На лестнице послышались шаги. Появился Марсель, за ним шла Надья — волос из-за бинтов почти не было видно.

— Нашли?

Жан-Жан молча протянул ему папку. Марсель с Надьей пробежали дело глазами. От мальчика, найденного среди развалин, было ничего не добиться, он был в шоке, ругался и пытался укусить тех, кто к нему приближался. Его поместили в приют, и психиатр диагностировал невменяемость.

— Любовник матери убит ударом молнии? — удивилась Надья.

— Всякое случается, — проговорил Жан-Жан, — но что топор был принесен в комнату не молнией, это точно! Господи, какой идиот писал все это?

Марсель быстро пробежал страницы: около трупа был обнаружен оплавленный топор. Он передал папку Жан-Жану.

— Вы верите, что…

— Не знаю. Мужчина, женщина, ребенок. Мужчина мертв, женщина мертва, ребенок выжил, потому что ел собственную мать… А на кровати топор. И грозовая ночь.

— Просто фильм ужасов какой-то, — проговорила Надья.

— У фильма ужасов есть одно преимущество: ты знаешь, что он кончится.

— А что-нибудь осталось от этого сгоревшего дома? — вдруг спросил Марсель.

— От Ла Паломбьер? Не знаю. Можно съездить. Я записал адрес. Пока что Паоло не подает признаков жизни.

— Он проехал до того, как перекрыли выезды.

— Наверное, вам будет лучше остаться здесь, — проговорил Жан-Жан, обращаясь к Надье.

— Разрешите мне поехать с вами. Если Момо суждено умереть, я должна быть там. Дайте мне шанс.

Жан-Жан пожал плечами. Снял трубку.

— Вызовите мне Костелло и Рамиреса. Пусть ждут в Таннероне. Гренуйе, шестьдесят пять. Вилла Ла Паломбьер. Нет, никакого фургона. Они должны действовать незаметно. Погасить фары, остановиться за сто метров.

Он повесил трубку и обернулся к Марселю и Надье:

— Ну что, едем?

Ночь была душистой и шелковистой, как лепесток розы, теплой и нежной, как кошачьи ласки.

Но для Момо эта ночь жглась как огонь. Коротышка, сжимая ему шею так, что почти нельзя было дышать, прижимал его к себе, так что его локоть находился под самым подбородком мальчика. Ноги Момо едва касались земли. Сердце бешено колотилось под пижамной курточкой. Ему нестерпимо хотелось писать, и он боялся, что не сможет терпеть.

Человек вывез его за город. Здесь все было черным, ни луны, ни птиц — совсем не так, как по телевизору. Момо пугал непрерывный стрекот цикад — как будто армия людоедов, спрятавшаяся за деревьями, точила свои острые ножи.

Сумасшедший выволок его из пикапа, колючки расцарапали ему щиколотки. Теперь они укрывались за наполовину обрушившейся стеной какого-то дома, стоявшего в руинах. Совсем рядом хрипло заухала жаба, и Момо вздрогнул, представив, как ее длинный слюнявый язык касается его ступней.

Коротышка цедил что-то непонятное сквозь зубы, и голос у него был скрипучий. Темные очки, несмотря на непроглядную тьму, он не снял. В правой его руке поблескивала опасная бритва, которой он перерезал горло Пепе. Вспомнив о Пепе, Момо чуть не захлебнулся слезами. Дед умер совсем как в телевизоре — сначала он кричал, а потом глаза у него закатились. Ему срочно надо пописать!

— Мне хочется писать! — отчетливо прошептал он.

Человек чуть отпустил руку.

— Заткнись!

— Но я больше не могу, мне нужно…

— Мне тоже хочется писать, — неожиданно сказал коротышка странным тоненьким голоском.

Он отпустил Момо, который принялся тереть себе шею. Коротышка присел и принялся расхаживать забавной утиной походкой.

— Паоло тоже хочет писать, но он боится темноты.

— Я тоже боюсь темноты, — любезно поддержал разговор Момо.

Может быть, этот господин сумасшедший как те, что он видел на видеокассетах у своего приятеля Эрика? Момо было известно, что с ними нужно разговаривать любезно, как будто они вовсе и не сумасшедшие.

— Ты никогда не был в темноте, в настоящей темноте! — в бешенстве рявкнул коротышка, и бритва сверкнула в его руке.

— Конечно, конечно, я никогда там не был. Это, должно быть, слишком страшно… Не нужно ходить туда, где темно.

