Внезапно Сонечку вырвало, и темнота, которой она всегда так пугалась, обволокла ее. Сонечке почудилось, что она заживо погребена — отвратно пахло сырой землей и давила, не пускала подняться тяжелая могильная плита… А над ухом… верещал гнусавый голосок Колюни, и, как черви, ползли по ней его пронырливые руки…
— Черви! Черви! Не хочу! Не хочу! Отпустите меня! — кричала Сонечка, не вполне сознавая совершавшееся над нею надругательство…
Всю ночь в жару и бреду Сонечка металась на холодном полу и к рассвету едва дышала…
— Выкини ее, Пупок, к… — грязно выругался протрезвевший и проспавшийся в объятиях Викули Дикарь. — Тащи к порогу ее квартиры, мать подберет, врача вызовет. Пока диспетчер в конторе дремлет, мы тебе дверь откроем…
Колюня не шелохнулся. Он и сам будто омертвел или обезумел, застыв на полу с остановившимися глазами.
— Как ее дотащишь-то? — урезонила Дикаря Семга. — Она как плеть — неживая… И вся в ссадинах, синяках. В школе и так завуч и классная догадываются, что ее трахнули… Кто — тоже не секрет, она ж, чокнутая, искренняя, говорит только правду… Надо было с такой дурой связываться?! — Вика презрительно покривила губками.
Дикарь сел за столик, опохмелился, намазал себе бутерброд с маслом и плавленым сыром, велел Семге вскипятить воду, заварить крепкий чай. Они собрались уже завтракать, когда в верхнюю дверь из тоннеля позвонили условленными, в определенном порядке чередующимися короткими и длинными звонками.
В подземелье со скоб спрыгнул Лында.
— У Аринки мать умерла, — кратко объявил он и, не раздеваясь, присел к столу, попросил: — Налейте, если что осталось… А где Пупок и эта, чумовая?..
Дикарь кивнул в ту сторону, где на полу валялись распластанными Пупок и Чумка.
Лында подошел к ним, нагнулся к Сонечке, послушал ком ее сердце, поднял на руки и перенес на скамью, покрытую матрасом.
— Вы что, совсем оборзели? — спросил он, наливая в стакан воду, чтобы напоить Сонечку. Но вода выливалась назад из Сонечкиного рта, и вдобавок ее вырвало…
— Это Пупок, дорвался, сволочь, — сплюнул Дикарь. — Я напился и отрубился напрочь…
— Ты напился и копытом ее в грудь и по башке, она парилась об пол, раздолбалась… — заплакал, размазывая слезы рукавом, Колюня. — Ты, гад, забил ее…
— Поговори, я и тебя по полу размажу, — пригрозил Дикарь. — Что ж ты ее, забитую, трахал?
— Я тоже пьяный был. Я был вдупелину… — бубнил Пупок. — Она не подохнет? Нет?
— Хватай ноги в руки и гони в аптеку за сердечными и от простуды что-нибудь прихвати, у нее температура. Но язык не распускай, слышь? — поучал Пупка Лында.
Лында намочил платок под краном, приложил к Сонечкиному горячему лбу, сел рядом, приподнял ее голову, положил на свое колено…
— Врач знакомый есть у кого, посоветоваться бы… — Лында требовательно посмотрел на Дикаря и Семгу. — Валите, поищите врача, а я побуду с ней. Может, она поспит и оклемается…
По дороге в аптеку Пупок заскочил домой, потихоньку отлил в банку из кастрюли у деда супу, выудил пару кусочков мяса, в аптеке накупил лекарств, какие ему порекомендовала аптекарша, и вдвоем с Лындой они долго возились с Сонечкой, отхаживали ее и кормили.
Сонечка все это время молчала, но видно было, что ей полегчало. Дыхание ее стало ровнее, со щек отступила мертвенная бледность, и в глазах появились признаки жизни.
Лында отнес Сонечку в дальнюю комнату, уложил на скамью, покрытую дырявым, обшарпанным тюфяком, на котором Сонечка всего день назад была так счастлива, посоветовал:
— Поспи, во сне все болезни улетучиваются.
Сонечка покорно закрыла глаза, и Лында тоже пошел вздремнуть.
Была суббота, выходной день. Лынде не нужно было спешить на работу, а Колюне в школу — она перешла на пятидневку.
