— Плыви, золотая рыбка, плыви, — сказал я, — и спи спокойно до утра. Да больше в сеть не попадайся!

— Алёшка!.. Алёшка-а! — позвали меня.

Кыш в ответ залаял, что мы живы-здоровы, а я побежал на огонёк ручного фонарика.

— Мы из-за тебя Жеку упустили! — набросился на меня Симка.

— Куда ты запропастился, пропащий ты человек? — спросил Сева.

— Я золотую рыбку спасал. Она в сачке была. Вот! — сказал я и показал всем крохотную золотую чешуинку, прилипшую к ладони.

К нам, запыхавшись, подошёл Сергей Иванович и спросил:

— Кто это с тобой вместе бежал к пруду?

— Пушкин, — сказал я и, всё больше волнуясь, начал вглядываться в темноту. Но Пушкина нигде поблизости не было видно. — Да, да, Пушкин! — ещё раз сказал я, заметив, что и ребята, и взрослые переглянулись между собой. — Не верите? Если бы не засада, я его сразу познакомил бы с вами!

— Говорил, не надо было его с собой брать? Говорил! — сказал Симка.

— Александр Сергеевич! — позвал я, чтобы доказать им всем, что не вру.

— Алексей! Алексей! Ты что, «поехал»? — затормошил меня Сева.

— Отвечай теперь за него! — сказал Симка.

— Ладно. Не паникуйте. Все вы хороши! — прикрикнул на него отец.

— Всё равно, хотите — верьте, хотите — не верьте, а Пушкин здесь был, и я с ним разговаривал, — упрямо сказал я.

— Мы верим. Успокойся, — сказал Сева. — Только обидно. Мы ведь из-за тебя второго упустили. Не погнались за ним.

— Ничего. Не уйдёт далеко. Так даже меньше мороки. Пусть их милиция по фотокарточке ищет. Мы их щёлкнули с поличным. Главное сделано, — успокоил всех Сергей Иванович.

— А сачок — доказательство, — добавил я. — Он около кустов валяется.

Оказывается, «Старика» и Жеку хотели взять в тот момент, когда они первый раз закинули сачок в пруд. Но взрослые не успели зайти с двух сторон, потому что Сева раньше времени крикнул: «Стой!», а Симка защёлкал вспышкой.

«Старик» с сачком убежал. Жеку поймали, но он со связанными руками скрылся в темноте, когда его хватились и начали искать. Я же ничего не видел и не слышал, думая только о том, чтобы быстрее спасти золотую рыбку. Но дело было сделано.

— Никуда они не уйдут, — захватив с собой сачок, сказал Сергей Иванович. — Не унывайте. Спасибо тебе, Алёха!

Я промолчал и вообще всю дорогу до дома шёл молча, вспоминая свой разговор с Пушкиным и то, как он запросто и смешно отвечал на все мои вопросы.

Но какой же я был дурак, что вместо вопроса, писали ли раньше на задках карет «Не уверен — не обгоняй!», не спросил у Пушкина, какие сказки он собирался сочинить, если бы не та проклятая дуэль.

— Э-эх! — сказал я вслух от злости на себя и от досады.

— Не горюй, Алексей, — хлопнул меня по плечу Сева, — всё вышло как надо.

— А кто же всё-таки бежал с тобой рядом? — спросил Сергей Иванович. — Загулявший отдыхающий?

— Это был Пушкин! Поняли? Пушкин! — ответил я. — И мне вас всех жалко!

— Почему это тебе нас жалко? — спросил Сева.

— Потому, что вы не верите в чудеса! Вот почему! — сказал я и, не попрощавшись, повернул налево и пошёл к нашему дому.

Недалеко от него под стеной из каменного жерлышка всегда текла струйка воды. Я намочил в ней платок и, подойдя к нашей калитке, выжал воду на петли, чтобы они не заскрипели и не разбудили маму…

Дома всё было тихо. Только Волна спрыгнула с подоконника, но на Кыша не напала, только в сторонке горели жутким зелёным светом её глаза.

Вера крепко спала, закинув руку за голову.

Я осторожно её растормошил. Она долго растирала кулаками глаза и соображала с глупым видом, где находится. Потом спросила:

— Поймали?

Я кивнул и знаками попросил её побыстрей уйти. Вера беззвучно захлопала в ладоши и слезла с раскладушки.

— Спасибо, — шепнул я и, не удержавшись, поделился: — Я с Пушкиным разговаривал… честное слово!

