Тьери Блен всегда любил город. Он любил находиться в самом центре, в самом сердце, там, где проходят все артерии, и даже когда удары этого сердца становились слишком громкими, он и подумать не мог о том, чтобы жить где-то еще. Весь мир был под его окнами, он воспринимал себя центром мишени. Он все время боялся что-то упустить и считал, что у него достанет энергии противостоять большому городу. С тех пор как человеческий фактор стал источником его доходов, он искал прямо противоположного. После слежки дни и ночи напролет, нервного напряжения и беспорядочного образа жизни ему надо было восстанавливать свои силы в месте, далеком от человеческого безумия.

Парадокс — в своем добровольном заточении он ощущал, что Париж ближе, чем когда-либо. Если он может видеть мерцающий огнями город с колокольни Шолона, то зачем иметь его у своих ног? Как почувствовать город, если тебя захватил его водоворот? Вавилон становится Вавилоном, только если можно взирать на него издали.

Растянувшись на шезлонге, укутавшись в плед до самого носа, с книжкой в руках он терпеливо выздоравливал. Вернувшись в дом, он посмотрел, не пригорело ли овощное жаркое, и стал просматривать почту — имя Вермерена попадалось везде. Социальные службы не сомневались в существовании Поля Вермерена. Колесики машины завертелись сами по себе, достаточно было соблюдать определенные правила, ничего ни у кого не требовать, никогда не жаловаться. И тогда гражданин более или менее становится незаметным для общества.

— Фламандская фамилия? — спросил его служащий, подключавший телефон.

— Мои очень дальние предки были голландцами. На лице у него осталось всего несколько пластырей у висков. Он уже приучился смотреть на себя в зеркало. Коричневые линзы делали взгляд глубоким, проницательным, они гармонировали с цветом волос и родимым пятном, — взгляд, который должен был быть с самого начала. Разрез глаз — чуть шире, и лицо стало улыбчивым и немного насмешливым. Больше всего Поль гордился своим подбородком — он придавал ему основательности, уверенности в том, что он и должен был быть таким, мужественность и неожиданную законченность всему облику, навсегда избавив от маскировочной бороды. Теперь Полю нравилось бриться, а потом массировать абсолютно гладкие щеки. Раз в три дня он использовал машинку для стрижки волос, делал это, как будто всю жизнь этому учился. В некоторых местах шрамы чесались и напоминали о том, что не всегда было так, но незачем принимать себя за чудовище. Изо дня в день он видел, как лицо обрисовывается в зеркале. Иногда внезапно под этими чертами проступала мимика Блена. Но Блена отшлифованного, искаженного и такого далекого. Даже блеск в глазах практически пропал, как маленький уголек, готовый погаснуть под слоем пепла.

Поль Вермерен находил время для всего и все любил делать — готовить, гулять, читать, укрывшись пледом. Вечером посидеть у камина, ночью просмотреть фильмы, с утра поваляться в постели, а в любое время дня принять горячую ванну. Выздоровление даже позволило ему провести некоторые опыты, проверить старинные мечты, разгадать некоторые тайны. Его всегда интересовало, как этот предмет может держаться в воздухе, крутиться вокруг своей оси, прочертить дугу, полностью изменить траекторию и вернуться в руку. Вероятно, он не был слишком стар, чтобы творить чудеса. Каждый день он в одиночку учился бросать бумеранг, сверяясь с открытой книгой у ног. В этом движении ему виделась смесь науки, элегантности и смирения перед природой, способ воздать должное таинствам физики, которая увлекала еще первобытных людей. Как настоящий абориген, Поль пытался понять качество ветра, подружиться с ним, обогнуть деревья ловкой дугой. В самом начале обучения, когда бумеранг улетал неизвестно куда, Поль терпеливо, как искатель подземных родников, прошагал километры по лугам. Местные приветствовали его, наблюдали, как он кидает свой бумеранг, усмехались — что за прихоть? Может, последний писк в Париже? — ни на секунду не догадываясь, что этот человек воспроизводит ритуальный жест, гораздо более древний, чем существование тракторов, коров и, может быть, даже зеленой травы.