Лында устал. Всю ночь он помогал Арине убирать квартиру и оставался с ней, пока не открылось метро. Настроение у Лынды было поганое. Он понимал, что совсем скоро ему придется с Ариной расставаться. А тут еще и в бункере с Чумой неприятности…
Лында да и Колюня мгновенно отключились, заснули тем беспробудным мертвецким сном, какой случается только в юности, и пробудились ближе к вечеру. Ни Дикаря, ни Семги в бункере не оказалось.
— Их не за врачом, а за гробом посылать, — как бы нехотя по привычке пошутил Лында и пошел проведать Сонечку.
Сонечка уже не спала. Она лежала неподвижно, как спеленатый матерью младенец, и в глазах ее была потусторонняя отрешенность, точно она отступилась от всего земного, суетного, для нее уже не существенного…
— Может, мы с Пупком оттащим тебя домой? — нерешительно предложил Лында. — Мать врача вызовет… Скажешь, по дороге избили тебя… хулиганы…
Жалкое подобие усмешки едва коснулось уголков Сонечкиных губ, а в ее немигающих, лишенных выражения глазах мелькнул неподдельный испуг. Сонечка дважды новела головой из стороны в сторону, воспротивилась предложению Лынды…
— Тебе нужно алиби, — демонстрируя озабоченность, попыталась упрочить свое положение Вика, как только они с Дикарем поднялись из подземелья наверх.
— Мне нужно опохмелиться, — насупился, заиграл желваками на скулах Дикарь.
Вика знала по опыту, что Дикарь, пока не зальет в себя утром необходимую после большой попойки порцию горячительной жидкости, будет мрачен, упрям и истеричен. Предвидя это, перед уходом из бомбоубежища Вика украдкой сунула откупоренную, но почти нетронутую бутылку вина за тугой брючный пояс, а поверх надела пальто.
— Ну, опохмелись, — согласно кивнула Вика, — если нужно…
— Где я возьму пузырь? — взревел Дикарь. — Там еще что-то оставалось, я вернусь…
— Не стоит, — прихватила его за рукав Вика. — Я позаботилась, не то что некоторые…
Дикарь посмотрел на Викулю почти с мистическим ужасом, как на ведьму, для зловещего колдовства которой нет преград. Семга была в восторге от своего успеха, но внешне никак не выдала себя, сохраняя на лице выражение участливой озабоченности. Она распахнула пальто, задрала жакет, выставила напоказ бутылку. Дикарь рванулся за ней, но Вика успела запахнуть пальто, крикнула: «Не здесь!» — и помчалась к автобусной остановке.
— На вокзале! На вокзале! — повторяла Вика едва успевшему вскочить за нею в автобус Дикарю.
Но Дикарь не слушал ее. Дернул остервенело полупальто, оттянул жакет, выхватил бутылку с вином и, невзирая на малочисленных в раннее утро выходного дня пассажиров, тут же, на задней площадке автобуса, приложился к горлышку, опустошил бутыль, вытираясь рукавом куртки и крякая от наслаждения. Теперь он был горазд любую авантюру, навязанную ему Викулей…
В пригородной кассе Вика купила два билета до Абрамцево и, за руку потащив за собою недоумевающего Дикаря, принялась сновать по платформе, подыскивая пассажиров, у которых можно было выклянчить билеты вчерашнего дня. Многие из пригорода ездили работать в город, старики отправлялись в деревню и возвращались на следующий день, переночевав в своем родном доме или у родственников…
Вике почти всегда и во всем везло, подфартило и этот раз. Старикан, увешанный сумками, как виноградными гроздями, сказал, подозрительно разглядывая молодых людей:
— Ну, есть у меня билет, даже два есть. Отвозил вчерась старуху к ейной сестре, а вам зачем?..
— Нас посылали от школы определять маршрут стоянку для похода на зимние каникулы, а мы билет обронили где-то и в деньгах отчитаться не сможем… — жалостливо соврала Вика, изображая отчаяние.
— Во, шелупонь, все шастають, шастають, туды-сюды, а порядку нету, — беззлобно проворчал старик, обшарив карманы. — Берите вот, владейте, на нас, стариков, одна только и надега…
— Спасибо, дедуленька, — в порыве радости чмокнула деда в щеку Викуля.
— Еще чего надумала, — притворно возмутился дед, засмущавшись, не оглядываясь, потопал своей дорогой.
— Все! — подпрыгнула, хлопнув в ладоши, Викуля. — Мы спасены!
В электричке, не выпуская Дикаря из тамбура в вагон, Викуля зашептала:
