И в самом деле, потрясенная до глубины души молодая женщина совсем забыла о своем акценте, к которому уже привыкла. Однако холодное замечание Фукье-Тенвиля привело ее в чувство.

– С тех пор, как я живу во Франции, мой акцент постепенно исчезает, – бесстрашно заявила Лаура, все же слегка изменив произношение. – Должна добавить, что мой близкий друг полковник Сван тоже говорит почти без акцента.

Это имя, казалось, произвело должное впечатление на общественного обвинителя. Его взгляд немного смягчился, но тут к ним подошел мужчина, державшийся до сих пор в тени деревьев.

– Не слушай ее, гражданин! Эта женщина – английская шпионка и подруга Баца. Я видел их обоих у герцога Брауншвейгского в Вальми.

При звуке этого голоса Лаура вздрогнула и обернулась. На нее со зловещей ухмылкой смотрел не кто иной, как Жосс де Понталек! Она хотела возразить, сказать что-то в свое оправдание, но язык не повиновался ей.

– В самом деле? – Фукье-Тенвиль удивленно поднял брови. – Тогда мы этим займемся. А пока отправим ее в тюрьму – пусть немного охладит свой пыл.

Через два часа Лаура, которую немедленно схватили полицейские, входила в тюрьму Консьержери.

Драма на площади Низвергнутого Трона закончилась. Любопытные расходились по домам, наслаждаясь прохладой летнего вечера. Подручные Сансона готовили гильотину и эшафот к казням следующего дня. Чуть поодаль в телеги бросали тела и головы казненных – за этим следили люди из охраны, стоявшей у ворот Трона. Многие из них закурили трубки, потому что запах крови стал нестерпимым. Потом возницы сели на козлы, и тяжеловозы потащили телеги за городскую стену.

На песчаной дороге тяжело груженные дроги вязли, лошадям приходилось трудиться изо всех сил, поэтому процессия двигалась медленно. Так что проследить за ними не составляло труда. Де Бац, прятавшийся между городской стеной и зданием, стоявшим у самых ворот, дождался, когда дроги выехали за ворота. Стража тут же задвинула засов, тогда он взобрался на щербатую городскую стену и спрыгнул с другой стороны, приземлившись совершенно бесшумно. Впрочем, скрип колес и крики возниц, подбадривавших лошадей, все равно не позволили бы ничего услышать. Луны не было, но на небе высыпали звезды, и барону не составляло труда следовать за мрачным кортежем. Чтобы не привлекать к нему внимания, возницы не зажигали огней. Куда же они ехали по этому пригороду, славившемуся своим чистым воздухом? Где Конвент намеревался спрятать следы своих преступлений?

Повозки проехали еще немного, потом несколько раз свернули и оказались у ограды, которую де Бац узнал без труда. Это был бывший монастырь сестер святого Августина, прямо за стеной располагался монастырский сад.

Монахинь здесь давно не было. Два года назад монастырь выкупил какой-то аферист и открыл там «лечебницу», но с этой стороны входа туда не было. Но процессия явно направлялась к саду, и скоро он получил ответ на свой вопрос – в ограде открылись ворота, явно недавно сделанные. Кортеж уже ждали. Повозки въехали внутрь, и ворота захлопнулись.

Какое-то теплое чувство шевельнулось в омертвевшем сердце барона. Неужели его дорогая Мари будет лежать в земле, освященной церковью? Ведь этот сад все-таки принадлежал монастырю...

Стена обители оказалась очень высокой, но рядом росли деревья, так что на одно из них Жан и взобрался без малейшего труда. То, что он увидел, испугало его. От сада отгородили стеной внушительный участок, где вырубили все деревья и уничтожили всю зелень, оставив у самой стены маленький искусственный грот, некогда служивший часовенкой. Там были вырыты две огромные могилы, их освещали факелы. Повозки выстроились возле одной из них, и де Бац решил, что возницы просто вывалят свой страшный груз. Но от того, что делали эти люди, волосы зашевелились у него на голове. Они не просто сбрасывали в могилу тела. Их предварительно освобождали от залитой кровью одежды, которую вносил в реестр сидевший за маленьким столиком писарь. Никто не позаботился о том, чтобы привезти хотя бы мешок извести, поэтому запах стоял ужасный – ведь в могиле уже лежали трупы казненных накануне, присыпанные всего лишь тонким слоем земли...

