— Осторожнее! — закричал хранитель откуда-то снизу. — Не опирайтесь на парапет так сильно — он не очень-то хорошо держится!
Марион очнулась и поблагодарила его коротким кивком. Брат Дамьен исчез; она прошла вперед по единственно возможному пути и за поворотом увидела четыре ступеньки, которые вели к открытой дверце.
— Входите, не бойтесь! — пригласил ее брат Дамьен дружелюбным голосом.
Марион оказалась под самой крышей, в прямоугольной комнате с низким потолком. Комната была забита рядами стеллажей, прогнутых под тяжестью книг, древних рукописей, местных периодических изданий, географических карт и рисунков с изображением разных видов птиц. Редкие форточки пропускали внутрь немного света — его едва хватало для того, чтобы пройти, не наступив на стопки энциклопедий или старых журналов, тут и там лежавших прямо на полу.
— Здесь в ближайшие дни будет располагаться наш офис, — пошутил монах.
— Все это часть наследия Мон-Сен-Мишель?
— Вовсе нет, это фонд города Авранш, мы приехали сюда, чтобы составить его опись. Собственно, для этого нас и наняла мэрия: каждый брат или сестра в нашей общине является государственным служащим — ради обеспечения собственного существования, а вовсе не с целью обогатиться. Как правило, мы работаем по совместительству. Ну что же, приступим — работы у нас по горло!
Брат Дамьен дал ей тетрадь, ручку и предоставил в ее распоряжение всю левую часть комнаты. В обязанности Марион входило скрупулезно выписывать названия всех томов и книг, стараясь соблюдать порядок, в котором они располагались на полках. Оказавшись одна среди нагромождения сотен потертых книжных переплетов, женщина принялась за работу. Полагая, что придется пробыть в библиотеке несколько дней, она предложила брату Дамьену завтра взять с собой радиоприемник — хотя бы иногда слушать музыку. В ответ на эту идею он состроил недовольную гримасу и заявил, что работа в тишине способствует размышлениям и молитве. Марион напомнила себе, что, несмотря на неизменно отличное настроение, брат Дамьен все равно остается монахом.
Более трех часов Марион перебирала и вносила в опись периодические издания, журналы и обозрения текущих событий, датируемые второй половиной девятнадцатого века и первой половиной двадцатого. Обложки книг сохранили забытый аромат колоний, «безумных годов»,[17] фокстрота, путешествий на пакетботе — двухмачтовом судне — и дилижансе и, конечно, атмосферу войны и индустрии смерти. К полудню давно отжившие, но не потерявшие очарования образы культуры минувших дней привели Марион в настроение меланхоличной мизантропии.
В полдень брат Дамьен повел ее в закусочную на городской площади. Здесь к ним присоединились хранитель и несколько служащих мэрии. Во время обеда Марион хранила молчание; брат Дамьен представил ее как послушницу, поступившую в их общину. Во время десерта она покинула компанию и, купив газету «Уэст-Франс» в кафе напротив, стала читать ее тут же, у прилавка. Скандал, побудивший Марион покинуть Париж, по-прежнему оставался темой номер один — в газете говорилось только о нем. Она пробежала статьи глазами; затем взгляд ее упал на телефонный аппарат у входа в туалет. Марион страстно захотелось позвонить матери, услышать ее голос, еще раз сказать, что все в порядке, что ни о чем не надо беспокоиться… Агент ДСТ категорически запретил ей делать это — ради безопасности ее собственной и тех, кто ей дорог. Перед отъездом у Марион было несколько часов на прощание с родными: за это время ей пришлось объяснить им, что она должна укрыться в надежном месте, до тех пор пока все не успокоится, может быть до начала процесса, — если он вообще окажется возможным.
Рядом с телефонной картой в кошельке лежала кредитка, предоставленная ДСТ. Прежней кредиткой категорически запретили пользоваться агенты — до особого распоряжения. Денег на счету было в три раза больше, чем нужно, чтобы произнести самые необходимые фразы. «Сделать всего один короткий звонок… услышать родной голос… в результате все пойдет к черту!»
