– Привет честной компании! – весело приветствовал их тюремщик. – Я вам привел подружку, но не стоит из-за нее суетиться. Солома ей вполне подойдет!
Женщины одновременно встали, не обращая никакого внимания на тюремщика, и тот вышел, что-то ворча себе под нос. Лаура сразу узнала молодую женщину: она видела ее выбегавшей из мастерской Давида в Лувре. Но первой заговорила женщина постарше:
– Трудно сказать в этих обстоятельствах «добро пожаловать», сударыня, но мы с госпожой Шальгрен постараемся сделать все возможное, чтобы ваше пребывание здесь было сносным. Я графиня Евлалия де Сент-Альферин.
– Меня зовут Лаура Адамс. Я американка, – ответила молодая женщина, впервые застеснявшись своего вымышленного имени.
Лаура огляделась по сторонам и тяжело вздохнула. Она вспомнила, как ее привели в тюрьму Форс после событий 10 августа. В те времена она была маркизой де Понталек. Тогда ее подругами по несчастью стали госпожа де Турзель, гувернантка королевских детей, ее дочь Полина и несчастная принцесса Ламбаль.
– Меня обвиняют в том, что я английская шпионка и друг барона де Баца, – добавила Лаура.
Та, что совсем недавно носила имя Лали Брике, протянула ей обе руки:
– Большинство обвинений, которые здесь предъявляются, просто смехотворны. Если вы американка, вы никак не можете быть английской шпионкой... А если вы и в самом деле друг барона, то я стану вашим другом. А пока мы устроим вас на ночь.
– Благодарю вас за теплый прием, но мне не хотелось бы причинять вам неудобства. Вот только... нет ли у вас воды? Я очень хочу пить!
– У нас есть морс из смородины, – сказала Эмилия Шальгрен.
Она достала из-за кровати бутылку и стакан, протерла его и налила Лауре морс. Напиток был холодным, чуть кисловатым, просто восхитительным! Отдавая стакан, Лаура заметила, что госпожа Шальгрен не сводит с нее глаз.
– Мне кажется, что мы уже знакомы, – призналась она. – Я вас где-то видела, но никак не могу вспомнить, где именно...
– В Лувре, – подсказала Лаура. – Я входила в мастерскую Луи Давида, а вы оттуда... выходили.
– Вы дружны с этим негодяем? – В прекрасных черных глазах Эмилии Шальгрен вспыхнуло недоверие.
– Нет. Я приходила к нему, чтобы попросить заступиться за одного человека, которого только что арестовали.
– И он ничего не сделал, разумеется! – гневно воскликнула Эмилия. – Я здесь исключительно по вине Давида, и мой несчастный брат Карл Верне напрасно тратит время, пытаясь добиться моего освобождения. Если вы хоть в чем-то отказали Давиду, вам не спастись...
– Вы хотите сказать, что Давид...
– Да. Это он отдал приказ о моем аресте. Арестовали не только меня, но и мою подругу Розали Фийель и всех тех, кто жил вместе с нами в замке Мюэтт. После той сцены, которую вы видели, Давид не переставал преследовать меня. Он приходил снова и снова, пока я не приказала вышвырнуть его вон. Этот негодяй говорит, что любит меня, но его любовь – худшая кара, которая может постичь женщину!
Тем временем графиня Евлалия сняла матрас со своей брезентовой кровати и положила его там, где плитки пола были немного чище.
– Я думаю, пора ложиться спать, – сказала она.
– Завтра у нас будет достаточно времени для бесед, а мисс Адамс выглядит очень усталой...
Лаура смутилась и запротестовала против того, чтобы графиня разоряла из-за нее свою постель. Но Евлалия не стала ее слушать:
– На брезенте очень удобно, а кроме того, у меня остается одеяло. У госпожи Шальгрен их два, и я не сомневаюсь, что она вам даст одно.
– Разумеется. Мне повезло хотя бы в том, что благодаря брату я ни в чем не нуждаюсь.
Женщины легли, но Лаура никак не могла уснуть. Страшная сцена, свидетельницей которой она стала, не выходила у нее из головы. Она снова видела Мари на эшафоте, перед ней проходили лица друзей... А когда перед ее внутренним взором представал Жан де Бац с посеревшим, мертвым лицом, Лаура не выдержала и заплакала – впервые за этот страшный день. Она зарылась лицом в подушку, чтобы никого не потревожить, но у графини был очень тонкий слух. Она снова зажгла свечу, подошла к Лауре и села рядом с ней на пол.
