Устройство садка шло быстро. На третий день он уже был почти готов. Когда возвели стены, Риди навалил в воду песку и гравия, чтобы повсюду сравнять дно.

Пока Риди занимался этим, Сигрев и Уильям собирали новые камни, чтобы разделить пруд стенками на четыре части, оставив между ними сообщения.

И внутренние, и внешние стены сделали настолько широкими, чтобы можно было свободно ходить по ним. Таким образом рыбу можно было бы отовсюду достать острогой.

Пруд окончили. После этого погода переменилась, но бури не были так сильны, как в начале дождливого времени. Дождь лил ливмя, однако без таких молний и грома, как прежде; и грозы стали короче.

В промежутки светлой погоды Уиль и Риди наловили много рыбы и пустили ее в пруд; теперь в нем был большой запас.

Как-то раз, вечером, Уильям начал сильно дрожать и пожаловался на сильную головную боль. Риди хотел продолжать свой рассказ, но Уильям почувствовал себя так дурно, что не мог слушать. Он лег в постель, и на следующее утро у него сделалась сильнейшая лихорадка. Сигрев испугался: с каждым часом симптомы болезни делались все хуже и хуже. Риди, просидевший с больным всю ночь, вызвал его отца из дома и сказал:

— Дело серьезно, сэр. Вчера мастер Уильям работал без шляпы, и я боюсь, что у него солнечный удар. Жаль пустить ему кровь, но кто-нибудь должен сделать это.

— У меня есть ланцет, — сказал Сигрев, — только я никогда в жизни никому не делал кровопускания.

— Я тоже, сэр; но раз у вас есть ланцет, я считаю, сэр, нашей обязанностью сделать попытку. Если вы боитесь, пущу кровь я; это простая операция.

— Да, Риди, хорошо.

— Я думаю, что, быть может, моя рука будет спокойнее вашей, — заметил старик. — Я боюсь, что у него сделается воспаление мозга.

— Сделайте кровопускание вы, — подтвердил Сигрев, — моя рука, пожалуй, дрогнет; я так боюсь за моего мальчика.

Они вернулись в дом. Сигрев отыскал ланцет; Риди перевязал руку Уильяма. Как только на руке мальчика вздулась жила, моряк надавил на нее мякотью большого пальца, и первая же его попытка удалась. Риди посоветовал выпустить большое количество крови, и, казалось, это немножко облегчило страдания Уиля. На его руку, наконец, наложили бинт; он выпил немножко воды, и его снова уложили спокойно.

На следующий день лихорадка не ослабела; мальчику снова пустили кровь. Миссис Сигрев в слезах ухаживала за ним. Много дней бедный мальчик был в опасности, и в доме теперь не было слышно ни смеха, ни веселого говора.

А погода становилась все лучше день ото дня. Было почти невозможно заставлять Томми сидеть спокойно. Юнона каждое утро уходила с ним и с Альбертом и держала их подле себя, пока готовила кушанье.

К счастью, у собачки терьера Виксен родились щенята, и когда негритянка ничем больше не могла занять детей, она приносила им двух щенят. Зато спокойная, кроткая Каролина по целым дням сидела, держа руку матери и смотрела на брата; иногда она шила, сидя подле его постели.

Риди не умел оставаться без дела; он работал теперь над устройством выпаривательного котла, но и ударяя молотом по резцу, не переставая думал об Уилли, так как горячо любил мальчика. Не раз, бросая работу, — он горячо молил Всевышнего спасти Уильяма.

Наконец, лихорадка ослабела и вскоре совсем исчезла. Но мальчик до того обессилел, что дня три не мог сам садиться на постели и только через две недели вышел из дому. Можно легко себе представить, как обрадовались все.

Теперь Сигрев и Риди работали с веселым сердцем; другого дела не было, а потому они решили устроить купальню. Им помогала Юнона; она вместе с ними возила колеса, с ней бегал и Томми. Она брала его с собой, чтобы он не мешал миссис Сигрев и Каролине, которые сидели с больным.

К тому времени, когда Уиль вышел из дому, место купанья было отгорожено. Мальчик пришел с матерью посмотреть на сделанное и сказал:

— Теперь, Риди, дома почти все готово, нам остается только исследовать остров и отправиться к прежнему заливу, чтобы осмотреть вещи, собранные с погибшего брига.

