Папоротники закачались, когда мы подошли к носу лодки и встали плечом к плечу. Рядом, но не вместе.

– Лучшее в жизни лето? – спросила я. Это совсем, совсем не так, но я всегда говорила эту фразу.

А Соф всегда отвечала: «Нет, следующее будет еще лучше».

На этот раз она не соизволила ответить и, обгоняя меня во всем, как всегда, прыгнула солдатиком в гладкую, как зеркало, воду канала, разбив синеву на тысячу кусочков.

Вообще я шла сюда поплавать с Соф. Но когда я прыгнула с лодки, канал превратился в тоннель во времени.

И я спокойно погрузилась в прохладную, чистую воду.

Вынырнув во взрыве брызг и отдышавшись, я легла на спину, предоставив течению нести меня. Пока мы целовались, Джейсон уговорил меня распустить пучок, и теперь волосы плыли за мной по воде. Я русалка.

Закрыв глаза – солнечный жар омывал меня, – я наслаждалась контрастом тепла на животе и прохлады подо мной. Когда Джейсон окликнул меня по имени, его голос донесся будто издалека, словно мы оказались в разных местах.

Только когда он сказал «Марго» в третий или четвертый (или в сотый) раз, я открыла глаза. Джейсон свесился с носа лодки Соф. Подруга с семьей уехала на каникулы, а мне поручили поливать цветы. Канал – идеальная свободная от Неда и вообще от посторонних глаз территория.

– Привет. – Я сморщила нос, жалея, что не могу высунуться из воды и затянуть его в воду.

– Привет, мечтательница, – улыбнулся он мне сверху вниз, весь любовь и темные очки. – Ты собираешься когда-нибудь вылезать?

– Нет. – Я чуть всплеснула руками. Джейсон засмеялся. – Хочешь, спускайся сам.

– Я бикини дома забыл, – пошутил он.

Я зажмурилась, потому что не посмела сказать это с открытыми глазами:

– Тогда купайся голым.

Вскоре послышался всплеск. Я встала в воде вертикально, помахивая ступнями, и Джейсон вынырнул рядом. Мокрые волосы облепили ему лоб и лезли в глаза. Обнаженный торс, мягкий взгляд. И по этому взгляду я вдруг поняла – это не Большой взрыв, а просто лето. Но все равно это любовь. Все равно это что-то.

– Теперь ты, – с вызовом произнес он, удерживая меня за талию. Мы медленно дрейфовали вдоль борта. Не отводя взгляда, я завела руки за спину расстегнуть бикини и забросила его на перила. В канал сразу стали мерно капать капли.

Извиваясь, я стянула трусы, которые сразу же от меня уплыли. Я не стала нырять и искать купальник. Вместо этого я сказала Джейсону:

– Давай кто быстрее!

И, оттолкнувшись ногами от борта, стремительно поплыла, описывая круги, живя в 3D.

Тело словно пронизывало электричеством. Без слоя полиэстера я чувствовала воду совсем иначе. Солнце, сильнее припекающее плечи, губы Джейсона, приникшие к моей шее сзади, когда он нагнал меня, – все ощущения стали гораздо острее. Жизнь никогда еще не была такой полной.

Уже полночь или почти полночь. Золушкино время. Ведьмин час. Настроение волшебное: темное и звездное, жаркое и близкое. У меня сна ни в одном глазу. С тех пор, как я вынырнула из прошлого и снова очутилась в канале, у меня гиперощущения супергероя, словно кто-то выкрутил громкость окружающего мира на максимум и до предела усилил яркость красок. Никаких больше тоннелей во времени – я здесь.

Мне сейчас и лучше, и хуже, чем раньше: остро чувствующая, живая, но дальше от деда, чем когда-либо. Быть здесь и сейчас означает отпустить его и помнить уже не так отчетливо. Дневники стали лишь словами на бумаге.

Кухонная дверь распахнута. Ночной аромат жасмина смешивается с запахом торта «Лимонный дождь», который Томас только что поставил в духовку. Это его первый опыт выпечки без глютена, которую я обещала Соф. Папа давным-давно лег спать. Нед наконец сдался и оставил нас в покое. Каждым дюймом кожи я жадно впитываю жизнь – меня будто покалывает невидимыми тоненькими иголочками.

