— Ники, успокойся. Это давно нужно было сделать! — Мария Фёдоровна всё-таки опустилась в кресло.

— Да понимаю я всё! — остановился Николай, резким движением развернулся, посмотрел матери прямо в глаза. — Ты не думай, я не боюсь. Я уже ничего не боюсь, отбоялся за всех нас. Я о другом сейчас. Ты же понимаешь, сколько может крови пролиться? Русской крови?

— Тогда может быть отменить всё? Пока ещё не поздно? — Мария Фёдоровна пристально смотрела на сына, пальцы императрицы с такой силой вцепились в обивку кресла, что побелели суставы.

— Ничего я не буду отменять! — отмахнулся Николай.

И вдовствующая императрица, мать государя, незаметно выдохнула. Вот только скрюченные пальцы никак не хотели расслабляться и выпускать из захвата многострадальную обивку кресла.

— Всю эту заразу давно пора выжечь калёным железом! Ты же слышала доклады Батюшина и Джунковского? Англичане, да и не только они слишком вольготно себя у нас чувствуют. Распоясались совершенно. Довольно демократии! Наигрался я в эти игры до тошноты… А Россия должна идти своим путём! — резал кабинет по диагонали Император.

— Готов идти до конца? — пальцы, наконец-то, разжались, оставили в покое ткань кресла. И сейчас Мария Фёдоровна старалась по возможности незаметно для сына помассировать кисти рук, убрать из них судорожную боль.

— Мама́, не задавай в очередной раз одни и те же вопросы, — поморщился Николай и продолжил свой стремительный бег из угла в угол кабинета. На ходу отмахнулся. — Ну сколько можно?

— А ведь Джунковский прав. Вой за границей поднимется знатный. Может быть и впрямь провести хотя бы один показательный процесс?

— Нет! Никаких процессов! Хватит этих игр в демократию! Всех без суда и следствия в Сибирь! Пусть там занимаются своей подрывной деятельностью, пусть в рудниках готовят свои революции, а на лесоповале пропагандируют. Пусть трудятся. Может быть хоть таким образом нивелируют тот урон, что успели нанести России.

— Владимир Фёдорович с Николаем Степановичем докладывали о тысячах…

— Вагонов на всех хватит! — резко оборвал и не дал договорить матери Николай. — А в Сибири и Забайкалье рабочих рук всегда не хватает. Пусть и с этой стороны посмотрят на жизнь. Мама́, они все знали, на что шли…

— Я знаю. Просто хочу лишний раз убедиться в том, что и ты это прекрасно понимаешь. Ники, я не хочу отступать на полпути.

— Никакого отступления не будет! Если ты сейчас о возможном международном скандале, так мне на него… — Николай решительно рубанул рукой воздух. — Это моя держава! Моя страна и мои люди! У нас сейчас отличная армия и такой же флот. Да, может и не лучший в Европе, но и далеко не худший. Полезут, получат. Давно нас на берегах Английского канала не видели… Кстати, а почему именно Английского? Почему не Французского? Или Германского?

— Успокойся, — Мария Фёдоровна немного помолчала, словно обдумывая, говорить или нет. Потянула паузу и всё-таки решила сказать. — Хотела тебя спросить о Грачёве…

— И сдался вам этот Грачёв, — перебил Марию Фёдоровну Николай. — Только и слышу от всех Грачёв то, Грачёв сё. Он офицер, в первую очередь… И обязан выполнить свой долг перед Отечеством!

— Он уволен с военной службы, ты же знаешь.

— Он офицер! Увольнение тут никакой роли не играет, — поморщился Николай. — Пришлось использовать его втёмную, признаю. Но по-другому у нас бы и не получилось. Ты же сама согласилась с планом Батюшина?

— Я и сейчас с ним согласна. Что значит судьба и жизнь одного человека в сравнении с судьбой Империи? Ничего… Здесь другое. И ты знаешь, что именно.

— Да, я знаю. И именно по этой причине его кандидатура наиболее подошла для приготовленной ему роли. Ты же слышала, Распутин уже никому не интересен. Всем Грачёва у вас подавай. И даже якобы эта его потеря памяти этому желанию не помеха.

— Почему якобы? Ты что-то знаешь? — насторожилась Мария Фёдоровна.

— Нет, просто предполагаю. Очень уж хитёр этот ваш Грачёв.

