Тандервойс едва слышал, что говорит изуродованный пламенем Блэйд, чья лютня бренчала, ударяясь о прихрамывающую ногу. Внутри у лорда кипела злоба. Ничтожный Вэйлорд изрядно вывел его из себя. Эродин не был склонен прощать подобные дерзости и более знатным особам, а уж терпеть насмешки и оскорбления от простолюдина, возомнившего себя невесть кем по глупости Хлодвига…

Более того, Тандервойс позволил помыкать собой Глендауэру. Серого барона недолюбливали. Уж такова была должность заведующего тайными делами королевства. Но любой лорд заискивал перед ним: мало ли какой донос настрочит злопыхатель в ведомство барона. А теперь Глендауэр отдавал ему распоряжения, как какому-то мальчишке-подмастерью. Глендауэр, который ни разу не бывал в бою, не искал себе славы на турнирах, не знал войны. И этот хлыщ помешал Тандервойсу наказать зарвавшегося смерда.

Эродин едва сдерживался, чтобы не сорвать гнев на Блэйде, который бесил его скрипучим голосом, хромотой и уродством. И бренчащей лютней в придачу. От воспоминания, как он выбил Рубрука Ариависта из седла, ему даже не полегчало. Теперь он злился на Ариависта за то, что тот всего лишь ушибся задом, а не свернул себе шею.

– Что же привело досточтимого лорда после стольких лет в наш городок? – продолжал бормотать палач.

– Течение в океане Предела сменилось. Есть дела государственной важности.

– Ясно. Стало быть, мерзкие колдуны снова зашевелились в своем змеином гнезде. А что до бессонницы, так мой вам совет: перед сном выпейте чашу теплого белого вина, а ноги в ледяной воде ополосните. Уснете как младенец. Мне-то не помогает. Ожоги ноют. Особливо когда луна полная. Хорошо, что в такие ночи мне компанию, помимо вина, лорд Вэйлорд составляет. С ним занятно поболтать. Это, кстати, он вместе с королем Хлодвигом вытащил меня из огненного ада. Ранами, которые мучают меня вот уж восемнадцать лет, я обязан черному лорду. Что-то не видно его в последние дни. Знать, тоже озабочен, что течение сменилось.

«Проклятье! Если этот хрыч еще раз упомянет мерзкого волка, я за себя не ручаюсь!»

Зубы Тандервойса скрипнули, а рука стиснула рукоять меча.

Впереди послышались голоса. Сир Блэйд умолк. Лорд-молниеносец прислушался. Говорили не таясь. Язык был не гринвельдский! Через несколько шагов голоса стали отчетливее, и лорд узнал мерзкую для его уха речь. Нет, он не понимал, что говорят мужчины (их было двое или трое). Но он хорошо помнил, кто так говорит. Сей язык заставил его запомнить на всю жизнь зимний поход, окончившийся сокрушительным поражением на льду Черного озера, и последующий плен… В паре десятков шагов от него говорили скифарии.

Желваки заиграли на скулах лорда, и глаза налились кровью, хоть в ночи этого никто и не увидел. Он люто ненавидел варварский народ, не пожелавший покориться восемнадцать лет назад, да еще и ответивший так, что иные участники похода не оправились до сих пор. Все мысли о вшивом волке сдуло шквалом ураганного ветра…

Первое, что почувствовал барон Глендауэр, это изумление. Не боль, не страх – изумление. Что произошло? Вэйлорд резко встал, подняв свиток. И… что-то пронзило плоть под подбородком и пригвоздило язык к нёбу. Рот быстро заполняла соленая кровь, мешавшая вскрикнуть…

Два криса[1] из крепчайшей мамонтовой кости. Древнее оружие жителей Волчьего мыса. Вэйлорд хранил их. Зачем? Старинный обычай его племени. Когда мамонты на континенте исчезли, костяное оружие постепенно превратилось в семейные реликвии. Преимуществом мамонтовой кости было то, что она не выдавала себя звоном и лязгом, как сталь…

Доля мгновения понадобилась, чтобы вогнать один крис в Глендауэра, а другим проткнуть насквозь шею одного из латников. Теперь не мешкать, не дать оставшимся латникам опомниться. Следующая доля мгновения, и ребро ладони пленника врезалось в кадык еще одного латника с такой силой, что Вэйлорду показалось, будто он коснулся шейных позвонков. Одновременно другая рука зажала рот последнего солдата… Нельзя, чтобы кто-нибудь пикнул! Теперь рука, сломавшая кадык, вывернула руку третьего латника, завладев его ножом. Собственная рука, зажимающая рот врага, мешала Вэйлорду перерезать тому глотку. И тогда он вогнал нож в глаз латника по самую рукоять.

