, не проснусь! И мне наплевать, что для всех остальных даже эти мысли – чистейшей воды бред. А как назвать само мое появление в Козельске после аварии в Москве через восемьсот пятьдесят лет, это не бред? Если бред бредом вышибают, то я готова поработать таким вышибалой. У меня даже настроение поднялось, теперь я знала, зачем я здесь – моя миссия не орать рязанцам, чтоб спасались кто как может, и не увещевать русских князей объединяться в прочный союз (это все и без меня знают), а порвать пасть, выколоть моргалы и вообще растащить Батыя на тряпки, порвать как Тузик грелку, чтоб остальным гадам неповадно было! И чем раньше я это сделаю, тем лучше.
Теперь я на чем свет стоит ругала себя вообще за поездку в Рязань. Надо было сидеть в Козельске, вернее, спать дома и каждую ночь терзать этого проклятущего Батыя, пока не свихнется и не побежит обратно в свои степи, утаскивая армию и навсегда заказав дорогу на Русь остальным!
Но тут я вспомнила синие глаза Романа и поняла, что не только не жалею о своем приезде в Рязань, но и уезжать не слишком хочу, надеясь, что еще раз его увижу и почувствую на своих плечах его сильные руки, а на губах горячие губы.
Начались новые мучения. Голова приказывала немедленно собирать манатки и вострить лыжи в Козельск, совесть в ответ наезжала так, что становилось тошно, а я как болванчик тянула и тянула время. Теперь я осознала, что самые страшные мучения – это раздвоение самой себя, когда разум тянет в одну сторону, а сердце – в другую. Во мне снова были две Насти, они обе влюблены в князя Романа и спорили только о том, ждать его в Рязани или уносить ноги в Козельск.
Без Анеи я ничего сделать не смогу, значит, надо в Козельск. Но до Козельска я добраться до битвы на Воронеже просто не успею, значит, уехав, даже не узнаю, как она закончилась. Придется ждать хоть какого-то известия… Я прекрасно понимала, что просто ищу повод задержаться, чтобы встретиться с Романом. И не помогали никакие разумные доводы, что можно просто не успеть уехать. Вот так всегда, когда разум начинает спорить с сердцем, побеждает сердце. Это к счастью, а не к сожалению, хотя обычно выходит боком.
