Он не родился от неизвестных родителей в далекой стране, где все архивы сгорели во время гражданской войны. Он действительно был Тьери Бленом, у него был паспорт, загранпаспорт, карточка пенсионного страхования, чековая книжка, он честно платил налоги, и у него была официальная сожительница. Что сделать, чтобы вернуться назад, — кричать громко, во весь голос, что он не тот Тьери Блен, о котором все говорят? Вычеркнуть? Стереть? Сжечь? Вернуться в мэрию Жювизи, чтобы вырвать из амбарной книги страницу, с которой все началось? Придется признать, что все это возможно, но явно недостаточно. Надо было изобрести верное средство, чтобы избавиться от Тьери Блена.

Взглянув на Надин, задумавшуюся перед распахнутым шкафом, он растянулся на диване с отрывным календарем в руке.

— Когда я купила этот календарь, ты надо мной издевался, — с улыбкой заметила она.

Пробегая глазами день за днем имена святых, он мгновенно, бессознательно и инстинктивно сводил воедино тысячи коннотаций, характеристик, обозначений и общих идей, в которые их вырядили. Упражнение оказалось занятным, и выбор происходил сам собой. Наконец у него остались Алан, Антуан, Франсуа, Фредерик, Жюльен, Жан, Поль, Пьер. Ему нравились простые, элегантные имена, которые существовали всегда, но их не давали всем подряд. Поэтому он испытывал некий трепет перед их носителями. Люди скромные, утонченные, несущие тяжкую ношу быть энной вариацией на тему Поля или Пьера. Тот, кем он будет завтра, вполне мог называться Пьером или Полем. Чуть шероховатый звук «Пьер», эта каменистость уравновешивала библейское звучание. Блен уже мечтал, как кто-нибудь обратится к нему:

— Пьер, а вы что скажете? Что ему скажут:

— Ах, Пьер, вы всегда меня поражаете.

Никто никогда не говорил ему: «Ах, Тьери, вы всегда меня поражаете».

Если бы сорок лет его звали Поль, то, несомненно, его путь был бы другим. Кто знает, может, он бы рисовал картины, вместо того чтобы делать для них рамы? У Поля обязательно должна быть душа художника или даже задатки международного шпиона. Что касается женщин, то его жизнь была бы усыпана предложениями типа: «Поль, отвезите меня, куда хотите» или «Поль, вставь мне еще разок!». Можно держать пари, что высокая блондинка мечтала встретить какого-нибудь Поля.

Не в состоянии объяснить себе это, Блен почувствовал, что становится Полем. Он должен был бы прославиться как Поль в прошлой жизни, может быть, он даже был самим апостолом. Через несколько минут Поль в нем окончательно победил Пьера.

— Я буду готова через пару минут!

Он положил календарь на пол и вытянул руку с карандашом, чтобы иметь возможность писать, не вставая с дивана.

Какая фамилия больше всего подходит Полю? Пробегая глазами колонки имен, он пришел к выводу, что Поль отлично подходит к любой фамилии. Нажель, Лезаж, Брюнель, Роллек, Сири, Билла, список был бесконечен. Поль перестал быть критерием отбора, и от этого выбор становился колоссальным. Блен не знал, как поступить, и быстро потерял ориентиры. Он пытался руководствоваться некими принципами, которые ему казались рациональными, чтобы хоть как-то продвинуться. Правило номер 1: фамилия должна состоять как минимум из двух слогов, в идеале трех, чтобы раз и навсегда покончить с этим несчастным, не слишком приятным Бленом, который с детства стеснял его. К тому же «Поль» требовал фамилии скорее длинной, со слегка северным, но все же мягким звучанием, чего-то такого безмятежного и холмистого. Правило номер два: начинаться фамилия должна с буквы от R до Z. Поздний, но справедливый реванш. Всю жизнь его вызывали первым, вечная жертва учителей, раб номер один, волонтер, которому не надо было даже делать шаг вперед. «Блен, к доске!» Как же он ненавидел это заглавное «Б!» Пришло время удалиться в конец списка, в теплое местечко. Он снова пролистнул справочник, напрасно ожидая чуда, и, все так же лежа на диване, пробежался глазами по книжным полкам. Из десятков книг, энциклопедий и всех изданий, которые он даже не проглядывал, уверенный, что где-то между страницами забилась северная фамилия из трех слогов, начинающаяся на U, V, даже W, и почему бы не Z. Интуитивно он направился к словарю фламандской живописи, открыл его на последней трети, вполголоса бормоча фамилии, которые казались ему элегантными и в то же время знакомыми. Рембрандт, Рубенс, Рюисдель, Ван дер Вейден, Ван Эйк, чтобы закончить на самом чарующем из всех, на имени, которое для него одного заключало в себе саму гармонию: Вермеер.