– Что вас так мучает, моя дорогая? – шепотом спросила графиня Евлалия, чтобы не разбудить госпожу Шальгрен. – Если вы друг де Баца, можете довериться мне. Я люблю Жана как родного сына. Он спас меня от отчаяния в минуту страшного несчастья, и теперь мне хотелось бы помочь вам... Если рассказать о том, что тебя мучает, это иногда облегчает боль.
И Лаура заговорила, несмотря на то, что Эмилия приподнялась на локте и слушала их. На этот раз она рассказала все, не скрывая своего настоящего имени, потому что обе эти женщины внушали ей безграничное доверие. Она рассказала, как барон спас ее во время массовых казней в сентябре 1792 года и как она жила в его доме. Рассказала о своей дружбе с Мари, о своем участии в делах барона после того, как она из Анны-Лауры де Понталек превратилась в Лауру Адамс, и, наконец, о драме, разыгравшейся на площади Низвергнутого Трона... Лаура умолчала только об одном – о своей любви к Жану де Бацу.
– И Давид позволил вас арестовать и не пошевелил даже пальцем, чтобы вас спасти? – с презрением переспросила Эмилия Шальгрен. – Вы говорили, что он так стремился стать вашим другом...
– Все мы в руках господа, – вздохнула графиня Евлалия. – Но вы обе так молоды, дети мои... А вот я мечтаю о смерти, пусть и такой неприглядной.
– Почему вы хотите умереть? – осторожно спросила Лаура. – Вам некого больше любить?
– Увы. У меня была единственная дочь, и ее я любила больше всего на свете.
Графиня де Сент-Альферин рассказала свою историю. Лаура уже знала ее от Мари и Жана, но слушала Евлалию с трепетным вниманием, потому что она знала, что испытывает мать, когда умирает ее дитя. Она тоже хотела умереть, когда господь забрал у нее Селину, и теперь Лауру с какой-то непонятной силой тянуло к графине Евлалии, с которой еще несколько часов назад она не была даже знакома.
Увлеченная их примером, Эмилия Шальгрен поведала им о том, как протекала ее жизнь. Счастливое детство рядом с отцом Жозефом Верне в их квартире в Лувре, увлекательные поездки по стране, когда отец задумал написать серию картин под общим названием «Порты Франции», и, наконец, свадьба с Шальгреном. Это была блестящая жизнь жены известного архитектора, но не слишком счастливая. Настоящее счастье мадам Шальгрен испытала, когда родилась ее единственная дочь Франсуаза. Слава богу, девочка была жива и жила в семье брата Эмилии Карла, но молодая женщина не знала, увидит ли она ее снова. Счастье навсегда покинуло Эмилию с тех пор, как ее начал преследовать Давид...
– Возможно, я наказана за то, что отказалась последовать за мужем в эмиграцию. Но новые идеи, свежий воздух свободы и братства, которые всюду воспевали, соблазнили меня. Я презирала мужа за то, что он захотел бежать от всего этого... Давид – это наказание, ниспосланное мне господом!
– Невозможно поверить, что кисть гения принадлежит человеку с такой черной, жестокой душой, – заметила Лаура.
– Его живопись великолепна, но холодна, – вздохнула Эмилия. – Я увидела отражение чувств только в портрете Марата, заколотого в ванне.
Женщины проговорили большую часть ночи, и на сердце у Лауры стало немного легче. Ей даже удалось поспать часа два-три, пока пробуждение тюрьмы, всегда похожее на взрыв, не вырвало ее из приятного забытья. Когда двери камер открывались, можно было подумать, что ты оказался на знаменитом рынке Чрево Парижа. Все эти обреченные на смерть люди излучали невероятную энергию, какую-то жадную веселость и неуемное желание насладиться напоследок всеми прелестями жизни. Те, у кого были деньги, тратили их, не жалея, и делились с теми, у кого не было ни гроша. Люди смеялись, пели, бросая вызов близкой смерти, высмеивая судей, палачей, тюремщиков – весь этот жестокий аппарат подавления, готовый их уничтожить. В Консьержери все пребывали во власти лихорадочного веселья и бесконечной суматохи.