Де Бац не мог больше на это смотреть. Он сполз с дерева и опустился на колени – ноги не держали его. Жан надеялся, что сможет потом отыскать могилу Мари и отдать ей последний долг, но то, что он только что увидел, могло свести с ума...

Барон долго стоял на коленях у монастырской стены, закрыв руками лицо, и плакал. Он оплакивал очаровательное существо, вверившее ему свою жизнь; женщину, никогда ничего не просившую взамен, ни в чем его не упрекавшую. Она погибла, но не предала его... Он оплакивал своих погибших товарищей – этих отважных, веселых людей, самых близких его друзей, его братьев, которых никогда больше не будет с ним рядом. Теперь Жан чувствовал себя абсолютно одиноким, и сердце в его груди казалось ему тяжелым камнем...

Только приближающийся рассвет заставил его подняться и побрести прочь...

Из Консьержери, этой «прихожей смерти», отправлялись только на эшафот, и Лаура об этом знала. Но не страх владел ее душой, когда она вошла под низкие своды тюрьмы. Ею владели гнев, отвращение и обида на судьбу, которая позволила ее злому гению снова нанести ей удар – в тот момент, когда она была наиболее уязвимой. Ведь только что погибли Мари, Дево, Руссель и другие добрые друзья Лауры. Так почему потерявший всякий стыд и совесть Понталек оказался там же, рядом с подручным Робеспьера? После стольких неудачных попыток ее супруг все же добился поставленной цели. Теперь она умрет, а он никак не будет в этом замешан...

Лаура не задавала себе вопроса, узнал ее муж или нет. Вполне возможно, что он просто решил отправить на эшафот эту мисс Адамс, слишком похожую на его жену Анну-Лауру де Лодрен. Маркизу достаточно было упомянуть о ее присутствии в замке Анс и о дружбе с де Бацем, и ему больше не о чем было волноваться. А Лауре оставалось только ждать смертного приговора.

Было уже около десяти часов вечера, и в Консьержери все стихло; заключенные разошлись по своим камерам. Лауру привели в канцелярию, где ей пришлось по буквам диктовать свое имя и фамилию писарю: его способностей явно не хватало на то, чтобы справиться с простой орфографией. Потом ее передали тюремщику, позвякивавшему ключами, чтобы тот отвел ей пристанище, вне всякого сомнения, временное...

– Их увозят каждый день, а мест все равно не хватает, – бурчал тюремщик, ведя Лауру по коридору. – Я тебя подселю к двум другим мерзавкам. Одна здесь уже давно, а другую привезли только что.

– Я хочу пить, – сказала Лаура. – Вы можете дать мне воды?

– У них есть вода. Может, они и дадут тебе напиться. Уже слишком поздно, и до утра ты ничего не получишь.

– Я не голодна.

– Вот и хорошо. Ну, а завтра тебе принесут все, что угодно, только плати. А если у тебя нет денег...

Лаура только развела руками, и тюремщик, оглядев ее простое белое батистовое платье, сразу все понял.

– Жаль. Значит, те дни, что тебе осталось провести на этом свете, окажутся не слишком приятными. Будешь есть что придется, и кровать тебе не положена. За кровать надо платить пятнадцать франков в месяц, и деньги вперед... А если даже проведешь тут всего одну ночь, остаток тебе никто не вернет! – Он громко засмеялся, заставив Лауру вздрогнуть.

Следуя за ним, молодая женщина прошла по длинному центральному коридору с высоким сводчатым потолком. Этот коридор делил тюрьму на женское и мужское отделения. В центре тюрьмы располагался двор, напоминавший темный и сырой колодец, и теперь с трудом верилось, что когда-то на его месте был цветущий сад.

Стуча сабо, тюремщик прошел в боковой, более узкий коридор и наконец открыл дверь в маленькую камеру. Две женщины, сидевшие друг против друга на брезентовых складных кроватях, обернулись на звук открывшейся двери. Между ними стоял табурет, на нем в простом подсвечнике горела свеча; в углу валялась куча соломы.