– Не буду спрашивать, почему ты не на самолете в Юкатан. Я рада, что ты здесь, Палмер. – Она ткнулась лбом ему в плечо. – Вести можешь? Ключи у меня...

– Это не важно, Соня. Наша машинка под парой тонн кирпича. Похоже, нам придется топать до деревни, а там ловить автобус до Сан-Франциско.

Соня испустила тяжелый вздох и взяла его за руку:

– Что ж, тогда потопали?

Выйдя на проселочную дорогу, Палмер услышал за собой хруст гравия под шинами. Он успел повернуться и увидеть винного цвета «роллс» с густо тонированными окнами, летящий на них. За рулем сидел китаец с забинтованной головой, и бинты были вымазаны сажей. Не думая, Палмер схватил Соню за руку и нырнул в кювет. «Роллс» пролетел мимо, рассыпая гравий из-под шин.

Палмер и Соня выбрались из кювета на обочину. Хвостовые огни лимузина мигнули и растаяли в тумане раннего утра.

~~

Морган лежал на полу машины, завернутый в одеяла и свернувшись в эмбриональной позе. Грудь еще горела, но он был уверен, что успел выдрать все пораженные серебром ткани раньше, чем яд мог проникнуть в центральную нервную систему. А грудь заживет. Может, даже шрама не останется. К сожалению, о лице этого нельзя было сказать.

Потрогав щеку, Морган застонал. Раны, нанесенные серебряным оружием, никогда по-настоящему не заживают и всегда оставляют уродливые шрамы. Но не это было самым худшим. Изувеченная плоть – это мелочь по сравнению с тем, что эта сука с ним сделала.

Лорд Морган снова застонал и крепче завернулся в одеяла. Сломанные кости срастутся, поврежденные органы регенерируют, даже отрезанная конечность в свое время отрастет. Но от ран, нанесенных его духу, исцеления не будет. Будет только распространяться инфекция.

Лорд Морган, бывший слуга Инквизиции и бывший сотрудник гестапо, лежал на полу своей машины и думал о страшной болезни, которую люди называют Любовь.

Мерида, Юкатан

Разум человека, растянутый новой идеей, уже не может вернуться к прежним размерам.

Оливер Уэнделл Холмс

– Папа, динь! Папа, динь!

Лит со всей скоростью, которую позволяли ей развить пухлые подгузники, бежала из-за угла. Рубашка с ярким слоненком была вымазана грязью, и, судя по испачканной столовой ложке, девочка опять копалась на заднем дворе.

– Ах ты поросенок! – засмеялся Палмер, хватая ребенка за пузо и переворачивая в воздухе. Лит смеялась и дергалась, веселая, как щенок. Неплохо для девятимесячного малыша. – А кому нельзя к дороге выходить?

Он положил Лит в гамак, висящий на крыльце, и направился к почтовому ящику у подножия холма. Про себя заметил, что надо будет съездить в город на «лендровере» и купить материалов на изгородь. Лит для своего возраста была развитым ребенком, но все равно очень любила выбегать к дороге, когда слышала звонок почтальона. Любила получать письма.

Из асьендывышел темный оборванный силуэт и остановился рядом с гамаком Лит. К смеху девочки присоединились звоночки хрустальных колокольчиков и чириканье дельфинов.

Палмер шел к дому, разбирая письма. Два из бутиков Калифорнии и Нью-Йорка, каждый с запросом на еще три контейнера с панорамой «Дня мертвых», карнавальных лент и масок ручной работы. Пакет, адресованный Лит, с кучей азиатских марок, и открытка от Сони.

– Смотри, детка! Тетя Блу прислала тебе подарок!

Палмер протянул пакет девочке, лежащей на коленях серафима. Тут же веранду усеяли обрывки оберточной бумаги, а Лит уже играла с куклой, одетой в синее кимоно. Крашеные кукурузные волосы куклы были убраны сложной прической гейши.

Палмер глянул на открытку с панорамным видом центра ночного Токио, потом перевернул ее, чтобы прочесть письмо. Ни обращения, ни подписи. Как всегда.

«Никаких признаков М. Но я уже ближе. Химера все сильнее волнуется. Чует своего бывшего хозяина. Шрам затрудняет мне возможность менять личность. Ходят слухи о зверствах на материке. М.? Надеюсь быть дома к Рождеству. Скучаю».

Палмер поднял глаза от почтовой карточки на серафима.

