Покрутилась бы Семушкина, как она, когда отец лежал в больнице, а мать, которая все чаще стала напиваться в ноль, становилась почти безумной… Она совсем не выдерживала нервного напряжения и пила как раз в самые сложные моменты жизни, когда и без того было погано.
Мерзкая дрожь охватывала Арину при воспоминании о том, как, возвращаясь домой, она находила мать полуголой, со спутанными, грязными волосами, в луже мочи и блевотины.
Выбиваясь из сил, чтобы оттащить отяжелевшее тело на сухое чистое место, Арина надрывалась до изнеможения и часто, не удержавшись, валилась рядом с матерью, задыхаясь от тошнотворного запаха и душившей ее обиды.
Когда запои прекращались, мать затихала, плакала, и на ее угасшем лице блуждала жалкая, виноватая улыбка. Иногда она падала перед Ариной на колени, вымаливала прощение и пыталась погладить по щеке дрожащей рукой, не удерживающей даже сигарету.
Если бы Арина могла поплакать вместе с матерью, защититься слезами! Но слезы не шли из ее глаз, а разъедали ее изнутри, ожесточая.
Пусть она кувалда! Пусть танк! Ей пришлось стать такой, каменной, железной, стальной, иначе бы ей не выдержать, а она выдержала!
Отец милый, добрый, но слабый человек, а она, Арина, сильная. Она и дальше, до конца, несла бы свой крест, если бы мать не предала ее, подло, цинично, как прежде предала и растоптала отца.
Она никогда не осуждала отца за то, что он не захотел понапрасну рисковать жизнью ради женщины, нисколько не заботившейся о нем и даже не навещавшей его в больнице. Слава богу, что нашлась медсестра, которая выходила и полюбила его и готова была принять вместе с дочерью.
Мать, агрессивная в запое, не отпустила Арину к отцу, чтобы насолить ему, а главное, при себе иметь няньку. Кому еще, кроме дочери, нужна она, такая?.. Но вот понадобилась же…
Вечерами Арина уходила в подвал, куда стекались со всей округи ребята, такие же неприкаянные и никому не нужные, как она сама. Прячась от зимней непогоды, ее кореши отгораживались подвальными стенами от несуразностей поганого взрослого мира, отторгнувшего их и толкнувшего в объятия друг к другу. Чтобы забыться и отдохнуть, они слушали вместе музыку и ловили кайф, попивая вино и покуривая сигареты. И, никуда не торопясь, никем не понукаемые, развлекались, обмениваясь впечатлениями дня, веселыми байками и анекдотами.
Все тут случалось, в их подвальном доме: и жестокие разборки, и быстротечная любовь, и юродство, и самопожертвование, но даже после унижения или обиды они снова возвращались к своим, потому что в куче им легче было справиться с житейскими невзгодами, да и кто бы из их верха позволил им разваливать кучу, нарушать неписаные законы их жития, считавшиеся для всех и каждого священными?!
Однажды, почувствовав жар, Арина вернулась домой раньше обычного. Мать она застала в постели с мужчиной. Противно ей было, омерзительно. Она не маленькая и кое-что повидала в своем подвале, но мать есть мать… Да и мужичонка, жалкий такой, растерянный, оказался ее классным руководителем. Пришел, бедолага, побеспокоиться о её судьбе, да бес попутал. Такой же, как все, а прикидывался, высокие слова произносил. Кому же после этой пакости верить? А никому! Никто не выдерживает проверки на вшивость. Все в грязи! Все прогнило и смердит!
Ну и лады! Лады! Распалась броня. В конце концов, даже у самых прочных металлов есть предел прочности, Арина свой исчерпала. Никакие соображения больше не удержат ее подле матери.
Арина хлопнула дверью и бросилась в темноту улицы, как, должно быть, выбрасываются на берег отчаявшиеся киты. Как ей хотелось тогда умереть! Поплакали бы о ней ее родители, каждый в своем углу, со своими новыми возлюбленными. Или и тогда никому из них не было бы до нее дела?..
Несколько дней, пока жар не спал, Арина пожила в подвале. Паша и Саша, самые верные ее дружки, с которыми она выросла в одном дворе и никогда не разлучалась, таскали ей лекарства и еду и оставались ночевать вместе с нею, чтобы ей одной не было страшно. А потом, только ей полегчало, Роман, учивший их великолепную троицу рукопашному бою, тайком от мальчишек утащил ее к себе, благо мать его уехала куда-то в отпуск.
