Позже я спросил дядю Акселя, неужели есть люди, которые думают так же, как Джекоб. Он почесал подбородок и задумался:

— Многие из стариков. Они до сих пор считают себя лично ответственными за все. Как было до введения должности инспектора. Некоторые нестарые еще люди тоже так думают, но большинство из них хотят оставить все как есть. Они не так жестко придерживаются формы, как их отцы, и считают, что не важно, каким образом вести дела, лишь бы Мутанты не давали потомства и все шло своим путем. Но если несколько сезонов подряд будут нестабильными, как в этом году, не знаю, останутся ли они такими же спокойными.

— Почему в некоторые годы внезапно увеличивается процент Отклонений? — спросил я.

Он покачал головой:

— Не знаю. Говорят, это как-то связано с погодой. Начнется плохая погода, задуют ветры с юго-запада, и поднимается процент Отклонений, но не в тот же сезон, а на следующий. Говорят, что-то приносится ветром с Дурных Земель. Никто не знает что именно, но это похоже на правду. Старики считают, что это предостережение, напоминание о Бедствии, посылаемое нам, чтобы мы не сворачивали с правильного пути, и разглагольствуют об этом без передыху. Следующий год тоже будет плохим. Люди начнут больше прислушиваться к ним и будут пристальней высматривать козлов отпущения.

Напоследок он окинул меня долгим и задумчивым взглядом. Я понял намек и передал его остальным. Действительно, следующий сезон был почти таким же бедственным, как и предыдущий, и в самом деле у людей появилось стремление искать виноватых. Общественное мнение стало более нетерпимым к случаям сокрытия Отклонений, а это, в свою очередь, еще больше усиливало беспокойство, которое мы ощущали из-за того, что в нашу жизнь вошла Петра. После случая на реке мы, наверное, с неделю с особым вниманием прислушивались ко всем разговорам, опасаясь недобрых намеков на произошедшее, но никто ни о чем таком не говорил. Очевидно, все поверили, что я и Розалинда, с противоположных сторон, услышали крики Петры о помощи, естественно, очень слабые из-за большого расстояния. Мы вздохнули с облегчением, но ненадолго. Прошел всего лишь месяц, и у нас появился новый повод для тревоги: Анна объявила, что собирается замуж…

О своих намерениях Анна сообщила нам с каким-то вызовом. Сначала мы даже не приняли ее слова всерьез. Нам не верилось, не хотелось верить, что это не шутка. Во-первых, женихом был Алан Эрвин, тот самый Алан, с которым я когда-то дрался на берегу ручья, который донес на Софи. Родители Анны владели богатой, доходной фермой, лишь немногим уступавшей Вэкнаку, а Алан родился в семье кузнеца и сам собирался стать кузнецом. Ему это очень подходило: парень он был высокий и здоровый, но, кроме этого, ничем другим не отличался. Несомненно, родителям хотелось для Анны жениха получше, поэтому мы не думали, что из этой затеи что-нибудь выйдет.

Мы ошиблись. Каким-то образом ей удалось примирить с этой мыслью родителей, и состоялась официальная помолвка. Тогда мы встревожились не на шутку. Мы были вынуждены продумать возможные последствия, и то, что нам представилось, несмотря на всю нашу неискушенность, внушало тревогу. Майкл первым начал обсуждать с Анной наши опасения:

— Анна, этого делать нельзя. Ты этим сама себя погубишь. Это все равно что привязать себя к калеке. Подумай, Анна. Подумай хорошенько, что из этого выйдет.

Она сердито набросилась на него:

— Я не дура. Конечно, я все обдумала. Я думала больше, чем вам кажется. Я женщина, я имею право выйти замуж и иметь детей. Но вас только трое, а женщин пять. Не хочешь ли ты сказать, что две из нас вообще не должны выходить замуж? Не иметь своей жизни, своего дома? Если не так, то две из нас должны выйти замуж за нормальных. Я люблю Алана и намерена выйти за него. Вы должны быть мне благодарны: это ведь упростит жизнь остальным.

