Когда де Бац вошел в гостиную, ему показалось, что известный сердцеед испытывает свои чары на Лауре, и это сразу же испортило ему настроение. Поэтому, когда Жюли подвела его к молодой женщине, чтобы представить, он ограничился сухим кивком и довольно холодно произнес:

– О, я уже имел честь встречать мисс Адамс! У нас есть общие друзья, но я полагал, что она уже вернулась в Соединенные Штаты.

Если Жан хотел поставить Лауру в неловкое положение, то ему это не удалось. Ее глаза заблестели, щеки вспыхнули румянцем – но не от стыда, а от удовольствия.

– Как вы строги со мной, дорогой барон! – воскликнула она по-английски и протянула ему руку для поцелуя. – Вы же отлично знаете, что я вовсе не собиралась возвращаться в страну, где мне нечего делать. Как поживает Мари?

– Хорошо. Я и не думал, что вы еще помните о ней... и вообще о нас.

– У меня великолепная память. Я как раз собиралась навестить ее. Но я совсем недавно в Париже и едва успела устроиться.

– Вам следовало бы говорить по-французски, – вмешался Тальма, сам отлично владевший языком Шекспира. – Зачем привлекать к себе излишнее внимание? Кстати, если судить по тому шуму, что доносится из столовой, все гости уже там. Почему вы не присоединились к ним?

– Именно потому, что они слишком много кричат! – ответил тенор с легкой гримасой. – И я был счастлив поговорить немного с мисс Лаурой. Тем более что я не смогу остаться ужинать, поскольку должен вернуться в театр. Как жаль, что вы испортили мне последние мгновения перед уходом...

– Не стоит ни о чем сожалеть! – рассмеялась Лаура. – Лучше навестите меня. Я живу на улице Монблан, номер сорок четыре, – добавила она, не сводя глаз с де Баца. – Я еще не устроилась как следует, поэтому никуда не выхожу.

– От такого приглашения я ни за что не откажусь! – воскликнул Эллевью.

Барон ограничился лишь суховатым поклоном.

– Могу я сопровождать вас к столу, мисс? – спросил он.

– Прошу прощения, но я зашла всего лишь на минуту к госпоже Тальма. Здесь и в самом деле так шумно, а я ничего не понимаю во французской политике. Если позволите, я хотела бы уехать.

Прекрасная Жюли не стала ее удерживать – самой ей не терпелось оказаться за столом, где под устрицы и другие морские закуски шел жаркий спор об этом новом Комитете общественного спасения, у которого явно было не слишком много сторонников. Доверив Лауру мужу и поручив ему усадить молодую женщину в экипаж, она подала де Бацу руку, украшенную широкими золотыми браслетами, и отправилась с ним в зал, где проходило пиршество.

– Вы непременно должны высказаться, барон! Нам необходимо мнение стороннего наблюдателя.

– Неужели вы и вправду считаете меня таковым? – нахмурился де Бац. – Я гасконец, моя дорогая, а гасконцы никогда не стоят в стороне от схватки. У нас считают делом чести принять какую-то сторону и защищать ее до конца. Боюсь, я только внесу лишнюю сумятицу...

– А вдруг это меня развлечет? Так, значит, вы никогда не меняете убеждений?

– Никогда! Так поступали еще мои предки. Девиз моей семьи «In omni modo fidelis!» А это значит...

– «Верен всегда и во всем!» Звучит красиво... Но мы с вами совершенно забыли о новом гражданском кодексе и болтаем так, словно оказались в Версале.

Де Бац склонился перед хозяйкой дома в шутливом поклоне:

– Окажешь ли ты мне честь, гражданка Тальма, и позволишь ли сопровождать тебя на республиканскую пирушку?

Жюли рассмеялась, и они вместе вошли в столовую.

Тем временем Тальма проводил Лауру до маленького элегантного кабриолета, который она оставила в конце аллеи, где стояли экипажи остальных гостей. С козел спрыгнул кучер, чтобы открыть перед ней дверцу. Лаура подала руку Тальма, и тот почтительно поцеловал ее.

– Мы возвращаемся, Жуан! – сказала она кучеру.