«Увидимся в „Д60“, скорее всего это будет последний раз», — сказал ему Жюст утром «Д3О». Явно гордый делом рук своих, доктор спросил у него, может ли он сфотографировать его, чтобы производить впечатление на будущих клиентов. Скрепя сердце Вермерен отказал. Он проехал на машине под окнами квартиры на Конвенсьон, ему было любопытно, сдали ли ее уже, потом остановился на минутку перед кафе, где они встречались с Надин. Последний раз они разговаривали в «Д5». К тому моменту они уже четыре месяца как расстались.

— Как дела?

— Нормально.

— А я не помню это синее платье.

— Я увидела в нем Анну и решила купить такое же. Она просила тебя поцеловать.

«Нет, она не просила меня поцеловать, она считает, что мне нужно лечиться. Она твоя лучшая подруга, ее можно понять, она на меня злится».

— Напомни ей, что мой брезентовый пыльник все еще у нее. Мне нравится эта тряпка.

«Об этой мелочи ты вспомнишь в полиции. Человек, который требует вернуть старый брезентовый пыльник, не собирается исчезать».

— Что будем делать со страховкой?

— Можно я еще пару месяцев попользуюсь твоей, пока снова не начну работать?

— Ты собираешься вернуться к работе?

— Мне надоело болтаться без дела.

— Скучно?

«Удивлена? Я пытался сделать вид, что мои ночные эскапады меня увлекают. Даже немного переборщил. Ты пыталась понять, заводила разговоры о кризисе среднего возраста, желании столкнуться с опасностью. Развитие событий показано, что ты была права».

— Возможно, я снова займусь «Синей рамой».

— Если у тебя проблемы с квартирой, я могу пока одолжить тебе денег.

— Спасибо, не надо, у меня пока осталось немного.

«Ты прекрасно знаешь, что я занимал деньги у приятелей, и они были уверены, что никогда их больше не увидят. Они говорили тебе об этом, собственно, в этом и состояла цель операции».

— Давай ты не будешь придуриваться передо мной! Если ты в долгах…

— Долги? Какие долги?

— Похоже, ты продолжаешь играть… «Отличная работа!»

— Брось, Надин… Поговорим лучше о тебе. Где ты теперь живешь?

— Улица де Прони, в двух шагах от работы, невероятно, сколько времени я теперь экономлю.

«Ты пока никого не встретила, но это скоро случится, я чувствую, у тебя снова проснулось желание кокетничать и соблазнять».

— Ты торопишься? Может, выпьем еще по чашечке?

— Мне пора.

«Когда они явятся к тебе, чтобы сообщить о моем исчезновении, не забудь ничего, запах алкоголя и пряных духов, галстуки, которые я совал в карман перед выходом, банковский счет, опустошенный меньше чем за год, а особенно выписки со счета с адресом сомнительного бара, которые я предусмотрительно „забыл“ на ночном столике. Скажи им что-то вроде: „Видимо, он познакомился с плохими людьми, которые втянули его в свои темные делишки“. А так как лгать тебе не придется, то они поверят».

— В пятницу вечером я устраиваю небольшое новоселье. Придешь?

— В пятницу, семнадцатого? Я свободен, так что договорились. Я сделаю волованы.

«У меня все лицо будет исполосовано, но я буду думать о вас. Особенно о тебе».

В то утро Николя проснулся с абсолютно новым чувством — он жутко хотел есть. Лорен, как всегда, ушла из отеля задолго до его пробуждения и лишила его зрелища «Завтрак в постели». Проснувшись, она набрасывалась на свежие фрукты, тосты с маслом, чай и все остальное. Он привык к этому ритуалу, ничего не трогая на подносе, ему было достаточно иногда отвлекать ее ласками, пока она слизывала варенье с пальцев. Ему подумалось, что человек, просыпающийся голодным, должен очень любить жизнь. Зарывшись лицом в подушку Лорен, он, побуждаемый утренней эрекцией, беспокойно заерзал по кровати.

Они встречались примерно три раза в неделю уже почти год, большая часть их встреч заканчивалась именно в этом отеле, как обычно, в номере 318, где произошло их первое свидание. Они никогда не назначали время заранее, Николя подстраивался под расписание Лорен. Когда он пытался уловить какие-то знаки, они противоречили тому, что было в следующий раз. Лорен повиновалась логике, известной только ей одной, что делало ее повседневную жизнь непредсказуемой. Со временем Николя привык к этому, даже если в течение дня он отдал бы все на свете за то, чтобы узнать, чем она занимается именно в эту минуту.