Даже арест Леопольдины не причинил ему душевной боли. Шабо больше не испытывал нежности ни к кому, кроме себя, если допустить, что он вообще был способен на подобные чувства. Когда бывший монах не писал доносы, он слагал вирши в свою честь, воспевая собственную непогрешимость. Со своей стороны Комитет общественного спасения в некотором замешательстве смотрел, как увеличивается стопка доносов, поступающих из тюрьмы Люксембургского дворца. Сначала члены Комитета не придавали им большого значения, зная истинную цену Шабо. Но потом они пришли к выводу, что дыма без огня не бывает и что, возможно, в этой писанине есть доля правды. Доносы Шабо принялись внимательно изучать, тем более что Робеспьер и его любимый соратник общественный обвинитель Фукье-Тенвиль увидели в этом отличную возможность избавиться от всех, кто мог бы им помешать в установлении диктатуры. Мало-помалу та грязь, что выплескивал в своих доносах Шабо, начинала пятнать Коммуну и Конвент. А пока его жертвами становились ни в чем не повинные люди – такие, как Мари Гранмезон...
Молодая женщина, томившаяся в доме на улице Менар, не получая ни от кого никаких известий, не имея возможности ни с кем переписываться, была чуть ли не рада возвращению в тюрьму. Там она могла, по крайней мере, узнать, что происходит в городе. Но на этот раз ее отвезли не в Сент-Пелажи, где она могла бы снова встретиться с актрисой Франсуазой Рокур.
Несмотря на то, что каждый день повозки свозили арестованных к эшафоту на площади Революции, тюрьмы оставались переполненными. В них томилось больше шести тысяч человек – при том, что все население Парижа едва превышало шестьсот тысяч. Поэтому под тюрьмы отдавали все новые и новые заброшенные монастыри. Так случилось и с монастырем бенедиктинок, сестер выгнали совсем недавно, а их место в кельях заняли узницы. Именно в эту тюрьму и отправились Мари и ее горничная Николь, а Бире-Тиссо увезли в тюрьму Форс.
Поначалу Мари испытывала даже некоторое облегчение, потому что прекратились ежедневные визиты полицейского Армана, чьи разговоры сводились всегда к одному и тому же: «Скажите нам, где Бац, и мы немедленно вас освободим!» В первые дни Мари смеялась ему в лицо. Откуда ей знать, где сейчас де Бац, этот человек-ветер, когда она сидит в своем доме и ее так надежно охраняют? Потом эти разговоры утомили ее, и молодая женщина просто перестала отвечать Арману, даже когда он грубо обращался с ней, что случалось все чаще. Но Арман внушал Мари отвращение, и ей становилось все труднее сдерживаться. А ведь этот человек бывал когда-то в ее доме в Шаронне, де Бац считал его другом, и Арман даже осмеливался говорить Мари о своей любви. Хуже всего было то, что он продолжал говорить о своих чувствах и теперь. В тюрьме Мари могла хотя бы надеяться, что полицейский оставит ее в покое. Но она быстро поняла, что ее ожидают новые испытания.
Так как монахинь изгнали из монастыря совсем недавно и какое-то время они даже жили вместе с узницами, эта тюрьма была более сносной, чем остальные. Здание монастыря, окруженное садами, было красивым, за могилами на монастырском кладбище ухаживали так же любовно, как и за клумбами. Заключенным разрешали там гулять. Во время одной из прогулок Мари познакомилась с женщиной лет сорока, все еще очень красивой. Та грустно прохаживалась между заброшенными теперь могилами и, увидев Мари, после минутного замешательства подошла к ней.
– Вы ведь мадемуазель Гранмезон, не так ли?
– К вашим услугам, сударыня. Откуда вам известно, кто я?
– Вы ведь были очень знамениты, пока не решили оставить сцену. А кроме того, у нас есть один общий друг. Разве Жан де Бац никогда не рассказывал вам о нас? Я госпожа д'Эпремениль.
Отнюдь не холодный и сырой день был виной тому, что по спине у Мари пробежала ледяная дрожь. Она жадно рассматривала прекрасное лицо без морщин, великолепные каштановые волосы с редкими серебристыми нитями, ища сходство.
