Башков и Нагиев вышли, оставив Савичева наедине с Ворониным и все еще не представившимся толстяком.

— Алексей Иваныч, — вежливо заговорил Воронин, — чтобы не терять времени попусту, скажу вам, что сюда вы попали единственно по той причине, что чрезвычайно хорошо играете в хоккей. Лучше всех в России, несмотря на ваш юный возраст.

Савичев угрюмо молчал.

— Можно сказать, что прошлый матч был сделан вами фактически в одиночку. Особенно мне запомнился ваш второй гол в ворота моей команды. Вот этот проход. Взгляните еще раз, мистер Барнетт, — обратился он к толстяку.

На экране появился крупным планом вратарь «Кристалла» Андрей Красницкий, отбивший шайбу после броска нападающего из Задольска прямо на крюк Савичеву. Тот резко ускорился вдоль борта, на красивом финте обошел выскочившего навстречу нападающего «Сатурна», на великолепной скорости прошел середину площадки, разбросал двух игроков соперника и, прикрыв шайбу корпусом, внезапно отправил каучуковый диск в верхний угол ворот.

Московский комментатор зашелся в диком вопле восторга — несмотря на то что интересы подмосковной команды должны быть ему ближе, чем успех малоизвестного поволжского клуба. Слова «бесподобно», «великолепно» в сочетании с эпитетами «виртуоз», «главная надежда российского хоккея» и тому подобное славословие так и пронизывали его речь.

— Он похож на Льемье, — с легким иностранным акцентом сказал толстяк, — прямо его маньер игры. Замьечательно.

— Вот видите, господин Савичев, как вас ценят в стране и за рубежом, — проговорил Воронин. — Позвольте рекомендовать вам представителя клуба Национальной хоккейной лиги «Чикаго блэк хоукс» господина Райана Барнетта.

— Чем же я могу быть полезен господину Барнетту? — холодно спросил Алексей.

— У нас с мистером Барнеттом есть к вам очень выгодное во всех отношениях и для всех сторон предложение.

— Я не думаю, что оно мне подойдет.

— И поступаете опрометчиво, Алексей Иванович, — веско произнес Воронин. — Как я уже сказал, вы здесь потому, что хорошо играете в хоккей. А в отдельных случаях, я бы отметил, даже слишком хорошо. Так, как, например, вы играли в первом матче против команды из своего родного города. Нехорошо, молодой человек, обыгрывать земляков.

— Это я понял уже давно, господин Воронин, — с усилием сказал Савичев, — так что ваши разглагольствования совершенно излишни. Вы хотите выключить меня из борьбы за кубок? А этот господин из-за океана здесь, бесспорно, для того, чтобы купить меня, причем немедленно. А вы на этом погреете руки и неплохо заработаете. Все-таки вы имеете на меня права, земляки как-никак, — с горечью закончил Савичев.

— Вы не только талантливый хоккеист, но и чрезвычайно догадливый человек, — с тонкой, с оттенком уважительного удивления, иронией сказал Воронин.

— О! — с чисто американской бессмысленной и тупой многозначительностью изрек мистер Барнетт.

— Все это так. Только ничего у вас не выйдет.

— Почему не выйдет? Вы только послушайте меня. Завтра же вы без разрыва контракта с «Кристаллом» вылетаете с мистером Барнеттом в Штаты. До вас по пути несанкционированного побега в НХЛ шли великие русские игроки Федоров и Могильный, да и не только они, так что этические проблемы отпадают. В Штатах вы подписываете годовой контракт с «Чикаго» на миллион долларов! А конфликт с Федерацией хоккея России… уладить его я беру на себя. Если вы зарекомендуете себя должным образом, по истечении годового контракта вы подпишете новый, на больший срок и на несравненно большую сумму.

После выразительной паузы Воронин добавил, глядя на Алексея в упор:

— В ближайшее время к вам могут выехать в Америку ваша мама и ваша невеста. На которую, кстати, вы не должны обижаться за то, что она оказала нам небольшую помощь. Поступить лучше для вас она просто не могла.

Савичев оторопело уставился в лицо этого маленького страшного человека, не в силах произнести ни слова. В заключительных фразах, касающихся матери и Наташи, он почувствовал явную, хотя и искусно спрятанную угрозу…

— Что с мамой? — наконец выдавил он.

— О, завтра вы сможете увидеть ее. Она едет сюда, в Тарасов. Мы обязательно покажем ей послезавтрашний матч, где — она очень надеется — уже не будет играть ее дорогой сын.

Глаза Воронина насмешливо сверкнули, а в голосе слышалось откровенное стремление запугать, уничтожить, подавить волю упрямого девятнадцатилетнего пацана.

— Ах ты каззел! — тяжело дыша, выговорил Леша. — Ах ты хоррек вонючий! Тваррь поганая!

Бешенство заклокотало в груди «золотого мальчика» русского хоккея, и он, протянув руку, схватил Воронина за шею и, легко подняв в воздух, затряс, как щенка.

— Убью, гнида! — проревел Алексей.

Барнетт оторопело попятился и упал в кресло, глядя на разъяренного русского гиганта.

В ту же секунду в комнату ворвались два амбала и двумя четкими ударами заставили Савичева отпустить жертву. Алексей развернулся, и один громила полетел в большое зеркало на стене, с грохотом рухнувшее и засыпавшее верзилу осколками; второй, едва ли не вдвое толще Алексея, попятился от мощнейшего удара хоккеиста в челюсть, споткнулся о туалетный столик и, ухнув на него всей тушей, превратил в щепки.

— Стоять! — загремел голос Башкова, и Олег на пару с Тахиром наставили на Савичева дула крупнокалиберных стволов.

Воронин медленно ворочался на полу, шевеля вывалившимся от удушья языком и растирая посиневшую шею. Лицо его было серым, на гладком лбу и лысине блестели капли пота.

— Дуррак! — прохрипел он. — Мальчишка, дурак! Свяжите его! Осторожнее, он слишком дорого стоит, чтобы с ним неаккуратно обращаться.

— Зачем вязать? — сказал Нагиев, вынимая из кармана наручники. — Прикуем к батарэе, да завтра астынет, клянус, чэстноэ слово!

Процитировав таким образом товарища Саахова из «Кавказской пленницы», товарищ Нагиев защелкнул наручники на правом запястье Савичева и, под дулами своего и башковского пистолетов сопроводив в соседнюю комнату, прицепил наручники к мощному радиатору центрального отопления.

— Пасиди, падумай, дарагой, — напутствовал его на прощание кавказец, — па-моэму, ты нэмножько пагарячился. Затшэм абыдэл Вадыма Ныколаыча?