— И ты, несмотря на такое предположение, всё равно позволил ему участвовать в этом плане?

— Повторяюсь, он идеальная кандидатура. И не только из-за этих ваших штучек… Кандидатура, имеющая сейчас реальный вес как у нас в стране, так и за рубежом, как бы мне ни хотелось видеть обратное.

— А если его и правда убьют? Представь, как много бы он для нас ещё мог сделать?

— Если мы сделаем то, что задумали, то большего России и желать не нужно. И, чтобы это выполнить, я и не на такие жертвы пойду. Кстати, а не этого ли всегда хотел и сам Грачёв?

— Этого, ты прав… Тогда другое… Что, если твои предположения о хитрости полковника с потерей памяти соответствуют истине? Не боишься, что твой кузен всё может узнать после его поимки и допросов?

— Боюсь. Но другого подобного по значимости повода мы не смогли найти, ты же знаешь. Очень уж одиозная фигура этот ваш полковник. Привлёкший к себе всеобщее внимание за столь короткое время. И весьма неординарная… Опять же новый самолёт… — Николай посмотрел на мать и хмыкнул. — Да выкрутится он, я уверен. Впрочем, довольно об этом! Что сделано, то сделано! Отступать поздно!

— Постой. А как же те русские подданные, что сейчас проживают за границей? Всё то, что мы сейчас сделаем, с большой долей вероятности ударит по ним…

—По ним? Не знаю… Это явно не от нас зависит, а от решения местных властей. Кстати, в этой связи хочу спросить. И давно они там проживают?

— Что за вопросы? Ты же и сам прекрасно об этом осведомлён!

— Осведомлён. Однако, ты не находишь это, мягко говоря, проживание странным? Ты не забыла, что у нас одна тяжёлая война только что закончилась и вот-вот, возможно, начнётся другая? Так что они делают там, за границей? Эти, якобы, русские подданные? Вместо того, чтобы принимать участие в судьбе своей страны, быть с ней рядом в это весьма непростое время? Рядом со всем русским народом? С тобой рядом и со мной? — Император внимательно посмотрел на мать и решительно закончил. — Все русские находятся здесь, в России…

Грачёв.

Нездоровое какое-то шевеление началось в городе. Полиция и так все эти дни не сидела без дела, а тут вообще активизировалась. По столице слухи поползли — то тут, то там начались повальные аресты. Хватали не только весьма обеспеченных людей, доставалось и более простым.

До окраины пока это действо не докатилось, но сидеть на месте и ожидать подобного… Проверять правдивость слухов на своей шкуре я не стал — поспешил оставить уютное логово и в быстром темпе покинуть город. В сельской местности будет проще затеряться, скрыться от многочисленных любопытных глаз. А то, что скоро бы и мой черёд пришёл, это как пить дать. Не только хозяева квартиры знают о моём явно иностранном происхождении, но и лавочник на углу в курсе оного, и булочник в кондитерской чуть дальше по улице, и ещё довольно много окружающего меня народа. На месте-то я не сидел, а знание языка всё ещё оставляет желать лучшего. Свечусь, словно свечка в ночи, с этим языком. Последнее время на французский перешёл, вроде бы он как язык союзников, но кто его знает, что в очередной раз взбредёт в головы этим островитянам? Поэтому ноги в руки, немудрёный свой багаж в саквояж и прощай-прости туманный Лондон! Помочь ты мне ничем не помог, а вот воспоминания о себе оставил плохие.

Из города ушёл своим ходом, прогулочным шагом, никуда якобы не спеша и никуда особо внешне не торопясь. Пикник у меня для самых любопытных глаз, пикник на природе! Ну и что, что в гордом одиночестве? Может быть я социофоб!

А глаз любопытных этих самых вокруг хватает. И движение такое оживлённое что в город, что из города. Поэтому весьма скоро ушёл в сторону, свернул сначала на менее наезженную дорогу, а потом и вовсе на тропинку. Но на натоптанную.

Свернул не просто так, не наобум, а в точности следуя выбранному по карте направлению. Карта у меня есть, заранее прикупил в лавке на рынке. Вот документов нет, это да. Не получилось у меня ничего с этим делом. Ни связей подходящих нет, ни больших финансов. То, что имеется, это слёзы. Крохи, оставшиеся после продажи трофейного имущества. Только на прожитьё. Так, чтобы ноги не протянуть.