Человек с перебитым кадыком корчился на полу, пытаясь порвать ворот рубахи под кольчугой. Его мучения напоминали агонию выброшенной на сушу рыбы. Нэйрос схватил один из выроненных факелов и воткнул его горящий конец задыхающемуся в рот. Подняв другой факел, Вэйлорд склонился над единственным, кто еще оставался жив, – над Глендауэром. Лежавший на полу барон дрожащими руками пытался ухватить костяную рукоять криса. Но судороги и ужас не давали ему это сделать. Глаза, полные животного страха, не мигая смотрели на возведенного, словно то был сам тринадцатый.

Вэйлорд придвинул к себе глиняную урну и поставил в нее факел. Затем обхватил рукоять оружия, торчавшего из головы Рональда.

– Ну что, серая крыса, скучал небось? – оскалился Нэйрос. – Я – волк, и в моих жилах течет кровь волчьего народа. Я потомок самих Вэйло и Феролина. А еще я лорд Нэйрос Вэйлорд. Десница короля Хлодвига! Вы убили короля. Но, как видишь, его правая рука еще способна карать изменников.

Сказав это, десница ударил другой ладонью по кулаку, сжимавшему рукоять. Костяное острие пронзило нёбо Глендауэра и, добравшись до содержимого черепа, отправило барона в царство мертвых.

Из духоты покоев Инара вышла на террасу. В этот час они обычно расставались. Она и заморский принц медленно отступали в противоположные стороны, не отрывая друг от друга полных страсти и нежности взглядов. Потом она уходила в покои, а он спускался с верхушки башни. А еще позже оба долго не могли уснуть, мечтая, что когда-нибудь между ними не будет пропасти и они смогут соприкоснуться. И предвкушая следующую встречу, ведь минувшая, казалось, была так скоротечна, хоть и длилась долгие часы.

Третью ночь Леона не было в столице. Но только сегодня невыносимая тоска и боль заставили ее выйти на террасу, где совсем недавно она позволяла принцу любоваться собой. Этой ночью она возлегла с его божественным величеством. Ее готовили к этому несколько лет. Ее учили. Внушали, что это не только долг, но и величайшая честь. И она покорно следовала уготованной судьбе. Еще одну луну назад Инара не подозревала, что будет желать иного.

В честь прибытия в Эль-Тассир высоких гостей, посланников мира из Пегасии – наследного принца Леона со спутниками, – был устроен роскошный пир.

Наложнице императора было любопытно посмотреть на иноземцев с Севера. И любопытство было единственным чувством. Она даже не могла угадать, кто из четырех пегасийцев принц. Поначалу приняла за него полноватого мужчину с рыжими волосами. Он выглядел богаче других, в его одеждах блестело золото. Но то был лишь один из спутников Леона, Уильям Мортигорн. Быть может, принц вон тот, высокий, самый зрелый из четырех, суровый воин с темно-каштановыми волосами? Нет, это рыцарь и охранитель Леона Харольд Нордвуд. Совсем юный Кристан Брекенридж на принца был совсем не похож: слишком уж растерянным он выглядел. Четвертый же, с темными кудрями и пронзительными черными глазами, казался уставшим и раздраженным. Даже когда выходил к подножию императорского престола, имевшего вид ступенчатой пирамиды, и преподносил Шерегешу меч как знак дружбы и мира… А потом он увидел ее. И еще не раз принц смотрел на Инару. Он старался делать это тайком, но она чувствовала его взгляд. И с каждым разом ей все больше казалось, будто не взгляд его касается шелков, а руки скользят под шелками, лаская тело.

Инара не могла прогнать из мыслей его молодое, покрытое юношеским пушком, но уже мужественное лицо. Она не понимала, что с ней. И там, в загородной императорской резиденции, когда Леон стал биться с одним из пленников, она испугалась за принца не на шутку. Почему?