— Ты не права, — пытался спорить Майкл, — мы наверняка не единственные на свете. Где-нибудь за пределами наших возможностей связи должны быть еще такие же. Если мы немного подождем…

— Почему я должна ждать? Так может длиться всю жизнь. У меня есть Алан, а вы хотите, чтобы я потеряла годы, ожидая кого-то, кто, может быть, никогда не придет и кого, может быть, когда он появится, я возненавижу. Вы хотите, чтоб я отказалась от Алана и рисковала потерять все. А я не собираюсь делать этого. Я не просила судьбу, чтобы я стала такой, как мы, но я имею право получить от жизни то же, что и все. Да, это будет нелегко, но почему ты считаешь, что мне легче будет жить одной год за годом? Нам всем будет непросто, но Никому не станет лучше, если две из нас навсегда откажутся от любви и семейной привязанности. Три из нас могут выйти замуж за вас троих. Что будет с двумя оставшимися? С теми двумя, которые останутся ни при чем? Они окажутся ни там, ни тут! Ты считаешь, что они должны лишиться всего? Это ты, Майкл, не все обдумал, и все вы. Я-то знаю, что собираюсь делать, а вы все не знаете, потому что никто из вас не влюблен, кроме Дэвида и Розалинды, и поэтому ни перед кем из вас такой вопрос не стоит.

В какой-то мере так оно и было. Но если мы и не обдумывали всего заранее, то хорошо помнили о проблемах насущных, а главной из них была необходимость постоянно притворяться, вести в своей собственной семье какое-то убийственное полусуществование. Больше всего мы мечтали о том, что когда-нибудь скинем с себя это бремя. Хотя мы не очень представляли себе, как этого достичь, одно мы понимали ясно: брак с «нормальным» в самое короткое время сделается невыносимым. Конечно, теперь дома нам всем приходилось несладко, но быть обреченным и дальше жить в тесной близости с человеком, не понимающим мысли-образы, казалось просто невозможным. Прежде всего любому из нас ближе все остальные из нашей компании, а не «нормальный человек», собственный муж или жена. С этими последними находилось бы меньше общего, это был бы фальшивый брак, в котором двое разделены пропастью более широкой, чем, скажем, языковая преграда, разделены чем-то, навсегда скрытым от одного из них. Это стало бы несчастьем: постоянное недоверие, неуверенность и, наконец, необходимость до конца жизни быть настороже, бояться промашки, а мы хорошо знали, что случайные оплошности просто неизбежны.

В сравнении с теми, кого знаешь по мыслям-образам, другие люди кажутся тупыми, какими-то недоумками. Я думаю, «нормальным» людям, не способным разделить с нами образы-мысли, просто невозможно понять, до какой степени мы были частью друг друга. Как им представить себе, что значит «думать вместе», когда два разума могут сделать то, что не может один? Нам не надо барахтаться в поисках нужных слов, нам очень трудно притвориться или подменить мысль, даже если хочется, и в то же время для нас практически невозможно «не так понять» друг друга. Что хорошего может выйти из союза одного из нас с полунемым «нормальным», который в лучшем случае способен лишь счастливо угадать твои мысли и чувства? Ничего, кроме тягучей безрадостной неудовлетворенности и роковой ошибки — чуть раньше или чуть позже — или, того хуже, постепенного накопления незначительных оплошностей, медленно рождающих подозрение…

Все это Анна знала не хуже нас, но решила сделать вид, что проблемы не существует. Чтобы показать свой полный разрыв с нами, она прежде всего перестала откликаться на вызовы. Однако было непонятно, отключила ли она свой ум или слушает, но не участвует в разговоре. Мы полагали, что первое более в ее характере, но поскольку полной уверенности у нас не было, мы никак не могли решить, какую позицию нам следует занять в этом вопросе и надо ли вообще ее занимать. Наверное, нам все равно не удалось бы что-либо изменить. Я лично ничего придумать не мог. Розалинда тоже.

К тому времени Розалинда превратилась в высокую стройную девушку. Она стала так красива, что на нее все обращали внимание. Ее осанка, движения были удивительно чарующими, так что нескольких парней, попавших под ее обаяние, буквально притягивало к ней. Розалинда вела себя с ними вежливо, и только, а так как в характере ее хватало уверенности и решительности, чтобы не быть нежно беспомощной, то, по-видимому, это их отпугнуло, и вскоре все они переключились на других девушек. Она настолько упорно не желала вступать с ними ни в какие близкие отношения, что, наверное, именно поэтому более всех нас была возмущена намерениями Анны.