— Сашенька, — воскликнула сквозь слезы Линина мама, — перестань, прошу тебя… Дедуля и так еле живой… И, слава богу, все обошлось…
— На этот раз обошлось, но мы же не улетим на Луну. — Отец был недоброжелателен и неузнаваем. — Как мне защитить свою дочь от бандита? Я должен поменять квартиру, в которой вы живете всю жизнь и я уже пятнадцать лет? И просто ли это сделать, даже если мы решимся? Нет, я уже понял, надо поскорее убираться отсюда, от всей этой мерзости спасать детей…
— С тонущего корабля бегут только крысы, — закладывая под язык валидол, полоснул словами, как саблей, дед Василий.
— Надо было позаботиться, чтоб корабль не давал пробоин, а вы его все подкрашивали… — Отец схватил приготовленные вещи и побежал к машине.
— Я не могу уехать, — едва слышно пролепетал Василий Афанасьевич. — Я видел, откуда выскочила та рослая девчонка с прозрачными глазами, которую вчера я видел с Дикарем. Линочке повезло, но там другие девочки…
— Господи, дедуля, — взмолилась Линина мама, — у тех девочек свои родители… Почему судьба человечества волнует тебя всегда больше, чем безопасность близких людей? Нам ведь еще жить здесь… Они отомстят…
— Значит, пусть погибают другие? Нас это не касается?.. Я не узнаю тебя, Маша…
— Я и сама не узнаю себя, — села посреди комнаты на большую сумку Мария Сергеевна. — И сама не рада себе, и жизни не рада… Хорошо, я обещаю тебе, дедуля, что в понедельник схожу в милицию или в контору, а сейчас конец дня, пятница, нигде никого не найдешь уже…
— Мне страшно, дедуля, — поддержала мать Лина.
— Соглашайся, Василий, на компромисс, это в духе времени, — вмешался неожиданно Григорий Львович. — Консенсус! Теперь это самое модное слово, и, главное, в нем нет ни одного «р»! Мы с тобой, Васенька, старики, мы уже не можем руководить… Но кто подскажет, как нам всем поместиться в одной машине?.. — Старик улыбался.
— Саша возьмет Васенку на колени, — серьезно ответила мама, не замечая печальной и одновременно язвительной усмешки старого человека. — Поехали, дедуля…
Едва машина тронулась, в ее боковое стекло с силой ударился и пробил его насквозь камень, пущенный, по всей видимости, из рогатки опытной рукой. Стекло треснуло, образовалась дырочка, словно от пули.
Григорий Львович, которого, как гостя, усадили возле водителя, странно крякнул, подобрал с колен отшлифованную продолговатую гальку и, обернувшись, удивленно посмотрел на тех, кто сидел сзади. Смущенно улыбаясь, он пощупал голову над виском и сползающей вниз рукой провел по щеке кровавый след.
— Гришенька! Гришенька! — охнул дед Василий Афанасьевич. — Почему всегда все с тобой?
— Ерунда! Царапина, — словно нарочно выбирая слова с неподдающимся ему «р», улыбался Григорий Львович. — Все пройдет… И мы еще повоюем с врагами…
— В больницу! Скорее! Пожалуйста! — крикнул отец водителю, выскочившему с надеждой прихватить хулигана, но никого, вызывающего подозрения, вблизи машины не оказалось…
— Шиш схватите! — прячась в домике на курьих ножках, прохрипел Дикарь. — И не удерете!
Дождавшись, пока машина отъехала, Дикарь попетлял ни всякий случай по соседним дворам и, только убедившись, что за ним никто не наблюдает, одним прыжком пул за решетку воздухозаборной трубы над шахтой бомбоубежища. С неутихающей яростью он полз в бункер, чтобы там выплеснуть избыток своей черной энергии…
Сонечка металась по подушке, раскидывая руки и, заслоняясь от кого-то, тяжко вздыхала. Елена Егоровна отложила все домашние дела и села напротив дочери, вглядываясь в родное, милое, совсем еще детское личико с доверчивыми, пухлыми губками, курносеньким носиком и чуть оттопыренными ушками. Могло ли это открытое добру лицо таить ложь и грех?.. Нет, Николай Тихонович просто ревнует ее к Сонечке, хочет отстранить Сонечку от нее, вытеснить из их общей жизни и оттого придумывает всякие небылицы про девочку. То уверяет, что она распутница, то настаивает показать ее психиатру и лечить в клинике для душевнобольных. Нелепые фантазии!..