Когда кабриолет отъехал, Тальма торопливо зашагал в сторону кухни, где его ждала верная Кунегонда. У него в доме было и в самом деле слишком шумно, а он не хотел сорвать себе голос, пытаясь перекричать гостей. Кстати, о голосе... Тальма вспомнил, что почувствовал легкую хрипотцу, когда читал монолог из «Карла IX». Войдя на кухню, он попросил Кунегонду приготовить ему гоголь-моголь.

– Сию секунду, мой ягненочек, – тут же отозвалась старая кухарка. – Ничто так не помогает сохранить голос!

Те, кто собрался в элегантной столовой Жюли вокруг длинного стола, украшенного цветами и канделябрами, где розовые свечи тоже, кажется, роняли восковые слезы, весьма вероятно тоже нуждались в старом, добром средстве для голоса, потому что все старались перекричать друг друга. После того как вниманию Конвента был предложен проект создания Комитета общественного спасения, страсти не утихали. Вот и сейчас каждый пытался высказать свою точку зрения хозяйке дома.

– Я им сказал, что их проект опасен! – гремел Бюзо. – Потому что таким образом группка привилегированных лиц получает те же права, что и Национальное собрание. Этот будущий комитет будет обладать законодательным правом, и написанные им законы никто не сможет отменить. На что Марат ответил мне...

Дальше де Бац не слушал. Он молчал, хотя его громовому голосу повиновались солдаты во время сражений. Все его мысли были заняты Лаурой. Он сердился на нее и радовался, что она жива. И эта радость оказалась настолько сильной, настолько искренней, что удивила самого Жана. Как давно Лаура в Париже? И каким образом она оказалась в этом салоне – такая элегантная, надушенная, причесанная? Ведь здесь ей совершенно было нечего делать... Или ей просто нравится пользоваться статусом богатой иностранки? Дом в таком районе, пусть даже снятый внаем, стоил дорого, экипаж и платья тоже. А на шее и запястьях Лауры он увидел потрясающие камеи в оправе из сверкающих бриллиантов. Кто все это оплачивает? Вне всякого сомнения, мужчина. Но кто именно? Впервые в своей жизни Жан испытал странное чувство, горькое и в высшей степени неприятное, которому он никак не мог подобрать определения. Впрочем, любая женщина подсказала бы ему, что это ревность, хотя барон вряд ли легко бы с этим согласился.

Несмотря на жаркие дискуссии за столом, Жюли обратила внимание на странное поведение своего гостя.

– Что с тобой случилось, гражданин? Ты молчишь, ничего не ешь, не пьешь... У тебя такой вид, словно ты пребываешь вдалеке от нас. Тебя не интересует наш разговор?

– Напротив, мне очень интересно. Более того, меня эта ситуация чрезвычайно беспокоит. Я боюсь, что твоим... нашим друзьям грозит большая опасность. На площадях и в кафе уже поговаривают о том, что Робеспьер, Дантон, Марат и другие хотят избавиться от жирондистов.

– Это ясно, но жирондисты сумеют себя защитить, – пылко возразила Жюли. – И Тальма будет с ними! Да, кстати, а где же он?

– Кажется, он отправился провожать мисс Адамс.

– Что-то он задерживается! Это совершенно неприлично – гости его ждут, должен приехать Давид... Если Тальма его не встретит, он будет очень недоволен.

Жюли казалась искренне обеспокоенной, и де Бац ее хорошо понимал. Он лишь мельком видел творца «Клятвы Горациев» и «Клятвы в зале для игры в мяч», но ему хватило и этой мимолетной встречи, чтобы заметить гордость, граничащую с высокомерием, и мстительный характер. С этим человеком явно нелегко было иметь дело. И хотя Давид был близким другом семьи Тальма и вдохновителем его костюмной революции, это ничего не меняло. При каждом визите его должен был ожидать достойный прием.

– Успокойся, – сказал барон. – Я схожу за твоим мужем.

Это было очень удобным предлогом, чтобы незаметно покинуть шумный дом. Проходя через вестибюль, барон взял шляпу, плащ и трость и отправился на кухню. Именно там он, как и ожидал, и нашел великого трагика – тот сидел в кресле с шалью на плечах и с наслаждением ел гоголь-моголь. Появление де Баца заставило Тальма вопросительно поднять брови:

– Она меня ищет?

– Да. Жюли сказала, что Давид должен появиться с минуты на минуту и что, если вы лично его не встретите...