Марион заплатила за кофе и вышла на улицу; ее спутники все еще сидели за столом. Женщина пересекла площадь и вошла в здание мэрии; поднялась в чердачное помещение и вновь принялась за работу, несмотря на то что ей не удалось найти выключатель для ламп дневного света. Между стеллажами было совсем темно, названия на корешках книг оказались практически нечитаемыми — приходилось брать каждый том с полки и открывать титульный лист. Марион работала таким образом в течение пятнадцати минут, затем перешла к самой нижней части стеллажей. Колени затекли, и она села прямо на пол, посасывая кончик ручки. Внизу в полном беспорядке стояли книги меньшего формата; их покрывал толстый слой пыли. В угол стеллажа воткнута картонная карточка с надписью: «Часть библиотеки аббатства Мон-Сен-Мишель (1945 или 1946) — сортировать и составить опись». Карточка совсем пожелтела от времени, — вероятно, торчала так не менее пятнадцати — двадцати лет. Все, что находилось в этом зале, представляло собой макулатуру, не имеющую интереса для библиотечных фондов. Самые ценные экземпляры хранились в нижних залах, а никому не нужные книги давно дремали здесь в полном забвении.
На фолианты из монастырской библиотеки Марион обратила особое внимание: около пятнадцати томов, причем на первый взгляд все — на иностранных языках. Во время беглого осмотра она пришла к выводу, что большинство книг на английском, некоторые на голландском и несколько на немецком. Марион всегда питала слабость к древним изданиям, особенно к книгам для детей; эти книги пахли пылью, сыростью и стариной… По-английски она прекрасно читала, и поэтому ее особенно заинтересовали названия произведений из самой большой группы. О первых попавшихся ей авторах она никогда не слышала; но вот мелькнуло имя Генри Джеймса… Марион уловила это имя краем глаза, вынесла книгу на свет, чтобы посмотреть подробнее, на секунду прикрыла глаза, а затем вернула том на место и продолжала осмотр полки. Сборник романов Вирджинии Вулф затерялся среди учебников о том, как правильно вести себя в обществе.
Взгляд Марион упал на том небольшого формата, отличающийся от прочих черной обложкой. Книга была порвана, нижняя часть корешка висела на нескольких покосившихся нитках; имя автора между двумя выпуклыми бугорками от бинтов наполовину исчезло, источенное десятилетиями. Марион сумела разобрать заголовок на английском языке, который еще поддавался прочтению, потому что некогда был позолочен. Когда она взяла книгу с полки, вниз посыпались обрывки белой бумаги, проваливаясь в щели дощатого пола. Она обожала это произведение — «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара Аллана По; только этот роман среди всех прочих, известных Марион, обрывался на середине фразы и не имел окончания: книга сохранилась до середины главы, до развязки еще далеко… У Эдгара По есть что-то общее с Прустом…
Она склонилась над томом — от него веяло характерным запахом древности. В детстве Марион часто бывала в гостях у бабушки, хозяйки роскошной библиотеки, где хранилось немало старых книг; она обожала их запах — представляла себе, что этот непередаваемый аромат появляется в результате прикосновения пальцев тысяч читателей…
Края переплета слегка разбухли, кожа покрыта трещинами… Марион открыла книгу и, стала листать страницы. Ее глаза округлились от удивления: текст на страницах действительно был на английском языке, но не напечатан, а написан от руки, прямым почерком, некоторые соседние буквы сливались друг с другом.
«March, 16. I asked Azim to fetch…»[18] Марион перелистала страницы, все они, до самого конца книги, исписаны тем же почерком. Она отыскала начало текста, — вероятно, это чей-то дневник.
«March 1928. Cairo».[19] Поскольку у Марион еще оставались вопросы, она стала заглядывать между листов книги, стараясь понять, как они сшиты: кто-то снял обложку с книги и вложил в нее эти страницы. Нет сомнений: в ее руках чей-то дневник, написанный в Каире и датированный мартом 1928 года. Кто-то явно пытался замаскировать рукопись под том сочинений Эдгара По. Марион закрыла книгу.