— Да, мастер Уильям, и, думаю, мы можем через несколько дней отправиться в экспедицию, — ответил Риди, — только все же необходимо подождать, чтобы вы стали сильнее; нельзя оставить вас одного с миссис Сигрев, пока вы не поправитесь окончательно.

— Как, оставить, Риди? Я пойду с вами.

— Нет, мастер Уильям, теперь это невозможно.

Представьте, что налетит гроза, что вы промокнете, и вам придется спать в мокром платье. У вас может повториться приступ лихорадки, а мы будем вдалеке от дома! Нет, нет, теперь необходима осторожность. Присядьте на камень; морской ветерок принесет вам пользу. Но не слишком долго оставайтесь здесь.

— Я скоро снова окрепну, Риди, — сказал Уильям.

— Конечно, мастер Уильям, и мы должны за то благодарить Бога. Погодите, я пойду вытащу черепаху. Вам нужно хорошенько питаться.

— А давно не слышали мы вашего рассказа, Риди, — после ужина сказал Уиль. — Не приметесь ли вы снова за него?

— С удовольствием, — ответил Риди, — только не помню, на чем я остановился.

— Вы пришли на голландскую ферму вместе с дикарями.

— Так, так. Ну, вот, фермер вышел и спросил, кто мы; мы ответили, что мы англичане-пленники и хотим снова отдаться в руки властей.

«Он отобрал от нас оружие и патроны, заявив, что в этом месте он представитель власти, и сказал правду. Потом прибавил:

— Вы, конечно, не убежите без оружия и патронов, Но в Кап я, вероятно, отошлю вас только через несколько месяцев. Поэтому если желаете, чтобы вас хорошо кормили, хорошенько работайте.

Мы сказали, что рады потрудиться; он скоро прислал нам обед и показал маленькую комнату, в которой мы могли спать.

Однако через несколько дней нам пришлось убедиться, что мы имеем дело с очень недобрым, грубым малым, который давал нам вдосталь работы, но недостаточно кормил. Он не позволял нам брать ружей, не посылал в поля и заставлял работать только около дома, но работать чрезмерно; наконец, стал обращаться с нами очень жестоко. Когда у него не хватало съестных припасов для готтентотов и других рабов, он уходил на охоту с соседними фермерами, убивал квагг и мясом этих животных кормил своих невольников. Но только готтентот способен питаться мясом квагги».

— А что такое квагга? — спросил Уиль.

— Животное, полуосел, полулошадь, с полосатым телом, как у зебры. Красивое создание, но его мясо твердо и невкусно.

«Вот, сэр, он вздумал и нас кормить, как готтентотов, а сам и его семья (у него были жена и пятеро детей) ели баранину и окорока антилоп. Мы попросили его дать нам пищу получше, но он так немилосердно избил Ромера, что тот после побоев не мог работать два дня.

Готтентотов и рабов он ежедневно сек хлыстом из носороговой кожи. Ужасный — хлыст! Каждый его удар разрезал тело. Жизнь стала нам в тягость; мы работали сверх сил, а голландец с каждым днем становился все грубее с нами. Наконец, мы решили, что дольше выносить этого невозможно, и раз вечером Гастингс сказал это фермеру. Голландец пришел в ярость, призвал трех слуг и приказал им привязать его к колесу фуры. При этом он грозил, что спустит с него всю кожу. С руганью он ушел в дом за своим ужасным хлыстом.

Невольники схватили Гастингса и стали привязывать его к колесу. Они не смели ослушаться своего господина. В эту минуту наш несчастный товарищ сказал нам:

— Если меня изобьют таким образом, мы все погибнем; бегите за дом; когда он принесет хлыст, войдите в комнаты и схватите ружья; они всегда заряжены. Держите его под прицелом, пока я не убегу; потом вы можете спастись. Сделайте это; не то, я знаю, он засечет меня до смерти, а вас застрелит как беглых, застрелит, как вчера убил двух готтентотов!

Мы послушались Гастингса: когда голландец подошел к нашему другу, мы вбежали в дом. Фермерша была в постели (у нее только что родился еще ребенок), а детей мы не боялись. Схватив два ружья и огромный нож, мы выбежали во двор, когда голландец в первый раз ударил Гастингса.