– Вот, самое вкусное. – Томас подал мне деревянную ложку. По кухне пронесся ветер, когда он метнулся мимо меня к раковине. Наши пальцы, соприкоснувшись, неловко замешкались.

Слизывая с ложки жидкий крем, я пыталась сосредоточиться на лежавшем передо мной листке, куда наносила точки для построения графика тоннелей. Время и место моего возвращения во времени, а также исходные пункты получали точку. Если разные реальности сходятся, я хочу знать, на чем они сойдутся. До вечеринки Неда десять дней, двадцать восемь – до годовщины смерти Грея, а еще неделю спустя миз Эдеванми ждет эссе на свою почту.

За моей спиной Томас мыл посуду – пена поднялась над раковиной – и напевал под урчание наших изношенных труб и древнего крана, который мне все время приходится затягивать гаечным ключом. Босыми ногами Томас притоптывал по кафельному полу.

Я улыбнулась, взяла другой фломастер и добавила в диаграмму все аномалии Томаса: числа на кладбище, гаснувшие в саду звезды, грозу на яблоне. Помедлив, я взяла оранжевый фломастер и добавила последнюю точку: апрель, на кухне. Умляут.

– Домашка по астрономии? – Томас положил подбородок на мое плечо.

Я посмотрела на листок. Он прав, точки напоминают карту звездного неба. И не просто какое-то созвездие, а именно то, которое Томас налепил мне на потолок. То, которого не существует ни в одной галактике.

Где еще я видела этот паттерн – в брызгах глазури на пирожных-корзиночках Томаса? В его веснушках? В «Л*», разбросанных по дневникам Грея?

– Пошли, – сказала я, отодвигаясь вместе со стулом. Не дожидаясь Томаса, я выбежала в сад.

Снаружи лунный свет смешивался со светом из кухни, подсвечивая одуванчики на лужайке, которые росли, образуя тот же паттерн.

Я легла на траву под яблоней, глядя вверх и представляя, как сплетаются ее ветви, словно ленты на майском шесте, и как сливаются воедино разные реальности. Мир сходится на чем-то или провожает в последний путь? Земля к земле, прах к праху. Не знаю, готова ли я окончательно проститься.

– Ладно, Го. – Томас наконец тоже вышел из кухни и улегся рядом, подняв руку, чтобы я могла прижаться щекой к его груди. – На что мы смотрим? На звезды, которые ты рисуешь?

– Ну конечно. – Я прильнула к нему и позволила показывать мне созвездия.

– Вон Большое Буррито, рядом Нед с Гитарой… – Вскоре речь Томаса поплыла, и он зевнул во всю ширь, совсем как Умляут, даже отстранился. Мне захотелось пододвинуться к нему поплотнее, завернувшись в травяное одеяло, и тут меня осенило.

– Постой! – Я перекатилась на бок. Травинки защекотали щеку. – У тебя десинхроноз?

– Был. Месяц назад, – поддразнил он, тоже перевернувшись на бок и оказавшись совсем близко, уже совсем сонный. – Выпечка позволяла отвлечься. После шоколадного пирога я заметил, что свет у тебя всегда горит допоздна. Я рассудил, если ты не спишь, можешь, придешь на кухню. Я все это время ставил будильник.

Он снова широко зевнул, встряхнулся и посмотрел на меня.

– Но почему? – прошептала я. Все ползучие твари в саду замерли в ожидании ответа. Томас взял меня за руку.

– Ты мне нравишься, – шепнул он. – Нравилась, когда мне было двенадцать и ты велела тебя поцеловать, вся такая серьезная. Нравилась, когда я попал с самолета прямо в «Книжный амбар», а ты лежала в отключке, вся в кровище. Нравилась тогда, нравишься сейчас и, наверное, будешь нравиться всегда.

Мы медленно находили друг друга в темноте. Его рука шевельнулась и коснулась моего лица; моя нашла его сердце. Я слушала ладонью ровное биение, и Томас сказал:

– Готти.

Это прозвучало как обещание, и ради этого, ради той лягушки на дереве и виски на ковре, ради урока кулинарии, ради звезд на моем потолке я совершила квантовый скачок.