Но, с другой стороны, это единое есть все; оно есть единство всего неба, всех вещей, объемлемых миром: беспредельное отожествляется с миром, окруженным необъятным небом: это небо (ολοζ ουρανοζ) θ есть видимый образ божества. Поэтому Ксенофан отвергал множество миров и учение о дыхании мира в отличном от него беспредельном (Diog. L. IX, 19). И вместе он представляет свое божество в виде всеобъемлющей сферы (Hipp. 14; Dox. 565, 25) – космологическое умозрение сохраняет свои права над ним.

Как объяснял Ксенофан проблему генезиса, обособления всех вещей из своего «единого», и задавался ли он таким объяснением? Поэма Ксенофана «о природе» утрачена почти целиком, за исключением немногих незначительных фрагментов, и свидетельства древних не дают достаточного ответа на этот вопрос. Парменид, последователь Ксенофана, признал все чувственное множество нереальным, призрачным: мир есть ложное явление; и тем не менее Парменид дает подробную космологию этого ложного феноменального мира, как такового. Судя по источникам, и у Ксенофана есть своя космология, но его физика в которой встречаются следы влияния Анаксимандра, представляется настолько грубой и наивной, что можно спросить себя, насколько сам Ксенофан мог придавать ей серьезное значение.

Мир признается беспредельным вверх – как воздух и вниз – как земля (fr. 28): земля беспредельна в глубину и ширину, распространяясь во все стороны.[34] Земля и вода, из которых все происходит, некогда составляли одну тинообразную массу, но затем были разделены действием воздуха и солнечного огня (Aet. III, 4, 4): как у Анаксимандра, живые существа вышли из тины и со временем вновь будут поглощены водою, чтобы вновь образоваться, когда вода опять высохнет или отступит. Светила небесные суть горящие испарения земли, – взгляд, часто встречающийся у античных физиков. Светила ежедневно зажигаются как уголья на востоке и либо уходят в бесконечность, либо гаснут над необитаемыми частями земли (Aet. II, 13, 14; 24, 4). Таким угашением Ксенофан объяснял затмения и даже рассказывал будто бы, что солнце угасло однажды таким образом на целый месяц. Признавая бесконечную ширину земли, он допускал существование нескольких солнц и лун над различными поясами земли.

«Не пародия ли это?» – спрашивает один из критиков.[35] Но как ни груба космология Ксенофана, в ней высказываются мысли, отвечающие его миросозерцанию: во-первых, беспредельность видимого мира, который отожествляется с божеством; во-вторых, отрицание сверхъестественного в природе, естественное объяснение метеорологических и астрономических явлений в противоположность мифологическому объяснению: Ирида Гомера есть не вестница богов, а радужное облако; дождь, ветры, гроза, огни св. Эльма объясняются физически; сами светила небесные, которые еще пифагорейцами признаются божественными, суть лишь скопления горящих газов – испарений земли. Это последнее мнение, из которого вытекают действительно странные положения Ксенофана относительно затмений и множества солнц, воспламеняющихся ежедневно, высказывается не им одним: мы находим его у Гераклита и даже у стоиков. И тем не менее все же Ксенофан придает своей физике лишь значение мнимого знания:

Пустое, ложное мнение (δοχοζ=δοχησιζ),[36] то, что кажется, обманчивая видимость – есть общий удел всех речей, всех человеческих рассуждений, касающихся богов или природы. Так и по учению Парменида, весь видимый, чувственно воспринимаемый мир есть область ложного мнения (δοξα). Θ, наоборот, если для Парменида учение о едином сущем, постигаемом чистой мыслью, является не предметом мнения, а безусловно достоверного знания, то можно полагать, что и для Ксенофана учение о том, что все едино, и что это единое есть истинное божество, отличное от всех мнимых богов, представляет собою нечто большее, чем сомнительное мнение наряду с другими: он несомненно признает его высшую истину, тогда как в области физики нет достоверного знания. Правда, и здесь возможен прогресс (fr. 18), и, по-видимому, Ксенофан, не придавая своей физике достоверного знания, считал ее наиболее правдоподобной (fr. 35), поскольку и в ней отражается основной взгляд его на всеединое.

Строгого философского построения мы у Ксенофана не находим. Но он несомненно дал программу элейской философии, которую выполнил Парменид.

По указаниям Платона, Сократ в ранней молодости беседовал с Парменидом, который посетил Афины, когда ему минуло 65 лет. Дело было, значит, в 50-х годах V в., так что философская деятельность Парменида относится к первой половине V в.

Парменид, несомненно, испытал влияние Ксенофана, – по Аристотелю, он был его учеником. Но, по всей вероятности, еще ранее он находился в тесных отношениях с пифагорейцами, школа которых стояла во главе философского движения Великой Греции. Исходной точкой философии Парменида представляется полемика против пифагорейского дуализма, и в космологии, как мы увидим, он и впоследствии оставался пифагорейцем и признавал душепереселение.

По свидетельству Сотиона, сообщаемому Диогеном Лаэрцием, Парменид был слушателем Ксенофана, но не сделался его учеником (αχουσαζ χαι θενοφανουζ ουχ ηχολουθησεν αυτψ), а последовал пифагорейцу Амению, Диохайтову сыну,[37] который обратил его к созерцательному образу жизни. По смерти Амения Парменид воздвиг ему гробницу – героон, с характерной надписью:

Это указывает во всяком случае, что Парменид был посвящен в пифагорейский союз, точно так же, как и его возлюбленный ученик и преемник Зенон. Оба принимали живое участие в политических делах своего города: Парменид – как законодатель, Зенон – как героический защитник государственного устройства родного города.

Свои философские воззрения Парменид изложил в поэме «Περι φυσεωζ» (ξбычное заглавие многих древних изложений философских систем), которая распадается на две части: первая часть – об истинно сущем, αληθεια, ξт которой сохранилось приблизительно 9/10, и вторая – о мнимом являющемся существовании, от которой уцелело сравнительно очень немногое. Философское умозрение Парменид описывает как божественное откровение. Одухотворенные кони несут его на колеснице по божественному пути: солнечные нимфы Гелиады, поднимая свои покрывала, ведут его к свету, оставив обители ночи. Ом достигает врат ночи и света, ключи которых стережет могучая мстительница Дике (правда). Небесные девы просят ее о пропуске и вводят коней и колесницу в жилище богини Света: