– Томас… Когда ты уехал, почему ты так и не написал? Только не начинай спрашивать меня о том же, потому что мне нужно знать. Ты же… просто исчез.

– Я понимаю, тебе нужна единственная веская и судьбоносная причина, – сказал он, снова усаживаясь на стул и положив руки на колени. – А скучная правда заключается во множестве мелких причин. Я же не знал ни твоего электронного адреса, ни телефона – когда мне хотелось с тобой поговорить, я всегда пролезал через дыру в заборе. Кроме того, я не знал, где взять марок. До Нью-Йорка мы добирались восемь часов, там остановились в гостинице, и родители с меня глаз не спускали из-за нашей клятвы на крови. В Торонто отец взвалил на меня миллион дел по дому, надо было записываться в школу, потом мать заставила подстричься, потому что в первый день в новой школе все должны обалдеть от твоего облика средневекового монаха. – Томас начинал кипятиться – руки снова залетали в воздухе. – Отец держал свой кабинет на замке, а когда выдвижной ящик на кухне наконец наполнился скрепками, марками, комком аптечных резинок и карандашом с маленьким троллем на конце, я сел писать, но знаешь, что я заметил? Прошло уже больше месяца, а ты так и не написала мне.

Я не могла поверить, что все так просто. Все это время я думала, что его молчание – одностороннее решение и огромное предательство. Мне не приходило в голову, что это абсолютно в духе Томаса – двенадцатилетнего, неорганизованного и упрямого. Плюс география. Стали бы последние пять лет другими, если бы я сама написала ему?

Был бы другим последний год?

– В расчете? – Томас протянул мне ладонь.

– Ладно, разрядка напряженности, – согласилась я и пожала его руку.

Послышался треск статического электричества, и вдруг Умляут принялся тереться о мою щиколотку. Я и не знала, что он в кухне. Томас и я разжали руки, когда котенок вспрыгнул мне на колени.

– Я искала твой имей, – призналась я. Умляут описывал восьмерки, ходя по мне и урча, как мотор. – И не нашла. Ты писал на электронный адрес «Книжного амбара»? Там ничего нет – может, папа стер.

– Нет, я писал на твой адрес.

Хм. Кто-то сильно заблуждается, и это не я. У меня нет собственного ящика.

Одно время осенью я безвылазно сидела онлайн и смотрела обновления статуса Джейсона, общавшегося со всеми, кроме меня. Я знала: надо терпеливо ждать встречи, но смотреть, как его жизнь бодро бьет крылышками в реальном времени, было как брызгать лимонным соком на порез от бумаги, поэтому я вообще перестала заходить в Интернет, отключила уведомления и стерла все профили. Я ждала.

Я уже хотела сказать Томасу, что у меня нет электронного адреса, что та, кому он послал письмо, находится не в этой реальности, когда

Умляут успел куда-то смыться, Томас не сидел на стуле напротив, а отправлял что-то в духовку и спрашивал через плечо:

– Хочешь посмотреть телевизор?

– Уже поздно. Я пришла свет выключить, – пробормотала я, вставая. Теория струн мне нравится чисто теоретически, а не в собственной кухне среди ночи. Чары разрушились. Я ищу возможность как-нибудь поправить, иначе прожить прошлое лето, а не события пятилетней давности. – Может, в другой раз…

Я ожидала, что Томас поднимет шум или издаст цыплячий писк в знак того, что я трусиха, но когда я пошла к двери, он зевнул и потянулся – мышцы взбугрились под рукавами кардигана.

– Ты права, у нас все лето впереди, – сказал он, прислонясь к духовке. Я помахала ему на прощание. – Масса времени.

Уже светало. Получается, мы с Томасом проговорили всю ночь. По дороге в пристройку мне попался Нед.

– Гротс, – официально кивнул он и невозмутимо сблевал в кусты.

Лежа на кровати, я думала о словах Томаса, что у нас масса времени. Это неправда, но приятно слышать. Я записала это на стене и наконец уснула. Снились мне шоколад и лаванда.

Спустя пару часов я проснулась навстречу солнечным лучам и куску шоколадного торта на моем пороге. От порога торт отделяла тарелка, а это уже существенная разница между прежним и нынешним Томасом. Какой другой полуночный пекарь оставил бы торт у моей комнаты – Умляут? Котенок сопел у меня в ногах. Под тарелкой лежал сложенный листок бумаги, исписанный крупным почерком Томаса.

В саду цветут гортензии, светит солнце, и я наконец поспала. Alles ist gut[20]. Признание того, что Колбаса – еще не конец света, позволило мне наконец прикрыть глаза. Неужели мы с Томасом друзья? В двенадцать лет, если бы меня спросили об этом, я бы ответила ударом в нос. Наша дружба просто была, и все, вроде силы тяжести или нарциссов по весне.

Я стояла на пороге с тортом, запиской, котенком и мыслью, что мы с Томасом говорили, пока не взошло солнце, и от этого хотелось говорить еще и еще. Рядом со мной Умляут выделывал сальто в солнечных лучах.

Я подхватила котенка и пошла на кухню, где меня ждал второй сюрприз за утро – новый мобильник. Под ним тоже лежала записка, на этот раз более вразумительная: «Sie sind verantwortlich für die Zahlung der Rechnung. Dein, Papa»[21].

Отставив тарелку с тортом на подоконник, я нетерпеливо, будто разворачивая подарок на Рождество, надорвала коробку и поставила телефон заряжаться. Мою старую сим-карту папа скотчем подклеил на коробку. Теперь я смогу узнать, прислал ли Джейсон эсэмэску о времени нашей встречи. Я смогу спросить, что произошло в комнате Грея, исчезала я или нет.

И задать главный вопрос: что случилось с нами?

– Хововый товт!

Я оторвалась от заряжающегося телефона и увидела, что растрепанный Нед в пижамных штанах вылез из своего гнезда. Среда и пятница – его рабочие дни в «Книжном амбаре», и значит, подниматься ему довольно рано. И он жует мой торт.

– Кавумаев… – Он проглотил кусок в один глоток, как удав, и начал снова: – Как думаешь, Томас испечет большой такой для вечеринки?

В первый раз братец заговорил со мной о вечеринке, однако не поинтересовался, не против ли я. Клянусь всеми гортензиями и сном в мире, alles ни фига не ist gut. Я схватила сумку и наполовину зарядившийся телефон и выбежала из дома.

Телефон зазвонил вместе с церковными колоколами. Я несколько часов сидела на кладбище, сложившись, как оригами, между старым тисовым деревом и стеной. Пришла эсэмэска от Джейсона. Мы встречаемся за ленчем через неделю, считая с завтрашнего дня.

На желтеющей траве вокруг меня разложены тетради и дневники Грея. Здесь меня не видно ни из церкви, ни от могил, ни с дороги. Мы с Джейсоном сюда однажды приходили.

Это было в начале августа, спустя почти два месяца после первого поцелуя. Мы еще не переспали, но это явственно маячило на горизонте. Каждый день воздух, солнце, кровь в жилах становились все горячее и настойчивее. Едва мы оказывались наедине, слова и одежда исчезали. В дневнике Грея за тот день сказано: «Лобстер с чесночным маслом на барбекю». За этим деревом руки Джейсона скользнули между моих ног, а я укусила его в шею. Мне хотелось его сожрать.

Куда ушла вся эта любовь? Куда делась девушка, которую переполняла жизнь?

Телефон часто запищал, и я схватила его как коршун, но это оказались старые эсэмэски от Соф, которые пришли все сразу. В двух она спрашивала, в порядке ли я после нашей размолвки на пляже, но в основном болтала о вечеринке, которой я остро не хочу. Ответить мне было нечем, поэтому я бросила телефон на траву и взяла тетрадь.