— Мама! Мама! — вскрикнула Сонечка во сне и проснулась… Села на диване, ошалело уставилась на мать. — Мама, ты со мной…
— Доченька! — подсев к Сонечке, прижала ее головой к своей груди Елена Егоровна. — Я здесь, я с тобой… Пойдем я номою тебя, как когда-то в детстве, помнишь?.. В воде тебе полегчает… А потом попьем чайку с медом, бабуля прислала нам из деревни…
Елена Егоровна в этот день не работала и, пока не возвратился со службы Николай Тихонович, придумав купание, хотела взглянуть, нет ли на теле дочери следов насилия. Напрямую расспрашивать Сонечку о том, что с ней произошло, у Елены Егоровны не поворачивался язык. Не умела она вести душещипательные разговоры, страшилась оскорбить дочь подозрениями…
«Надо бы рассказать маме о моих новых друзьях», — подумала Сонечка, погружаясь в теплую, исцеляющую воду и наслаждаясь прикосновением шелковистых маминых рук. Но она помнила о том, что дала слово Арине никому не обмолвиться о их вчерашней встрече с мальчиками, и не могла нарушить его. Быть предательницей претило Сонечке, и она только спросила у матери:
— А бывает так, мама, что ты любишь одного человека, а потом вдруг полюбишь другого?
— Ты полюбила кого-то, доченька? — застенчиво улыбнулась Елена Егоровна.
— Я читала, что такое бывает, — уклончиво ответила Сонечка, испугавшись, что проговорилась, и, чтобы рассеять сомнения, если они возникли, добавила: — Есть такая книга «Унесенные ветром», там ее главная героиня, Скарлетт, любит всю жизнь Эшли, а когда его жена умирает и он становится свободным, она вдруг понимает, что он ей совсем не нужен. Она любит Рэтта Батлера, которого все считают невоспитанным и неблагонадежным… Вот я и решила спросить, что такое любовь?..
— Любовь? — задумалась Елена Егоровна. — Словами не определишь как-то… Но когда она приходит, чувствуешь это сразу…
— Что чувствуешь? — пытливо посмотрела на мать Сонечка.
«Наивная девочка, ребенок еще, — успокоилась Елена Егоровна, — и ни одного синячка на ее тельце, ни одной царапинки…» Она вскинула глаза, спохватилась, что не ответила дочери, сказала смущенно:
— Я не умею объяснить…
Разговор этот настораживал Елену Егоровну, но еще раз вызывать дочь на откровенность она постеснялась. После ванны они сели пить чай с медом и молчали. Елена Егоровна ждала, что Сонечка сама заговорит с ней, но Сонечка, морща лоб, бродила мысленно где-то далеко от кухонного стола, за которым они сидели. И Елена Егоровна не осмеливалась нарушить это путешествие. Она надеялась, всегда надеялась, что дочка сама расскажет ей всё, что сочтет нужным, когда захочет…
Николай Тихонович вкрадчивой, кошачьей походкой, так не совпадающей с его грузным телом, неслышно подкрался к ним сзади.
— Чаевничаете? — На этот раз его сладкий голос явно обманывал. — Замечательно, славно. Но пора бы уже и за уроки браться, барышня. Время позднее…
— Не пойду, — с несвойственным ей ожесточением воспротивилась Сонечка. И ее глаза, как стрелы, отравленные ненавистью, впились в Николая Тихоновича.
— Убедитесь же наконец, Елена, какая грубиянка эта развязная девица! — покрываясь пунцовыми пятнами, возмутился Николай Тихонович. — Я был в школе… Я выяснил, она плохо успевает… Она связалась с дурной девицей, у которой мать алкоголичка… И сама эта девка состояла на учете в милиции… и чуть не попала в притон… Завуч и староста недовольны вашей дочерью, Елена, но когда высказывают ей справедливые претензии, она распускает нюни… Все недоумевают в школе: почему она постоянно плачет? Это распущенность или болезнь?.. Если болезнь… — Николай Тихонович возвышался над матерью и дочерью, как демон, расправивший крылья, — ее надо лечить…
Елена Егоровна не успела оправиться от неожиданно натиска — поднялась Сонечка. Странная судорога свела лицо, пробежала по всему телу. Как рассвирепевший зверек, Сонечка прыгнула к Николаю Тихоновичу, ухвати руками за щеки, растянула их так, что круглые глаза мясистые губы превратились в тонюсенькие щелки, будто нарисованные. Сонечка плюнула в мерзкое, ненавистное лицо и, с необыкновенной ясностью вспомнив вдруг, как Арина, извернувшись, ногой ударила в пах Колюню Пупонина, в точности повторила ее движения.
