Мама пошла во дворец первой, потому что вместе мы не могли пойти из-за Кыша. Я сидел на скамейке в тенёчке, смотрел на каменные стены ограды, увитые плющом и диким виноградом, и думал, что действительно каждый день с Кышем что-нибудь случается. То из-за кошки Волны он чуть-чуть не стал заикой, то заноза, то тонул, то перегрелся на солнце, а теперь его ужалили в нос! Если так и дальше пойдёт дело, то у него начнут пошаливать нервишки, и мы привезём в Москву инвалида. А может быть, он совсем отвык от дикой собачьей жизни и изнежился в домашних условиях?

Что, если Кышу тоже возвратить облик настоящей собаки, которой всё нипочём: и занозы, и ночные нападения кошек, и солнце, и море, и всякие шмели? Хорошо бы! Но как? Додуматься до этого я не мог.

Кыш забрался под скамейку, фыркал там и тёрся носом о мою сандалию…

— Перед входом во дворец надень чувяки, — сказала мне мама, вернувшись. — В залах ничего не трогай руками, не ходи с высунутым языком и не садись на антикварную мебель.

— А что же тогда можно делать во дворце? — недовольно спросил я. — Неохота мне туда идти.

— Там интересные картины и скульптуры, великолепная отделка стен, потолков и красивый паркет.

— А буфет есть во дворце? Или столовая? — с надеждой спросил я.

— Там несколько буфетов и прекрасная столовая. В общем, иди и постарайся запомнить, что ты видел. Тебя же обязательно спросят ребята в школе, — сказала мама.

Я вынул из ящика у входа войлочные чувяки с длинными тесёмками, надел их, предъявил билет и зашёл во дворец. Там было много народу. Все тихо ходили на цыпочках, смотрели вверх на красивые потолки, вбок на красивые стены и вниз на красивый паркет, сделанный из ценных пород деревьев. Сразу три экскурсовода что-то объясняли. Я узнал, что дворец построили крепостные крестьяне для графа Воронцова и его жены.

Я ходил по залам и думал: «Зачем графу и его жене нужно было столько комнат? У нас в Москве двухкомнатная квартира, и то мы в ней живём втроём да ещё с собакой и не жалуемся».

Потом я подошёл к дежурной и спросил:

— Скажите, пожалуйста, где здесь буфет?

— Налево в следующей комнате, — ответила она.

Я зашёл туда и увидел толпившихся у огромного красивого буфета людей. Буфетчицы около него я что-то не заметил, а мне очень хотелось купить конфету и стакан лимонада. И вообще в буфете, наверно, был перерыв. Тогда я спросил у другой дежурной, как пройти в столовую, и она показала мне дорогу.

В столовой тоже толпились вокруг громадного стола много экскурсантов, и я никак не мог найти, кто последний, хотя спросил человек десять. Запахов еды я тоже не учуял. Наконец какой-то парень сказал мне:

— Здесь теперь последних нема. Все первые.

Я протолкался к столу и увидел, что на нём ничего нет, кроме серебряных вёдер для шампанского, которое, как объясняла экскурсовод, лилось здесь с утра до вечера рекой, пока рабочие и крестьяне не прекратили это безобразие.

Я понял, что мама нарочно меня разыграла с буфетом и столовой, и пошёл искать выход. И вдруг около мраморной скульптуры какой-то красивой женщины я увидел Милованова — папиного соседа по палате. Он почтительно и робко, как я перед завучем, стоял перед скульптурой красивой женщины и тихо говорил ей:

— Вот так, милостивая государыня, много с тех пор воды утекло.

Я подошёл и поздоровался. Милованов как-то странно уставился на меня, словно вспоминал, кто я такой и где и когда мы виделись.

— Я Алёша, сын Сероглазова, — подсказал я.

— Да… да, прости, пожалуйста, я замечтался. Здравствуй! — Милованов улыбнулся и обнял меня. — Нравится дворец?

— Ничего, — сказал я и спросил, показав на скульптуры: — Зачем вы с ними говорили?

— Видишь ли… я изучаю жизнь Пушкина и… как бы тебе объяснить? Я, в общем, попытался представить себя на его месте. Понимаешь?

— Конечно. Я сам представлял себя на его месте, когда вызывал на дуэль Рудика Барышкина.

— Расскажи, пожалуйста, из-за чего? — попросил Милованов и оттого, что он попросил серьёзно, я рассказал, как Рудик с дружками украл маленького Кыша, как мы его искали, нашли и выручили, а потом я бросил в Рудика папину перчатку, но он испугался идти на дуэль.

Милованов поблагодарил меня за рассказ. Его кто-то окликнул. Мы попрощались.

Я вышел из дворца, но забыл снять чувяки и возвратился обратно. Мама весело смеялась надо мной, а Кыш бежал следом и теребил болтавшиеся тесёмки. Про укус в нос он успел забыть.

Мы пошли гулять по парку. Мама спросила:

— Ну как буфет?

— Буфет как буфет. Очередь, правда. Я выпил лимонада с вафлей.

— Разве во дворце действительно есть буфет?

— А как же! Он находится в подвальчике, где раньше умирали от голода и холода домработницы и кучера карет, — соврал я не моргнув глазом, но мама засмеялась.

Потом мы забрались на Хаос. Вот это мне понравилось! Тут было столько навалено большущих валунов и скал, что я сам себе показался лилипутиком! Камни были шершавые, ноги по ним не скользили. Мы смотрели на штормовое море, а самые высокие кипарисы, кедры и платаны покачивали зелёными макушками вдали под нами…

— Правда, Хаос прекрасен! — воскликнула мама.

— А почему, интересно, в Москве ты говоришь совсем другое? — спросил я. — Почему у тебя у самой всё наоборот?

— Не понимаю! — удивилась мама.

— В Москве ты говоришь: «Алёша! Мне жить не хочется, когда я прихожу с работы и вижу, что дома — хаос!» — сказал я, и мама, смутившись, задумалась.

— Сравнил! — немного погодя сказала она. — Одно дело — хаос в природе, а другое — дома. И потом, у тебя есть голова на плечах, и ты должен подумать, перед тем как перевернуть весь дом вверх ногами. А природа неразумна. Поэт Некрасов сказал, что в ней вообще безобразия не бывает!

— Вот и я не хочу быть разумным! — сказал я.

— Но почему?

— Если я стану неразумным, как природа, то во мне тоже не будет никакого безобразия.

Мама на секунду закрыла глаза и покачнулась, как будто у неё закружилась от моих слов голова. Я поддержал её, заверил, что хочу быть неразумным понарошку, и спросил:

— А разве вулканы и землетрясения в природе — не безобразие? А саранча? А тайфуны?

— Безобразие! — согласилась мама. — Но природа делает их не назло людям, просто она не может иначе. А мы, люди, делаем всякие безобразия, хотя можем не делать их. Посмотри вокруг! Нет камня, на котором бы не были намалёваны разные имена и фамилии!

Я пригляделся к Хаосу. На камнях краснели, голубели, зеленели и оранжевели сделанные масляной краской подписи:

— Я и то без ошибок постарался бы написать! — сказал я, и мне вдруг самому захотелось сделать надпись на камне голубыми буквами:

И только я это хотел сделать, как вдруг вспомнил тот день, когда Федя покупал в хозяйственном магазине масляную краску с кисточкой и ещё отказался ответить продавцу, что он собирается красить…

«Вот это да! Неужели он купил масляную краску для… этого?» — подумал я.