Вера махнула рукой и на цыпочках побежала к калитке. Я, уже не боясь скрипа пружин, забрался под одеяло и, не успев ни о чём подумать, заснул как убитый.

Утром мама снова с трудом разбудила меня и Кыша и спросила:

— Почему ты спишь одетый? Доброе утро!

— Было холодно. Доброе утро! Вот я и… А-а-а! — зевнув, сказал я, вскочил и побежал умываться.

В голове моей всё, что произошло за несколько крымских дней, было перемешано, и я никак не мог вспомнить, что должно произойти сегодня утром. Потом, окатившись холодной водой, сообразил: Василий Васильевич! Ведь он обещал зайти за мной и взять на операцию по исправлению Феди! Может, он догадался, что я выследил их обоих?

— Мам! — сказал я. — Мне тоже надо, как папе, побольше бегать и развивать мускулы, чтобы потом не пришлось разъезжать по домам отдыха и помирать от скуки. Я пробегусь до завтрака. И Кыш тоже. Ночью ничего не произошло?

— Тьфу-тьфу! Как твоя крапивница? Покажись.

— Всё нормально. Прошла на свежем воздухе. Надо теперь спать на улице каждый день.

— А если ночной дождь?

— Купи прозрачную скатерть, и будем меня ею накрывать, — сказал я. — Кыш! За мной!..

В «Кипарисе» до завтрака отдыхающие делали на спортивной площадке зарядку. Одни занимались с гантелями, другие — подтягиванием на турниках, третьи растягивали эспандеры. Феди среди делавших зарядку не было. А папа и Василий Васильевич прыгали со скакалками. Увидев меня, папа заулыбался, застеснялся, перестал скакать и крикнул:

— Отойди и жди у корпуса! Не мешай.

Василий Васильевич подошёл и успокоил меня:

— Всё откладывается… Он получил телеграмму, которая спутала все его планы. Жди. Я всё помню. — Он снова пошёл скакать через прыгалку.

Мы с Кышем проведали павлина. Он клевал из миски варёную морковку и свёклу. Кыш подошёл, обнюхал его со всех сторон, облизнулся и посмотрел на меня:

«Никогда не съем эту птицу!»

— За то, что ты воспитанная собака, я тебя хвалю. А за то, что ты ночью побоялся побежать за преступником… мы ещё об этом поговорим!

Я сел на скамеечке около главного входа, чтобы вспомнить ночные события, но не успел. Корней Викентич вышел из корпуса, держа под руку расстроенного Федю, и душевно говорил ему:

— Не отчаивайтесь. Жена по-своему права. Войдите в её положение. Знакомы вы с псом без году неделя. И расстанетесь без особых душевных травм.

Я подошёл к Корнею Викентичу и сказал:

— Доброе утро! Я пришёл, чтобы спросить, как дела у нашего папы.

— Он начинает обретать человеческий облик. Он удивительно упрям. Главное — не мешать ему.

— Наоборот: мы с мамой будем рады, если вы ему прибавите нагрузки.

Корней Викентич ушёл, а Федя сел рядом со мной и вынул из кармана телеграмму:

— Вот читай. Ответила «молнией»!.. Жена называется…

— Категорически приезжай собакой самим жить негде вплоть развода целую Нина, — прочитал я вслух «молнию». — Тут же сказано: «приезжай» и «целую». Значит, всё в порядке!

— Везде пропущено «не». Понимать надо. Это же телеграмма, а не письмо. Выходит: «не приезжай…» И не целует она меня… Как я псу теперь в глаза погляжу? Как? — спросил Федя. — Но если уж рубить, так сразу! Прощай, собака!

Федя решительно направился на хоздвор. Мы с Кышем побежали за ним.

Норд ещё издали учуял его, бросился навстречу и, привстав, положил на Федины плечи передние лапы. Федя обнял пса. По щекам у него текли слёзы. Кыш заскулил, почувствовав во всём этом что-то недоброе. У меня тоже комок подступил к горлу. Я сказал:

— Надо упросить Корнея, чтобы Норд остался здесь навсегда. Еды хватит. И павлина будет охранять, чтобы последних перьев не выдернули.

— Без меня он тут жить не станет. Опять бродяжничать пойдёт… Делать великолепную стойку за конфетку. Пока… пока не… Да что тут говорить! Разом так разом. Не разводиться же с Нинкой в конце концов? Пошли, Норд, — зло и твёрдо сказал Федя.