– Ничего нового, Фидо. Все то же. – Серафим кивнул, хотя Палмеру трудно было судить, что тот понял. – Лит, детка, шли бы вы с Фидо играть в патио? А то мне работать надо.

Лит кивнула темной головкой, блеснула золотистыми глазами в свете дня и выпрыгнула из гамака, волоча за собой седеющего серафима. Палмер улыбнулся вслед этой невероятной парочке – коричневое дитя природы и опустившийся бродяга, – которая скрылась за углом. Фидо тащился за Лит, как ручной медведь.

Уже столько времени прошло, и тем не менее трудно было все это понять. Год назад ему светило от двадцати лет до пожизненного. Сейчас он живет жизнью американского эмигранта, прилично зарабатывая на продаже искусства Мексики и Центральной Америки в шикарные бутики и галереи за северной границей. И еще оказалось, что он чертовски хороший отец. Да, многое может измениться за год, подумал Палмер, рассеянно трогая нефритовую клипсу в ухе.

Они с Соней пару недель как обосновались в Юкатане, и тут снова появилась Лит. Вот только что в патио было пусто, и сразу там оказались Лит и серафим. Девочке не было еще месяца, но она уже ползала и лепетала.

Когда стало очевидно, что серафим никуда не собирается, Соня решила, что может продолжать охоту. Палмер знал, что серафим ее нервирует: ему самому далеко не сразу удалось привыкнуть к присутствию этого создания. Почему-то стало проще, когда он прозвал серафима Фидо. Вроде бы эта кличка ему подходила.

Соня время от времени возникала на пороге без предупреждения, но с экзотическими игрушками для «племянницы», и ей всегда были рады. Лит она обожала, но больше нескольких дней вынести общество Фидо не могла.

Когда она приезжала, они с Палмером лежали, обнявшись, в гамаке и слушали ночных птиц. В каком-то странном смысле это были идиллические отношения.

В последний раз Соня с веселым удивлением обнаружила у него на груди ритуальную татуировку.

– Что это? – спросила она. – Решил стать первобытным на современном уровне?

– Решил сделать татуировку, чтобы скрыть шрам от операции.

– В самом деле?

– Отчасти. К тому же она сочетается с рисунком шрамов, что ты оставила у меня на спине.

Она помолчала.

– Ты еще видишь те сны?

– Иногда. Они стали сильнее с тех пор, как рука вернулась.

– Рука?

– Ага. Хочешь верь, хочешь не верь, но пару недель назад меня разбудил стук в окно. Сначала я думал, что это птица. Потом увидел ее на подоконнике. Та рука, что дал тебе Ли Лиджинг, скреблась в стекло и просилась в дом!

– И что ты сделал?

– Впустил.

– И ты не боялся?

Палмер пожал плечами:

– Я слыхал про собак, которые в поисках своей пропавшей семьи пересекали континент, так чем шестипалая рука хуже? А к тому же она ничего не делает, только прячется под диваном. У моей мамы была точно такая собачка чихуахуа. По мне, уж лучше живая отрезанная рука, чем комнатная собачка.

– Не стану спорить. Так что означает эта татуировка?

– Старик майя, который ее делал, сказал, что это была когда-то печать Хан Балам, Повелителей Ягуаров.

Только он не сказал Соне, что хотя по-испански лучше говорить не стал, зато бегло изъясняется на ланкондоамском, языке детей Кетцалькоатля, и бросил свои любимые сигареты «Шерман» ради здоровенных галлюциногенных сигар, которые любили индейцы-майя.

Разговор был три месяца назад. Интересно, что она сказала бы про серьги?

Палмер вернулся к работе и стал паковать контейнер, время от времени отхлебывая лимонад из кувшина. По немощеной дороге прошел крестьянин-кампесино, направляясь за три мили к шоссе, где бегал старый развалюха-автобус, подвозивший людей до города.

Палмер насторожился при виде сутулого немытого человека в традиционных белых штанах и рубашке, с мачете на поясе. Он быстро просканировал кампесино, заглянул в его мысли, оценил ауру – нет ли в ней чего-то от Притворщика.

К счастью для кампесино, он был именно тем, кем и выглядел, – крестьянин, едущий в город. До автобуса в Мериду он доживет. Палмер вздохнул с облегчением. Он не любил убивать, даже Притворщиков, но никогда, ни на секунду не имел права ослабить бдительность. Как всякий хороший отец, он знал, что в джунглях рыщут ягуары, жаждущие крови детей.