– Да, конечно. – Мари надеялась, что ничем не выдала себя. – Советник д'Эпремениль известен своим ораторским талантом и нападками на злоупотребления королевской семьи...
– ...за что он и поплатился, проведя весьма неприятные годы на острове Святой Маргариты. Во времена «дела о колье» мой муж принял сторону противников королевы. Но это старая история, – добавила Франсуаза д'Эпремениль с улыбкой, – а мы женаты совсем недавно. Я полагаю, Бац даже не знал о нашей свадьбе, хотя они с советником всегда были близкими друзьями. Мой муж – управляющий «Индийской компании», точнее, был им, а Жан – один из основных пайщиков.
– Вы сказали «был»? Я надеюсь, он не...
– Нет, мой муж не умер. Он всего лишь арестован, – грустно сказала женщина. – И я очень за него боюсь. Народ, который был от него когда-то без ума, теперь ненавидит его.
И Франсуаза принялась рассказывать о своем муже, которого она, вне всякого сомнения, очень любила. Мари терпеливо слушала. Ей казалось, что эта женщина, воскрешая в памяти былое величие и экзотическое очарование далеких стран, пыталась справиться с печальным настоящим и защититься от страшного будущего.
– Его арестовали раньше меня, – закончила Франсуаза д'Эпремениль со вздохом. – Муж возвращался из Нормандии, там у нас замок недалеко от Гавра. Его сын, женатый на моей старшей дочери, живет в нем постоянно. Кстати, Жан де Бац часто бывал там...
Мари не могла не воспользоваться подвернувшимся случаем и спросила:
– Это дочь от первого брака? У вас, вероятно, есть еще дети?
– Да, от первого мужа, адвоката Жака Тилорье, у меня две дочери. Жак умер несколько месяцев назад.
– А ваша вторая дочь тоже замужем?
– Мишель? Разумеется, нет! Вы должны были бы знать об этом. Впрочем, Жан, наверное, предпочел не открывать вам ее тайны...
– Я действительно не знаю никакой тайны.
– Это не совсем подходящее слово. Зачем ему было открывать секреты молоденькой девушки своей...
Мари сразу напряглась.
– Любовнице, вы хотели сказать? Так ваша дочь его... невеста?
– Не совсем так. Хотя Мишель и в самом деле считает себя его невестой, потому что давно любит Жана и уверена, что рано или поздно он ответит на ее любовь. Возможно, она и права. Бац всегда был с ней таким любезным!
– Он любезен со всеми женщинами, – прошептала Мари.
– Это верно... Но я не должна была говорить вам всего этого! Ведь вы его тоже любите?
– Да, сударыня. Я люблю его так сильно, как только можно любить.
Мари произнесла это с затаенной радостью. То, что она услышала, сняло с ее плеч невыносимый груз, под которым она задыхалась. Мишель любила Жана, но ни одно слово ее матери не давало повода предположить, что барон отвечал девушке взаимностью. Что же касается будущего материнства, то оно оказалось просто блефом, и Мари теперь отчаянно жалела, что промолчала, не рассказала всего Жану. Он бы сумел ее утешить! Жан так умел любить ее, он придавал ее жизни чудесный вкус – ни с чем не сравнимый вкус взаимной осуществленной любви...
Несколько дней Мари была почти счастлива. Госпожа д'Эпремениль занимала соседнюю келью, и женщины с удовольствием гуляли вместе. Они радовались тому, что могут поговорить о человеке, который был им обеим дорог, пусть и по-разному.
Но однажды утром в бывший монастырь бенедиктинок перевели нескольких заключенных-мужчин, и среди них был Луи-Гийом Арман.
– Это из-за вас меня арестовали! – заявил он Мари, когда они случайно встретились в саду, и голос его не предвещал ничего хорошего. – Я должен был сдать властям Баца и провалил дело. Но клянусь, вы у меня заговорите, потому что от этого зависит моя жизнь!
На самом деле он, как всегда, играл роль подсадной утки, однако Мари этого не знала. Она снова попала в ад. Этот негодяй, как назойливая осенняя муха, всюду преследовал ее, отлично понимая, что стражники не станут вмешиваться.
Но вмешалась Франсуаза д'Эпремениль. Она была возмущена тем, что этот мерзавец всюду ходит за Мари, стоит той только выйти из камеры, и доводит ее подругу до отчаяния.