— Ты заткнешься, щенок? У темноты есть зубы, и они тебя жуют, они отрывают от тебя куски, высасывают косточки…

Момо был весь мокрый. Ему срочно нужно пописать. Все, поздно. Моча уже текла по его смуглым икрам. Коротышка расстегнул джинсы, и струя мочи ударила в стену. Где-то очень далеко заурчал мотор. Коротышка быстро застегнулся, схватил Момо за шею и прижал к себе.

— Да ты обоссался, мерзавец!

— Простите, месье, простите…

— В следующий раз я тебе отрежу письку, слышишь?

— Я больше никогда… никогда такого не сделаю!

— Заткнись ты, черт возьми!

Человек ударил его кулаком по голове. Непрошеные слезы брызнули из глаз Момо. Он вновь увидел перед собой скорбные глаза Пепе и красную кровь, разлившуюся повсюду. Когда Момо вырастет, он возьмет ружье и убьет этого коротышку. Он убьет его изо всех своих сил.

Шум машины приближался. Коротышка заскрипел зубами, и звук этот в непроглядной тьме был таким странным, что становилось не по себе.

Жан-Жан выключил мотор, погасил фары. Под порывом ветра рядом зашелестели оливы, и на дороге замелькали серебристые блики. Пение сверчков напомнило Марселю воскресный пикник. Как это все было далеко! Надья, сидевшая на заднем сиденье, молчала. Марсель повернулся к Жан-Жану:

— Что будем делать?

— Надо пойти посмотреть, там ли его машина. Но действовать очень тихо. Мальчик у него.

— Спасибо, знаем! — отрезала Надья.

Жан-Жан с удивлением взглянул на нее. Может быть, это он был таким идиотом, что позволил какому-то маньяку украсть своего малыша?

— Почему вы не вызываете подкрепление? — не унималась Надья. — Гвардию или кого там еще?

— Если мы его вспугнем, то ваш сын — мертвец, ясно? Так что уж позвольте нам действовать, как умеем.

Марсель с оружием наперевес бесшумно выскользнул из машины. За ним — Жан-Жан.

— А вы сидите здесь и не двигайтесь, — прошипел он Надье.

Она молча и напряженно кивнула. Они двигались вдоль дороги крадучись, так чтобы и ветка не треснула.

Позади них остановилась машина.

— Рамирес и Костелло, — прошептал Жан-Жан и замер в тени кипариса.

Марсель вслушивался в темноту. Из нее вынырнул огромный темный силуэт Рамиреса и изящный — Костелло.

— Что происходит? — спросил Рамирес.

— Тсс! Так вот…

Жанно быстро ввел их в курс дела.

— Следовало бы предупредить жандармов, — заметил Костелло.

— Рамирес, ты следишь за машинами, — приказал Жан-Жан вместо ответа. — И ни шагу отсюда. Блан, вы со мной. Костелло, ты нас прикрываешь в двадцати шагах позади. Когда подойдем к зданию, возьмешь громкоговоритель. И не высовывайся. Идем, Блан.

Рамирес обиженно взглянул на Марселя. С каких это пор салаги беспогонные размахивают пушкой рядом с чинами? А ему чем прикажете заниматься? Может, начать регулировать движение на этой пустой дороге?

Внизу в облаке света посверкивали городские огни. За горами громыхнуло. Ветер усилился. По земле понесло листья.

Марсель и Жан-Жан, прижавшись к стене, метр за метром продвигались вглубь владения. Гром ударил еще раз, ближе, и гигантский зигзаг молнии расколол небо над морем. В воздухе запахло дождем. Гроза приближалась.

В нескольких метрах от них возвышались обгоревшие руины здания. Под большим платаном притулился голубой пикап. Марсель заметил его, только когда чуть не оказался внутри. Внутри было пусто.

Костелло было не по себе. Он не любил сельские просторы. Слишком уж тихо. Не любил ни коров, ни фермерш. Они тоже слишком спокойны. Ему была нужна городская суета, тесные бары, дым выхлопных труб. Деревня для него все равно как кладбище. Он почти что готов к тому, что из этой темноты появится какой-нибудь вампир в сопровождении целого отряда жадных и изможденных существ. Которые хотят жрать — ж-р-а-т-ь — пять букв. К тому же ему так хотелось пить, что в горле начинало саднить каждый раз, когда он сглатывал слюну. Под ногами зловеще похрустывали травинки. И он с на— слаждением вспоминал, как пахнет ночью расплавленный асфальт.