Никого не зовут Вермеером, но это было неплохой точкой отсчета. Он начал выкручивать имя, приставлять к нему разные суффиксы, придавая ему новое звучание. И вдруг — озарение.

С этих пор его будут звать Поль Вермерен.

Надин была готова — надушенная улыбающаяся красавица. Весь вечер Тьери был галантен, как никогда. За ужином он был красноречив и скромен одновременно, внимателен ко всем гостям. По дороге домой Надин нежно смотрела, как он ведет машину, и была счастлива, что он рядом. Она уже представляла себе, что рано или поздно станет мадам Тьери Блен.

Она даже не подозревала, что провела вечер с Полем Вермереном.

Гредзински был экспертом по тревогам. Он знал все ее виды и мог назвать, когда она только еще зарождалась у него внутри — незаметная или мрачная, колеблющаяся или явная. Эта — неизвестная до сегодняшнего дня — причиняла страдания при каждом движении. И он был единственным человеком в мире, который не распознал остальные признаки: сухость во рту, головная боль, общее изнеможение. Николя сопоставил признаки: похмелье. Ему не хватит внутренней силы, чтобы пережить эту грусть — первая пьянка в его жизни станет последней. Никогда в жизни ему не нужно было ничего, чтобы достичь теневых сторон сознания, куда увлекал его природный пессимизм. И если каждое утро возвращение к жизни было плохой новостью, с которой ему приходилось мириться, похмелье стало его приговором без малейшей надежды на помилование.

Две таблетки аспирина, которые он выпил, только встав с кровати, не возымели никакого действия, придется мучиться. По дороге на работу он на секунду закрыл глаза, чтобы определить, где находится пульсирующий нерв этой мигрени, который с самого утра не давал ему быть самим собой. Он ощутил ее где-то между левой долей и теменем. Может, именно здесь царствовала вина, отсюда исходили все моральные решения, в том числе и наказание. Как узнать, что речь шла действительно о наказании? Может, он слишком многого требовал от тела, не приспособленного к такому разрушительному количеству жидкости? Любой врач заметил бы ему, что не стоит за один вечер пить больше водки, чем за всю свою жизнь, но он же сказал бы, что все мы по-разному подвержены греху. Некоторые живут только ради этого, другие умирают, так и не согрешив. Николя еще не знал, к какой породе принадлежит он сам.

В то время когда все его нейроны обычно приходили в движение при одной мысли о кофе, он отдал бы все, что угодно, за глоток газированной воды. Вода, холод и газ. Интуитивно он чувствовал, что в комбинации этих трех элементов кроется единственное спасение от химии угрызений совести. Войдя в холл «Группы Парена», он на минутку задержался перед кафетерием купить упаковку ледяной перье, после него зашел в лифт. Полузакрыв глаза, Николя поздоровался с Мюриэль, секретаршей шестого этажа, и скрылся у себя в кабинете. Залпом выпил бутылку воды и испустил хрип раненого зверя. Глоток воды принес ему облегчение, больше не казалось, что язык раздулся и приклеился к нёбу. Но Николя еще не пришел в себя, он вскрыл пару писем, пролистал один из журналов, на которые был подписан его отдел, взял папку с документами по проекту Vila, которые уже три дня не мог закончить, и тут же захлопнул ее. Ничто не могло отвлечь его от мрачных страданий, которые настраивали его на пессимистичный лад в рассуждениях о судьбах мира вообще и его судьбе, в частности. Николя уткнулся лбом в сложенные на столе руки, закрыл глаза и увидел себя накануне с неизвестно каким по счету стаканом бренди в руках, готовым куролесить всю ночь. Это показалось ему невероятным, не соответствующим его образу, и он решил, что никогда не сможет убрать это воспоминание в ячейку вместе с другими.