Роман был уже совсем взрослый, недавно вернулся из армии, отслужив в десантных частях, и Паша с Сашей дико ревновали к нему Арину. Не могли понять, чудики, что она помнит их совсем маленькими, с сопливыми носами, мокрыми от снега варежками и с ключами на тесемочке вокруг шеи, за что их и прозвали Ключиками. Они — ее подружки, ее братики, а Роман ее первая любовь, ее парень.
Как только начались летние каникулы, Паша и Саша потянули ее подальше от Романа, в Одессу, где море, и «шаланды, полные кефали», и фрукты задешево, а люди не такие сумрачные и затюканные, как повсюду, а юморные и вольные и умеют качать монеты. Пашка и Сашка, поднаторевшие зарабатывать не хуже взрослых, скопили на поездку деньжат, а Роман, все понимая и снисходительно улыбаясь, подкинул им еще немного, чтобы проветрились. Как они были счастливы, когда садились в поезд! Кто мог предположить, что окаянная жизнь настигнет их и в этой благословенной поездке?!
Дядечка, четвертым подсевший к ним в купе, ласково щебетал, угощал их икрой и копченой рыбкой, конфузливо, будто они детсадовцы, предлагал им коньяк и сигареты. Они вкусно поели и выпили, а больше ничего не помнили.
Очнувшись в детприемнике, они узнали, что их сосед по купе, бандюга, подлил им в коньяк клофелину, а когда они отключились, засунул Арину в рюкзак великанских размеров и пытался вынести из поезда, чтобы потом продать в притон. И во сне такое не привидится, а в жизни, так все встало с ног на голову, вполне может произойти и самое невероятное. Спасибо, проводница заподозрила недоброе. С помощью пассажиров прихватила ловкача с живым грузом и на станции сдала его в милицию…
Возвращаться к матери Арина наотрез отказалась, она и к отцу не хотела ехать, но тут уж ее не послушали, силком доставили в новый отцовский дом на милицейской машине.
Знала бы стерва Семга, как жить на чужбине! Без своих ребят, без Ключиков, без Романа.
Отец-то принял ее хорошо, даже будто обрадовался, и Татьяна, отцова медсестра, старалась изо всех сил угодить, даже представила ее своей пятилетней дочке Наташке старшей сестренкой. Забавно было наблюдать, как Татьяна с заискивающей предупредительностью предлагает вместе испечь пирог или перешить из старых отцовых штанов модные брюки. Понимала бы она что-то в моде! А отец всякий раз, когда Татьяна делает робкий шаг ей навстречу, замирает, как тренер, следящий за прыжком с трамплина неопытного спортсмена.
Отец сильно постарел, похудел, поседел, и глаза его стали какими-то тусклыми. После работы он бегает по магазинам, суетится, помогая Татьяне накрыть на стол, а сразу же после ужина за этим же столом усаживается чертить — берет сверхурочную работу на дом.
В тесной комнатенке, перегороженной шкафами, теснятся они теперь вчетвером, и Татьяна, чтобы никому не мешать, большую часть вечернего времени проводит на кухне, общей с соседями по квартире, — все что-то стряпает, консервирует, стирает и гладит и еще успевает бегать на ночное дежурство. Тоже, трудяга, подрабатывает.
В новом отцовском доме, несмотря на тесноту, чисто, уютно, сытно и спокойно, но невыносимо тоскливо и скучно. А отец не замечает этого. Он так настрадался от непредсказуемой жизни с матерью, что его все здесь устраивает. И ее, Арину, тоже. С Наташкой она подружилась, вечерами забирает ее из садика, играет и балуется с ней, читает книжки. Что ей еще остается делать без друзей, Паши и Саши, и без Романа, которые остались на другом конце города, и часто с ними не увидишься…
Противостояние с Семушкиной и Пупониным отрезало все пути к здешним ребятам. Ясно же, что Семга и Пупок не подпустят ее к своим ни на улице, ни в скверике, ни в подвале…
Взвинчивая себя мрачными размышлениями, Арина все отчаяннее настраивалась против Семушкиной, Пупонина и всех их прилипал. Она еще им покажет! Она размажет их по стенке! Будут они лизать ее пятки, хиляки! Сила везде сила!
